монетами, то, что я удовольствие от этого получаю, - неужели же не польза?! Польза! И с тех пор успокоился. Перестал на других оглядываться. А еще решил, что ни в коем случае не позволю детям после смерти, чтобы коллекцию распродали по частям. Завещаю музею. Им, детям, и так не пустой угол оставлю - да и взрослые они уже у меня, что старший, что младшая, - сами на жизнь зарабатывают будь здоров! А коллекция... только тогда она и коллекция, когда вместе собрана.
- От латинского 'collectio', - машинально подсказал Борис Павлович. Что означает 'собирание'.
- Да-да, правильно. Вот я это и имею в виду.
Разговор как-то сам собой приугас.
Вот только никак не выходил у Гуртовника из головы...
Зима в тот год выдалась суровая, щедрая и на снег, и на лед. Она попеременно одаривала Киев то одним, то другим - и машины то буксовали в грязном вязком крошеве, то наоборот - их заносило на поворотах, они попадали в аварии...
Коллекция Бориса Павловича дробилась и исчезала в пастях-кулаках таинственных рук. Несколько раз он делал попытку остановиться, но всегда снова возвращался к жертвоприношениям. И всякий раз противостоять рукам-псам становилось все сложнее. Очень уж долгое время Борис Павлович жил в постоянном соседстве с болью, он свыкся с ней, сроднился - и когда оказалось, что можно жить и без нее, возвращаться к прошлому состоянию было трудно, почти немыслимо.
Пытаясь сохранить хотя бы фрагмент коллекции, он отобрал лучшую ее часть и отдал Дмитруку.
- Борис Павлович... Я не могу...
- Славик, я прошу тебя просто взять их на хранение. На время. У меня сейчас дома ремонт, все перевернуто с ног на голову. Боюсь, потеряются. И кстати, ты же хотел писать реферат по нумизматике на Малую Академию - вот, с ними тебе будет легче это сделать.
- Спасибо, Борис Павлович! Я ни одной не потеряю!
- Я не сомневаюсь, Славик. Не сомневаюсь... Да, чуть не забыл! - он, повинуясь минутному импульсу, вынул из кармана 'дежурную' монету - двойной червонец Петра I - и передал мальчику. - Это тоже возьми, в коллекцию.
Домой Борис Павлович возвращался в приподнятом настроении, даже не до конца понимая его природу. Вообще все складывалось более чем удачно: и уроки прошли легко, и троллейбус попался пустой... Опять- таки, завтра пятница, день несложный, еще и с одним 'окном' между третьим и пятым уроками.
На лестничной площадке опять перегорела лампочка. Борис Павлович зажал под мышкой дипломат и полез в карман за ключом.
Тихо-тихо, как будто эхо из дальнего далека, прозвучала первая нотка сердечной боли. Как легкий гром грядущей грозы. Как приближающийся топот сапог, когда в полузабытом детстве пришли за отцом соседского Пашки. Как...
Он торопливо ткнул ключом в нащупанную замочную скважину, лихорадочно повернул. Перед глазами плавающим пятном маячил двойной червонец Петра I.
Карманы пусты. Нечего бросать рукам-псам, и если сейчас ударит...
Ударило. Пока еще слегка, словно примериваясь, пробуя силы, свои и противника. Покачнувшись, Борис Павлович налег всем телом на дверь - то ли чтобы открыть, то ли чтобы опереться...
Схлынуло. Только во рту железный привкус предсмертия.
И, вне всякого сомнения, вот-вот это должно было вернуться.
Загрохотал, падая, уроненный дипломат, раскрылся - посыпались в грязь и темень чьи-то тетрадки, опаленной бабочкой вспорхнула и рухнула книга.
До того ли ему сейчас?!
Борис Павлович ворвался в квартиру, позабыв закрыть дверь, ничуть не заботясь о том, что перепугаются Аленка и дети. Потом вспомнил, что еще слишком рано, дома-то никого и не...
Второй удар оказался сильнее. Борис Павлович медленно притиснулся спиной к стене и сполз на пол.
Прижал ладонь к груди, стал растирать. 'Ах ты, с-сволочь! Что ж ты творишь! Почему так не вовремя?!..'
Он никогда не был суеверным и тем более - христианином, как его покойная бабка, но смерть в этот момент показалась Борису Павловичу чем-то живым, наделенным разумом и злой волей. И он сейчас обращался к ней, умоляя и требуя отсрочить час своей смерти.
Но, разумеется, никто его не услышал, а если и услышал, то щадить не собирался. Сердце продолжало пульсировать черной, беспросветной болью, которая понемногу разливалась по телу, уже подступая к глазам и заволакивая их мутной пеленой.
Коллекция лежала в соседней комнате, совсем рядом, но попасть туда не было никакой возможности. Не доползти. Не успеть.
Борис Павлович тяжело перекатился на правый бок, чтобы максимально уменьшить давление на сердце. Понимал, что вряд ли это спасет его, но...
Он увидел кругляш в сумерках, заполнявших квартиру - сквозь окно в кухне сюда, в прихожую, падал луч света от фонаря - и выхватывал пластинку куфического дирхема.
До которой, в отличие от далекой коллекции, Борис Павлович в силах был дотянуться.
Загребая правой рукой и отталкиваясь сапогами от стены, он пополз к телефонному столику, над которым висела монетка. На обоях оставались грязные отпечатки с рельефным рисунком на каблуке.
Наконец, оказавшись под столиком, он вскинулся и, вывернувшись, сумел-таки сорвать дирхем с гвоздика.
Упал, больно ударившись локтем об линолеум.
И тотчас почувствовал, как приближается третья волна боли. Понял: последняя, ее не пережить.
Рывком освободил дирхем от разорванной нитки и швырнул в воздух.
Рука появилась моментально, как будто только и ждала этого. В полумраке она выглядела пугающе, почему-то напомнив Борису Павловичу руку-спрута из далекого детства.
И время застыло черной янтарной каплей.
Вспомнилось: лет пятнадцать назад на этот дирхем-талисман положил глаз Слепой Пью. Одно время Борис Павлович носил дирхем на груди, и вот как-то летом его заметил 'пират', углядел сквозь свои темные очечки, пройда! И мягонько так, осторожно поинтересовался - словно между прочим, - не продается ли во- он та монетка. А обменять не хотите ли, уважаемый? Ну, как знаете. Если вдруг передумаете...
Потом он пару раз предлагал Борису Павловичу поменять дирхем на кое-какие интересные экземпляры. Борис Павлович так и не смог понять, зачем Слепому нужна его монетка-талисман.
Так и не понял до сих пор.
Наверное, уже и не поймет.
Но эта рука-пес, выскочившая из темноты - рука с короткими массивными пальцами, с, кажется, почти до корней остриженными ногтями, - ее сложно было не узнать. Сейчас она, огромная, демоническая, ждала и предвкушала; тянулась пальцами-щупальцами к падающему в ее ладонь-пасть дирхему.
/'Значит, - сказала Аленка, заглядывая ему в глаза, - тебе нравится?'
'Очень', - и он ничуть не покривил душой.
'Знаешь, я хочу, чтобы эта монетка приносила тебе удачу'./
...приносила удачу.
Третья волна боли стояла в черном дверном проеме, решая, уходить или остаться.
Он стиснул зубы и прыгнул, не обращая внимания на ноющее тело. Дирхем поймал уже в последний момент, буквально вырвал из пальцев руки-пса.
Упал, неестественно улыбаясь барельефному мальчику на дверях ванной комнаты.
И крепко-крепко сжал в кулаке их с Аленкой монетку.
'Ужель владеет человек всем тем, что пожелает? Но нет! Лишь Бог владеет завершеньем жизни и ее началом'.
