Пленный вскинул голову и, задыхаясь, стал читать буддистскую молитву:
— О Благословенный, ниспошли душе моей мир, который дарует понимание и невредимым выведет из огня гнева, скорби и вожделения… — закрыв лицо сложенными ладонями, он еще что-то невнятно пробормотал.
— Все! Помолился! — крикнул адмирал.
Хариму связали. Он кричал не переставая, когда матрос затягивал узлы на веревках, и замолчал лишь в тот миг, когда холодная сталь, разрубив ему шею, рассекла голосовые связки. Окума горделиво повернулся к адмиралу, как школьник, ожидающий похвалы за удачный ответ на уроке. Останки Харимы на носилках вынесли из храма. Все взгляды обратились к Розенкранцу.
Его побелевшее лицо было так густо покрыто ледяной испариной, что казалось выточенным из перламутра. Но челюсти были сжаты все так же плотно, и прежняя решимость сверкала в сузившихся глазах.
— Адмирал, — твердо произнес он. — Предсмертное желание.
— Хотите помолиться?
— Нет. Я в Бога не верю. От этой чепухи проку мало. Пусть вот он, лейтенант Брент Росс, сделает это. Он американец. Я предпочитаю загнуться от его руки.
Брент оцепенел, не веря своим ушам.
— Нет, — мгновенно охрипшим голосом ответил он. — Нет. Я не… Я не буду.
— П…а ты, а не лейтенант, — глумливо кривляясь, заговорил Розенкранц. — Чего струсил? Не тебе же башку собрались оттяпать, а мне.
— Лейтенант Росс выполнит мой приказ, если таковой будет отдан, — сказал адмирал. — В этом отношении можете быть совершенно спокойны, Розенкранц. Впрочем, этот вопрос представляет лишь академический интерес, поскольку я решил оставить вам жизнь.
Ропот пробежал по шеренгам офицеров.
— Спасибо, сэр, — с непривычным волнением ответил летчик.
Фудзита улыбнулся и, показав на залитый кровью помост, сказал негромко:
— А прежде чем я покончу с вами, вы можете помолиться за это.
— Брент, тебе надо поменять место службы. Возвращайся в Вашингтон, в управление ВМР. Приказ об откомандировании я тебе устрою, — сказал адмирал Аллен, с размаху бросившись в кресло.
— С какой стати, сэр? — Брент тоже сел на один из двух стульев, стоящих в адмиральской каюте.
Когда после казни Аллен взял его под руку и почти потащил его по коридору к себе, он сразу понял, что разговор предстоит неприятный.
— Я нужен здесь. В моем предписании сказано: «в качестве шифровальщика и для выполнения иных обязанностей по усмотрению командира авианосца „Йонага“ поступает в его распоряжение».
— Я знаю, Брент. Я же эту бумагу и писал. Не забудь — твой отец был моим лучшим другом, мы вместе учились в академии, вместе воевали, вместе служили в оккупационных войсках в Японии. Я был шафером у него на свадьбе, я радовался вместе с ним, когда ты появился на свет, и я же… — он отвернулся. — И я же закрыл глаза и ему, и твоей матери. Так что ты не просто мой помощник и подчиненный.
— Я знаю, сэр, и глубоко ценю это. Но почему я должен покидать «Йонагу»?
— Я тысячу раз объяснял тебе почему.
— По-вашему, я изменился?
— Да. И меня это пугает.
— Но все мы меняемся — это в природе человека.
— Верно. Беда в том, что ты становишься похож на них, — он показал на самурайский меч у бедра Брента. — Я видел, как ты убивал людей. Одного араба ты измолотил до смерти, другому выбил оба глаза, а лицо третьего превратил в кровавое месиво. Ты всадил Кэтрин Судзуки пулю меж глаз, когда она беспомощно валялась на земле.
Брент почувствовал, как поднимается в нем волна ярости:
— Кэтрин Судзуки была террористка, собиравшаяся взорвать судно. Она повинна в гибели шести человек! У нее было двенадцать тонн пластиковой взрывчатки!
— Все так. Но она была ранена и обезоружена. Ты мог арестовать ее.
— Бешеных собак не арестовывают, сэр.
Адмирал в сердцах стукнул себя по колену кулаком:
— Тоже верно. И все же драться, спасая свою жизнь, и убивать безоружных, беспомощных людей — разные вещи!
— Вы имеете в виду Хиросиму и Нагасаки?
— Это низко с твоей стороны, Брент. Низко!
— Может быть. Но это правда.
— Да, теперь я вижу, ты и впрямь стал одним из них.
— Почему же? Потому что я не вижу смысла в этой бойне?
— Нет. Потому что ты превратился в самурая. Ты с тем же точно пренебрежением относишься к жизни. И смерть свою найдешь так же, как они, и вместе с ними и обретешь их вшивое блаженство!
— С тех пор как существует человечество, существуют войны и люди, которые на этих войнах сражаются.
— Брент! Мне кажется, передо мной Фудзита! Выдержанный марочный Фудзита!
— Что же в этом плохого? — спросил Брент и добавил, прежде чем адмирал успел ответить: — Мы ведь воюем не с японцами, а с арабами.
Аллен вздохнул.
— Да, конечно. Но интересы нашей страны тоже нельзя сбрасывать со счетов.
— Каддафи нужно остановить, сэр.
— Я знаю. Знаю! Но в Пентагоне ты можешь принести больше пользы…
Уголки губ молодого лейтенанта дрогнули в едва заметной улыбке:
— С вашего позволения, сэр. Адмирал Фудзита уверяет, что из всего экипажа «Йонаги» у меня самое острое зрение, и говорит, что я не человек, а радар. По одному этому он не…
— Понимаю. По одному этому он откажется подписать приказ об откомандировании. Но если ты сам подашь рапорт?
— Опять же с вашего позволения, сэр. Я не был бы сыном Теда Росса, если бы покинул «Йонагу», когда судну предстоят «бой и поход».
— Тебе бы политиком быть, — смиряясь с неизбежностью, сказал старый адмирал. — Здорово у тебя язык подвешен.
Брент положил руку на эфес меча и встал.
— Сэр, мы договорились с подполковником Йоси Мацухарой.
— Увольнение?
— Да. Но если вы… В общем, он подождет.
— Да нет, ступай, я уже сказал тебе все, что хотел. Веселись, лейтенант, погуляй на берегу. Подполковник Мацухара, кажется, жениться собрался? — добавил он.
Брент улыбнулся:
— Да. На Кимио Урсядзава.
— Прелестная женщина, — кивнул Аллен. — Нас как-то знакомили. Вдова, не так ли?
— Вдова. Ее муж, Киетака Урсядзава, плавал старшим помощником на «Маеда Мару». Полковник Каддафи приказал удавить его.
Док В—2 находился в северной части Йокосуки. Сойдя по трапу на берег, Брент оглянулся на корабль, хотя охватить «Йонагу» взглядом было так же невозможно, как измерить вселенную. В Нью-Йорке Брент, стоя у подножия небоскребов Центра мировой торговли, задирал, бывало, голову, скользя глазами по бесконечным этажам, уходившим вверх на четверть мили. Но здесь, рассматривая стоящий в сухом доке авианосец, он испытывал головокружение при виде этого чудовищного левиафана, простиравшегося на необозримое расстояние не только в высоту, но и в длину. Противоторпедные наделки и броневой пояс были скрыты от взгляда, а о том, что это боевой корабль, свидетельствовали выпуклые обводы носа и
