Стихотворения 1832

Пушкин Александр СергеевичСтихотворения 1832

А.С. Пушкин

Полное собрание сочинений с критикой

СТИХОТВОРЕНИЯ 1832

I.

И дале мы пошли - и страх обнял меня. Бесенок, под себя поджав свое копыто, Крутил ростовщика у адского огня.

Горячий капал жир в копченое корыто. И лопал на огне печеный ростовщик. А я: 'Поведай мне: в сей казни что сокрыто?'

Виргилий мне: 'Мой сын, сей казни смысл велик: Одно стяжание имев всегда в предмете, Жир должников своих сосал сей злой старик

И их безжалостно крутил на вашем свете.' Тут грешник жареный протяжно возопил: 'О, если б я теперь тонул в холодной Лете!

О, если б зимний дождь мне кожу остудил! Сто на сто я терплю: процент неимоверный!' Тут звучно лопнул он - я взоры потупил.

Тогда услышал я (о диво!) запах скверный, Как будто тухлое разбилось яйцо, Иль карантинный страж курил жаровней серной.

Я, нос себе зажав, отворотил лицо. Но мудрый вождь тащил меня вс° дале, дале И, камень приподняв за медное кольцо, Сошли мы вниз - и я узрел себя в подвале.

II.

Тогда я демонов увидел черный рой, Подобный издали ватаге муравьиной И бесы тешились проклятою игрой:

До свода адского касалася вершиной Гора стеклянная, [как Арарат] остра И разлегалася над темною равниной.

И бесы, раскалив как жар чугун ядра, [Пустили вниз его смердящими] когтями Ядро запрыгало - и гладкая гора,

Звеня, растрескалась колючими звездами. Тогда других чертей нетерпеливый рой За жертвой кинулся с ужасными словами.

Схватили под руки жену с ее сестрой, И заголили их, и вниз пихнули с криком И обе сидючи пустились вниз стрелой...

Порыв отчаянья я внял в их вопле диком; Стекло их резало, впивалось в тело им А бесы прыгали в веселии великом.

Я издали глядел - смущением томим.

МАЛЬЧИКУ. (ИЗ КАТУЛЛА)

Minister vetuli, puer.

Пьяной горечью Фалерна Чашу мне наполни, мальчик! Так Постумия велела, Председательница оргий. Вы же, воды, прочь теките И струей, вину враждебной, Строгих постников поите: Чистый нам любезен Бахус.

<В АЛЬБОМ А. О. СМИРНОВОЙ.>

В тревоге пестрой и бесплодной Большого света и двора Я сохранила взгляд холодный, Простое сердце, ум свободный И правды пламень благородный И как дитя была добра; Смеялась над толпою вздорной, Судила здраво и светло, И шутки злости самой черной Писала прямо набело.

<В АЛЬБОМ КЖ. А. Д. АБАМЕЛЕК.>

Когда-то (помню с умиленьем) Я смел вас няньчить с восхищеньем, Вы были дивное дитя. Вы расцвели - с благоговеньем Вам ныне поклоняюсь я. За вами сердцем и глазами С невольным трепетом ношусь И вашей славою и вами, Как нянька старая, горжусь.

<ГНЕДИЧУ.>

С Гомером долго ты беседовал один,

Тебя мы долго ожидали, И светел ты сошел с таинственных вершин

И вынес нам свои скрижали. И что ж? ты нас обрел в пустыне под шатром,

В безумстве суетного пира, Поющих буйну песнь и скачущих кругом

От нас созданного кумира. Смутились мы, твоих чуждаяся лучей.

В порыве гнева и печали Ты проклял ли, пророк, бессмысленных детей,

Разбил ли ты свои скрижали? О, ты не проклял нас. Ты любишь с высоты

Скрываться в тень долины малой, Ты любишь гром небес, но также внемлешь ты

Жужжанью пчел над розой алой. [Таков прямой поэт. Он сетует душой

На пышных играх Мельпомены, И улыбается забаве площадной

И вольности лубочной сцены,] То Рим его зовет, то гордый Илион,

То скалы старца Оссиана, И с дивной легкостью меж тем летает он

Во след Бовы иль Еруслана.

КРАСАВИЦА.

Вс° в ней гармония, вс° диво, Вс° выше мира и страстей; Она покоится стыдливо В красе торжественной своей; Она кругом себя взирает: Ей нет соперниц, нет подруг; Красавиц наших бледный круг В ее сияньи исчезает.

Куда бы ты ни поспешал, Хоть на любовное свиданье, Какое б в сердце ни питал Ты сокровенное мечтанье, Но встретясь с ней, смущенный, ты Вдруг остановишься невольно, Благоговея богомольно Перед святыней красоты.

К ***

Нет, нет, не должен я, не смею, не могу Волнениям любви безумно предаваться; Спокойствие мое я строго берегу И сердцу не даю пылать и забываться; Нет, полно мне любить; но почему ж порой Не погружуся я в минутное мечтанье, Когда нечаянно пройдет передо мной Младое, чистое, небесное созданье, Пройдет и скроется?... Ужель не можно мне Любуясь девою в печальном сладострастье. Глазами следовать за ней и в тишине Благословлять ее на радость и на счастье, И сердцем ей желать все блага жизни сей, Веселый мир души, беспечные досуги, Вс° - даже счастие того, кто избран ей, Кто милой деве даст название супруги.

В АЛЬБОМ

Гонимый рока самовластьем От пышной далеко Москвы, Я буду вспоминать с участьем То место, где цветете вы. Столичный шум меня тревожит; Всегда в нем грустно я живу И ваша память только может Одна напомнить мне Москву.

(ИЗ KСЕHOФAHA КОЛОФОНСКОГО.)

Чистый лоснится пол; стеклянные чаши блистают; Все уж увенчаны гости; иной обоняет, зажмурясь, Ладана сладостный дым; другой открывает амфору, Запах веселый вина разливая далече; сосуды Светлой студеной воды, золотистые хлебы, янтарный Мед и сыр молодой - вс° готово; весь убран цветами Жертвенник. Хоры поют. Но в начале трапезы, о други, Должно творить возлиянья, вещать благовещие речи, Должно бессмертных молить, да сподобят нас чистой душою Правду блюсти: ведь оно ж и легче. Теперь мы приступим: Каждый в меру свою напивайся. Беда не велика В ночь, возвращаясь домой, на раба опираться; но слава Гостю, который за чашей беседует мудро и тихо!

(ИЗ АФЕНЕЯ.)

Славная флейта, Феон, здесь лежит. Предводителя хоров

Старец, ослепший от лет, некогда Скирпал родил И, вдохновенный, нарек младенца Феоном. За чашей

Сладостно Вакха и муз славил приятный Феон. Славил и Ватала он, молодого красавца: прохожий!

Мимо гробницы спеша, вымолви: здравствуй Феон!

* * *

Бог веселый винограда Позволяет нам три чаши Выпивать в пиру вечернем. Первую во имя граций, Обнаженных и стыдливых, Посвящается вторая Краснощекому здоровью, Третья дружбе многолетной. Мудрый после третьей чаши Все венки с [главы] слагает И творит уж возлиянья Благодатному Морфею.

В АЛЬБОМ.

Долго сих листов заветных Не касался я пером; Виноват, в столе моем Уж давно без строк приветных Залежался твой альбом. В именины, очень кстати, Пожелать тебе я рад Много всякой благодати, Много сладостных отрад, На Парнасе много грома, В жизни много тихих дней И на совести твоей Ни единого альбома От красавиц, от друзей.