булочной старушек бунтовал, дядю Васю агитировал, я ваш агент, я за вас, я с вами. - Он действительно хотел вас передать эвенкийской народной армии? - спросил Часатца. Идам умоляюще посмотрел на Абрама. Жукаускас открыл свой распухший рот, но тут Абрам сказал: - Он врет. Он считает, что все - Русь. - Русь? - переспросил Часатца. - Что это? - Ну, Россия. - Ах, Россия... - ухмыляясь, проговорил Часатца, хлопнув в ладоши. - Видишь, что говорят твои сообщники... Идам повернулся к Головко, смачно харкнул в него и произнес: - Подлец! Головко рванулся вперед, размахивая правым кулаком, но его остановил Энгдекит автоматом: - Стоять! - Я тебе дам, падла русская! - рассерженно выговорил Абрам, - Будешь дерьмо мое лизать! - Лижи сам, - с издевкой ответил ему Идам. - Молчать! - рявкнул Часатца. - Я вас спрашиваю! Итак, зачем ты их вез?! - А кто их знает, - сказал Идам, - они, вроде, хотят Якутию отделить. Деньги мне заплатили. - Ага... - кивнул Часатца, - понятно... А тебе что здесь надо?! - он подошел к Илье Ырыа. Ырыа весело захохотал, развел свои руки в стороны, выставил левую ногу и проговорил нараспев: - Я и я, цуп и цуп, поэт и поэт, билет и билет, Якутия и Якутия есть и есть Бог и Бог. Мне все равно; я высшее создание, я воспою вас, я могу вас уничтожить, не воспев. Молитесь мне, слушайтесь меня, пужыжа, гажажа, рузика. Масалюда жоня. - Ясно, - сказал Часатца. - Мне все ясно. - Слушаю вас, - вопросительно обратился к нему Энгдекит. - Вот этот вот, - он указал на Идама, - житель Нерюнгри, активный русский. Казнить без всего. А этот вот, - он показал на Ырыа, - дурачок, сумасшедший. Тоже казнить, к чему нам дальше слушать его пужыжы. - Именно так! - гаркнул Энгдекит. - А вот с этими двумя надо разобраться. Ну что, будете говорить, или нет? - Мы все сказали, - рассудительно начал Головко, - мы... - Жергауль! - крикнул Часатца. Тут же откуда-то, наверное, из бежевого чума, появился огромный, очень мускулистый человек с толстым злобным лицом. Он выглядел вдвое больше Абрама Головко, и в руках у него была палка. Он подошел ко всей этой группе разбирающихся между собой людей и подобострастно посмотрел на Часатца сверху вниз. Вдруг раздался какой-то тупой стук; Жукаускас вздрогнул, Энгдекит резко вскинул автомат. Это был Идам, он упал в обморок и теперь, словно лишенное каркаса чучело, мешковато лежал в траве. - Это... что еще за дерьмо? - презрительно спросил Часатца. - Сейчас уберем его, - четко ответил Энгдекит. - Не понимаю! - весело воскликнул Илья Ырыа. - Разве не прекрасно быть казненным в станс гнусных достойных врагов?! Об этом можно только мечтать! Умереть, чтобы твоя отрубаемая голова выкрикнула какой-нибудь <пук-пук> в момент достижения топором его цели; прошептать свою последнюю тайну, когда огонь, охватывающий тебя, уже готов испепелить твой язык; напряженно молчать на колу; проповедовать гомосексуализм на кресте; являться целой поэмой из самого себя, болтаясь на веревке!.. Разве это не высшее чудо, смысл, восторг!.. Воистину, я счастлив! - Посмотрим, как ты будешь дальше счастлив, - злобно сказал Часатца. - Ха-ха-ха-ха!!! - засмеялся Энгдекит. - Да уберите же вы его наконец! - крикнул Часатца. - И этого тоже ведите к нашим заворачивателям и готовьте к заворачиванию. - Слушаюсь! - отчеканил Энгдекит. Неожиданно Идам как будто пришел в себя и приподнял голову. Он испуганно посмотрел на Часатца и Жергауля и пролепетал: - Че...го? За...за...ворач... - А то вы не знаете, - рассерженно проговорил Часатца, - Заворачивание - национальная эвенкийская казнь. Эвенки всегда заворачивали своих врагов. По нашей великой вере завернутый человек в следующем своем рождении становится эвенком, то есть с нами. А ведь это прекрасно! - Ка-ак... - прошептал Идам и уронил большую испуганную слезу на траву возле чума. - Как- как, - довольным тоном передразнил Часатца, - а то вы не знаете! Все нерюнгринцы знают! Но я могу вам напомнить. Я могу. Мне это очень даже приятно! Было видно, что ему действительно приятно. - Одно мгновение, дорогой Энгдекит! Подождите, Жергауль! Послушайте и вы, поэты и агенты. Это же восторг! Заворачивание - древний чудесный ритуал убийства эвенкийских врагов, радость жителей великой Эвенкии, ужас якутов и юкагиров! Оно осуществляется очень просто, нужен лишь небольшой станок, специальное устройство, оставленное нам замечательными нашими предками: красивый лиственничный заворачиватель, окропленный кровью дятла и освященный святым именем. Я не могу его нарисовать; вы скоро его увидите и опробуете. Там площадка и два раздвижных шеста, которые приводятся в движение специальным штурвалом; и еще там есть разные шестерни и прочие штуки, но это уже чистая механика. Казнимый враг кладется на площадку на спину и потом его ноги резко сгинаются и привязываются к шесту, а голова просовывается между ними и вся это часть туловища за подмышки прочно привязывается к противоположному шесту. Руки должны быть связаны и не мешать заворачиванию. Затем, когда приготовления закончены, громко читается приговор и говорится священный эвенкийский звук, например <Хэ!>, или <Пэ!> Казнящий медленно, или же наоборот быстро (это зависит от приговора) вращает штурвал, шесты раздвигаются, и человек заворачивается. Смерть наступает от неудобной позы, или же от каких-нибудь растяжений и переломов. Иногда немного завернут и так и оставят, но это редко, мы же не подонки. Интересно, что даже в Коране, который мы чтим, как побочную литературу, в суре <Завернувшийся> есть слова <О, завернувшийся!>, что подчеркивает высочайшую ценность заворачивания и существа, который ему подвергся. В самом деле, после совершения этой гениальной казни, бывший враг, а в будущем эвенк, торжественно и пышно измельчается и засовывается в задницу лося, что в Эвенкии всегда считалось наиболее почетным способом захоронения. Я не знаю, как там сейчас, по-моему у вас всего один постоянный лось, да и тот уже истлел - сами понимаете, времена не те, что когда-то, когда вся Эвенкия была наводнена лосями, как мошкой - но мы попробуем засунуть вас всех ему в жопу. И скоро четыре эвенка осенят мир своим рождением. Ясненько? - Ай-яй-яй-яй-яй! - запричитал Идам, потом замолчал, тупо посмотрел вверх и снова упал в обморок. - Мне понравилось, - сказал Ырыа рассудительно, - но мне кажется, лучше засовывать не в жопу лося, а в пизду лисы. - При чем здесь лиса! - не выдержал Энгдекит. - Она вообще - хитрая якутско-русская тварь. В Эвенкии никаких лис никогда и не было; были осы и козы, а лось - это целый мир! - Вы это серьезно?.. - тревожно спросил Головко. - Конечно, серьезно. Лисы были завезены из внутренней Монголии во времена моголов. - Я не об этом! Я не об этом! Вы что, хотите нас завернуть?! - А, испугались!.. - торжествующе воскликнул Часатца. - Ну, будете говорить? - Нет! - гордо сказал Головко. - А ты, слюнтяй? Жукаускас стоял рядом с Абрамом и выглядел так, как будто ему только что отрезали половой орган. Губы его были сухи, щеки были белы и лоб был мокр. Он открыл рот, но Часатца отвернулся от него. - Жсргауль! - сказал он по-деловому. - Давай-ка, начни с этого пугливого агента. А ты, Энгдекит, убери этих. Но без меня не казнить! - Слушаюсь! - отчеканил Энгдекит и свистнул. Тут же появились два эвенка в черном, они взяли за руки за ноги Идама и унесли его. Ырыа, улыбаясь, последовал за ними. Энгдекит выставил автомат перед собой и ушел, замыкая все это шествие, нарочито маршируя. - Вот так, - удовлетворенно промолвил Часатца. - Ну? Жергауль посмотрел вверх, крякнул, выставил перед собой свои бычьи руки, отбросил палку, потряс кулаками, неспеша подошел к Головко, и вдруг со страшной силой ударил его ногой в пах. - Уй! - только и смог вымолвить Абрам и тут же рухнул на траву, забившись в конвульсиях своей муки. Жукаускас зашатался, оставшись без опоры. Жергауль внимательно посмотрел на корчащегося Головко и резко опустил свой большой локоть на его дергающуюся шею. Головко как-то хрюкнул и мгновенно откинул голову назад, словно его поразил электрошок. Жергауль усмехнулся и отошел. Через четыре минуты Абрам затих и поднял голову. Его лицо было испуганным и бледным. - Будешь говорить? - спросил Часатца. - Кто вы, откуда вы, куда вы едете? - На... на... на... свадьбу, - выдавил из себя Головко, жалобно взглянув на Софрона. - Понятно, Жергауль, давай-ка, сделаем ему притырки. - У-гу-гу,- ответил называемый Жергаулем и быстро ушел в стоящий справа красный чум. Он тут же вернулся, неся с собой две тонкие металлические трубки с утолщениями и ручками на конце. - Ты залил? - спросил Часатца. - У-гу-гу, - радостно ответил Жергауль. - Так. Замечательно. Будем тебя, человечек, притыривать. Это наше новое эвенкское изобретение. Это просто. Притырка похожа на насос. Туда, в толстый конец, залита едкая злая кислота. Трубка притыривается тонким концом в какое-нибудь нежное место пытаемого, и потом - ух! - резкое нажатие на ручку, струя кислоты устремляется вперед и внедряется в тело. Больно; своего рода иглотерапия наоборот. Можно начинать с мясистой ягодицы, животика, а если враг упорствует, то в дело идет какой-нибудь глаз, яйцо. Ну, будешь говорить? Головко со страхом посмотрел на трубки, проглотил свою слюну и сказал: - Я... Правду говорю. Мы... на свадьбу едем. Нас... В Алдане ждут. Он... не врет. - Тырь его! - приказал Часатца. Жергауль быстро склонился над Абрамом и резким движением сильных рук сорвал с него штаны с трусами, обнажив длинный толстый член и поджарую спортивную попку. Он положил Головко ни живот и поставил на поясницу свою массивную ногу, прижав его к траве. Затем поднес к ягодицам две трубки и упер их в кожу задницы, держа за ручку. После этого он вопросительно посмотрел на Часатца и подмигнул побелевшему от ужаса и тоски Жукаускасу. - Ух! - крикнул Часатца. - Уй! - тут же взвизгнул Головко, дернувшись, как только мерзкая жидкость ужалила его плоть. - Будешь говорить? - Я... правду... - Ух! - Уй! - Будешь говорить? - Честно... - Ух! - Уй-юй-юйя! - Давай-ка, Жергауль, к сосочкам. - Вы - палачи... - промямлил еле стоящий Жукаускас и заплакал. Жергауль
Вы читаете Якутия
