– Скорее, это вы ее ищете; впрочем, извольте убрать ваш клинок в ножны, у вас еще будет время обнажить его.
– Если только я пожелаю это сделать, – нагло ответил интендант. – Неизвестно еще, могу ли я драться с вами без ущерба для своей чести!
– Скрестить мой клинок с вашим это и впрямь позор для меня. Если моя шпага уцелеет в нашем поединке, мне придется сломать ее, ибо это славное оружие никогда не оскверняло себя прикосновением к низким подлецам. Ваш же клинок всегда верно служил вашему негодяю-хозяину. Вот и сегодня ваша шпага охраняет двух несчастных, которых вы и Гонзага похитили и заточили в темницу.
Кто-то явно поведал герцогу о прошлом Пейроля. Кто же? Интендант решил попробовать отвести от себя грозу и, усмехаясь, спросил:
– Откуда вы все это взяли? И как давно вы располагаете такими сведениями?
– С того самого дня, как вы прибыли в мой замок, иначе говоря, с того дня, когда я начал презирать и ненавидеть вас. Однако, считая себя вправе освободить девушек от вашего ига, я все же не смел выступать судьей ваших поступков; вот почему до сих пор терпел вас. Сегодня же Франция и Испания находятся в состоянии войны, и я могу отбросить свою щепетильность: мы больше не личные враги, мы враги по воле наших королей, вашего и моего!
– Иначе говоря, вы считаете, что действуете по воле короля и сражаетесь за Испанию? – уточнил Пейроль.
– Именно так; потому-то я и вызвал вас на честный бой, – торжественно ответил герцог, – и призываю вас оказаться достойным вашего короля.
Фактотум Гонзага попытался рассмеяться, но смех его прозвучал наигранно.
– Мне часто говорили, – произнес он, – что испанские идальго похожи на самодовольных напыщенных индюков. Сегодня я и сам в этом убедился. Если, разумеется, вы имеете право называть себя идальго: вы же скрываете свое имя!
– Мое имя? Да, я был вынужден скрывать его. Но сейчас я назову его вам. Вы должны знать, кто оказал вам честь скрестить с вами шпагу: я герцог Педро Гомес-и-Карвахал де Валедира, потомок андалузских мавров, граф де Жеан-и-д'Альбаразен, гранд Испании!
– А я…
– Вас я знаю… Вас зовут Пейроль, вы лакей Филиппа Мантуанского, принца Гонзага. Вы предали своего короля и свою родину, а может, и самого Господа Бога! Вдобавок вы – убийца и трус!
Старинные часы, помнившие еще мавританское владычество, начали медленно отбивать полночь.
– К бою! – воскликнул старик. – Одержу ли я победу или умру, вам все равно не уйти отсюда живым!
Несмотря на то, что герцог призвал Пейроля до начала поединка спрятать шпагу в ножны, интендант этого не сделал. И теперь, увидев, что старик потянулся за шпагой, он не стал дожидаться, пока тот извлечет ее: стремительно выбросив вперед руку, Пейроль первым нанес предательский удар.
Он совершил новое преступление, очередной раз запятнав свою совесть. Впрочем, она и так уже была чернее ночи.
Коварная сталь пронзила грудь дона Педро. Он беспомощно взмахнул руками, собрал остатки сил и испустил крик, призывая отомстить убийце:
– Испания!
И не успел прозвучать последний, двенадцатый, удар часов, как страшный взрыв потряс башню. Она с грохотом рухнула, похоронив под своими обломками интенданта Гонзага.
II
ПОГРЕБЕННЫЕ ЗАЖИВО
Дон Педро де Валедира, честный и отважный испанский дворянин, лежал на своей земле, возле развалин своего родового замка; его недвижный взгляд был устремлен в небо, куда уже отлетела его душа.
Пейроль оказался погребенным под кучей камней и пыли, засыпавших почти весь двор.
Шагах в пятидесяти от дымящихся руин, совсем недавно бывших башней Пенья дель Сид, уткнувшись лицом в землю, лежал Лагардер. В ту минуту, когда огромная башня взлетела на воздух, он как раз подъехал к подножию утеса, на котором она возвышалась. От отчаяния шевалье лишился чувств и, упав с коня, распростерся в пыли.
Перепуганные Аврора и донья Крус, выбравшись из подземелья, бежали прочь от развалин своей тюрьмы. Наконец-то они были свободны!
Но что же стало с Марикитой?
Услышав отчаянный крик старика, она поняла, что отец умирает и велит ей отомстить за его смерть. Отважной девушке пришлось собрать все свое мужество; прижимая одну руку к сердцу, бившемуся так сильно, словно оно хотело выскочить из груди, она другой рукой поднесла к фитилю горящий факел.
Губы ее дрожали, ноздри раздувались, на лице появилось несвойственное ему обычно выражение жестокости: сейчас это была готовая к схватке тигрица. Рука ее не дрогнула.
Какой бы отважной ни выказала себя женщина в те часы, когда жизнь ее и ее близких висит на волоске, потом непременно придет та минута, когда слабые нервы не выдерживают страшного напряжения и отвага уступает место слабости и сомнениям.
Как часто, выиграв сражение, Жанна д'Арк плакала, видя вокруг множество раненых и умирающих!
Цыганка вспомнила, что она обещала отцу бежать… но было уже поздно!
Она едва успела подняться по ступеням, как позади нее стали рваться бочки с порохом; ноги ее
