идет дымок. Талант есть чудесная россыпь, брошенная Богом тебе в душу, но чтобы стоять, ты должен держаться родных якутских свиней и обращать свой внутренний взор взад, то есть в блаженное славное прошлое, когда люди махали мечами и сочиняли длинные телеги. А разве мы не якуты, разве не родились мы здесь, разве не сосем свою землицу, не целуем листву? Л поэт - это ведь сердце страны, ее руки, жилы, подмышки. И поэтому я пишу по-древнеякутски, в то время, как современная молодежь не знает даже современного якутянского. Я изучил, освоил, прочитал эти старые тексты, ощутил заплесневелость мудрых букв, прикоснулся к смердению ломких истлевших переплетов. Я осознал великую истинность двоичного древнего стиля, когда каждое слово повторяется дважды, я зарубил себе на носу, что он звучит намного сильней современной скороговорки. Не правда ли, мощно: <Я и я пошел и пошел в туалет и в туалет, а потом я и я вышел и вышел из туалета и из туалета, и пошел и пошел в ванную и в ванную, а потом я и я вышел и вышел из ванной и из ванной, и сел и сел на табуретку и на табуретку, и ко мне и ко мне пришла и пришла любимая и любимая, и я и я ее и ее поцеловал и поцеловал>, Я специально не говорил ничего возвышенного, утонченного, ибо подлинная ценность видна в малом, незаметном, повседневном. Так изъяснялись наши предки, так кричал Эллей, так рычал Тыгын, так пробовал писать Мычаах. Ведь божественность в те времена была размазана по Якутии, как сладкая манная кашица Духа, и все субъекты были преображены, и похожи кто на золото, а кто на алмазы. Это сейчас эпоха вони, коммунизма, упадка и маразма. А тогда мир был благостным, как старец, и чистым, как квинта. И я творю оттуда, у меня есть настоящий якутский нож, которым я иногда себя немножечко режу, чтобы сбрызнуть кровью свежснаписанные строчки. Я еду в Алдан, поскольку там сейчас сердце Якутии, там Ысыах, там настоящие якутские мужчины! Я должен воспеть славу и битвы, должен запечатлеть разгром этих русских и тунгусов, должен развлечь мир великих вождей! Я всего лишь студент, меня зовут Степан Евдокимов, но я - Ырыа! Илья Ырыа! И я круче Мычааха, я как Саргылана! Я хочу прочесть вам свою поэму, все равно нам ехать очень и очень долго. - Но ведь вы же не якут! - сказал Жукаускас, сидящий сзади. Ырыа помолчал, сделал значительное лицо, потом твердо произнес: - Я хочу стать якутом! И я им буду! - Ну прочтите, - зевнув, проговорил Головко, сидящий спереди, недалеко от шофера. Ырыа встал, схватившись руками за верхние поручни, усмехнулся и топнул ногой.
Выпыра пусы сысы
Кукира жаче муты
Ласюка сися пина
Ваката тапароша
Пипюпка ликасюка
Карана памероша
Вуки панызадеда
Пешода цуп пешода
Капала попа сопа
Пупупа лупа супа
Рукиня вакащая
Кисяца пунадуда
Вовоща поссяная
Гагуссы уссатела
Эхужа врабаеда
Насека паламоза
Яку пидажачина
Камаринош и замба
Вуныся усисяся
Ракука лопотоша
Засис усся киссюся
Тарарпа харкотена
И пу и пу и пу
И пу пу пу пу пу - Я ничего не понял, - сказал Головко. - Еще бы! - надменно воскликнул Ырыа. - Это ведь по-древнеякутски! - Да ну! - рассмеялся Абрам. - Что-то непохоже. - Но это же заумь! - гордо заявил Илья, садясь на свое место. - Это древнеякутская заумь. Надо чувствовать истину сфер, запах времени, величие божества, единое слово, возникающее из таинственных эзотерических звуков, рождение нового языка, воскрешение древней судьбы, молитву о пределе бессмысленности, который знаменует собой подлинное преображение и любовь! Кстати, как же вас все-таки зовут? - Софрон Жукаускас! - Абрам Головко! - Хорошо, хорошо... - мечтательно проговорил Ырыа, улыбаясь. - Но надо называться по-якутски. Разве не прекрасно звучит: <Буруха, Намылы...> И все в таком духе. Я думаю, скоро всех оформят именно так. - Но ведь <Илья> - не якутское имя, - сказал Жукаускас, - например: <Илья Ульянов>... - Это так, для начала, для того, чтобы подчеркнуть русскую колонизацию. Скоро я буду просто <Ырыа>! И все будет <Саха>! - А почему, не <уранхай>? - хитро спросил Головко. - <Уранхай> - высшая цель, истинное прибежище всякого подлинного якута, там прошлое соединяется с будущим, а верх объемлет низ. Ведь написано в древних ичичках: <Уранхай и уранхай>. Я напишу об этом роман в жанре древнеякутского романа. Как известно, древнеякутский роман состоит из пяти амб, трех жеребцов, восьми замб, шести пипш, трех онгонч и десяти заелдызов. Эта древняя форма символизирует собой Вселенную, а также еще и человеческое тело и Землю, да и вообще - весь мир. Это и есть Якутия. И это и есть та самая идеальная великая книга, заключающая в себе все, данная Богом нам в дар; очевидно, именно эта книга была у Эллэя - первого якута. Но искать ее бессмысленно: она внутри нас. Каждый, ощутивший Якутию, воссоздает какую-то часть ее книги; и, может быть, я, смиренное существо, только мечтающее о милости быть якутом, тоже (чем черт не шутит!) внесу свое скромное слово во всеобщий горний якутский венец! Я видел эту книгу, она являлась мне, это Якутия, это Бог!!! Вы верите? - Ну, не знаю... - сказал Головко. - А почему бы и нет?! - отчеканил Жукаускас и потом вдруг тихо произнес: - Абрам, может быть, у вас есть еще вино... Я спать расхотел, а похмелье продолжается. - Да вот, как вам сказать... - Я не пью! - заявил Ырыа, подняв вверх левую руку. - Тогда хорошо, - деловым тоном произнес Головко, засунул руку в сумку и вытащил бутылку жиздры. Слезы проступили на глазах Жукаускаса. Он встал, подошел к Головко, обнял его и поцеловал в щеку. - О, прелесть, о, восторг! Где сейчас наш любимый сверкающий Мирный!.. - Мирный? - злобно спросил Ырыа. - А что Мирный? Вы что, из Мирного? - Мы из Якутска, друг, - ответил ему Головко, открывающий бутылку. - А в Мирном наше сердце. - А что там? Говнястые, по-моему, улочки, чахлые пальмочки... - Это не тот Мирный! - быстро проговорил Жукаускас, но Головко сделал ему знак, и он замолчал. - Ах, да, я что-то слышал... Но по-моему, это все туфта, маразм. Небоскребы фальшивые, а киви резиновые. Говорят, эти падлы продали все алмазы и кайфуют, но это только городская верхушка, а народ нищенствует, ему-то какой прок от нарисованных автострад и игры в лето? Да и не сделаешь всего этого ни за какие алмазы. Вы там были? - Ну, как вам сказать... - уклончиво ответил Софрон, беря у Головко жиздру. - Ну и что там, нормально? - Ну так... - Так это они для вас старались! И вообще - разве справедливо, что какой-то там Мирный наслаждается, когда вся Якутия мерзнет и умирает? И еще наши кровные алмазы продают! - Вот за это спасибо, друг! - честно сказал Головко. - Мы полностью с тобой согласны. Давай, твое здоровье; пей, Софрон, видишь, Илья совсем наш! - За Якутию - величайшую из величайших! - воскликнул Жукаускас и отхлебнул большой глоток жиздры. - Да здравствует Якутия! - крикнул Головко и тоже выпил. - Якутия восстанет! - Я-ку-ти-я!!! - завопил Жукаускас, хлопая в ладоши. - Я-ку-ти-я!!! - поддержал его Абрам, топая ногами. Ырыа презрительно посмотрел на них, потом, дождавшись, когда они замолчали, медленно проговорил: - А меня это вообще не интересует... Я - поэт, я - гражданин искусства! Все это - тщета, бред. Я еду в Алдан, чтобы творить, чтобы почуять кровь и смертельную опасность. И вся Якутия, в конце концов, всего лишь один прием, и весь Мирный это материал. Что мне разные страны, когда поэзия - единственная вечная страна? Что мне ваша свобода, ананасы, путешествия, когда искусство - вот главная цель всего, вот в чем ответ! Пускай я подохну в очке вонючей параши, как крыса, пусть судьба меня в блевотину засунула, я знаю - это Бог меня осенил, это маленькая волшебная снежинка села мне на губу! Головко изумленно посмотрел на него, но тут автобус остановился. - В чем дело? - испуганно спросил Жукаускас, вынимая из своего рта бутылку с жиздрой. Водитель Идам встал и повернулся к ним. В его руках был пистолет. - А ну быстро отсюда! - рявкнул он. - Что?! - ошарашенно спросил Головко. - Вы, гады, оказывается, за этих пиздоглазых! Мы их еле выперли, а вы хотите тут сделать, как вы говорите, <великую Якутию>!.. Вон из
