Младенов, похоже, предвидел подобный поворот в разговоре, потому что он роется в кармане халата и вытаскивает пять стофранковых банкнот.
- Не беспокойся, без денег я тебя не оставлю. Я всегда забочусь о своих людях. Возьми-ка вот пока, а как получишь жалованье, вернешь мне.
Я наскоро пересчитываю деньги с озабоченностью человека, который помнит, что взятое полагается возвращать, затем кладу их во внутренний карман пиджака. Младенов глядит за моими движениями с нескрываемым сожалением, хотя, видимо, задолго до моего прихода осознал неизбежность этой жертвы и только колебался: десять бумаг мне дать или ограничиться пятью; сначала под наплывом добрых чувств отсчитал было десять, но потом пять попридержал - надо, дескать, приучать человека к бережливости.
- Так, значит, нам предстоит основательно потрудиться, а? возвращаюсь я к теме разговора.
- Да, мой мальчик, и притом серьезно. Тебе не мешает знать, что фактически, хотя и негласно, Центр содержат американцы. Здешний народ, конечно, меня ценит и понимает, что какому-то там эмигранту вроде Димова далеко до такого политического лидера, как Младенов. Именно это и не нутру Димову. Вертел, крутил, пока наконец не сумел убедить тех, что я хоть и крупная фигура, но не обладаю деловыми качествами, какие присущи ему. И своего добился: я только вывеска, а фактически всем заправляет он, Димов.
- Ну как же так? Это у тебя-то нет деловых качеств? - удивляюсь я, хотя, как мне хорошо известно, деловые качества бай Марина сводятся лишь к умению ловко улизнуть, когда приходит время расплачиваться.
- Ну вот же, полюбуйся на этих умников! - восклицает Младенов.
- Почему же ты миришься с таким положением?
- А кто станет со мной считаться? Однажды я поставил вопрос ребром: 'Кто, в конце концов, руководит Центром - я или Димов?' - 'Ты, - говорят, - но Димов тоже полезная для нас фигура, и мы не можем им пренебрегать'. А сверх того дали мне понять, что обострение отношений между сотрудниками Центра им нежелательно. А в устах тех, кто тебя содержит, слова 'нам это нежелательно' звучат как 'мы не позволим'.
- И что же дальше?
- Дальше я рассчитываю на тебя. До сих пор я был в одиночестве, некому было довериться, и, пользуясь этим, они просто-напросто изолировали меня. А надо добиться обратного: мы их должны изолировать и показать американцам, что способны руководить делом получше всяких там димовых. Конечно, действовать следует с умом, тактично. На первых порах ты займешься журналом. Он в таком плачевном состоянии, что навести там порядок тебе не составит труда. А это сразу заметят где следует. Потом пролезешь в другой сектор. Тони с Милко мы перетянем на свою сторону. Потом и Димов пойдет на попятный. Он хитер, но мягкотел. Согласится и на вторую скрипку. Кралев самый опасный, по существу.
- Как же это получается? Ты служишь ширмой Димову, а Димов Кралеву...
- Да вот примерно так оно и есть. По крайней мере сейчас.
Младенов хмурит брови.
- А откуда черпает силы Кралев?
- Как откуда? Все у него в руках. Димов без Кралева ни на шаг, потому и пляшет под его дудку, не соображая, что в один прекрасный день тот совсем выставит его.
- Чем же, собственно, он занимается, этот Кралев?
- Сам во всем разберешься. Время будет, - неопределенно отвечает Младенов.
Действительно, время есть. Потому я не настаиваю.
- Теперь мы найдем способ перекинуться словом, - заявляет бай Марин, посматривая на часы. - Пока что твоя цель - журнал. С него ты начнешь завоевывать авторитет. А потом, когда придет пора, примешься за другое.
Он опять смотрит на часы, и я встаю.
- Я бы не прочь поужинать вместе где-нибудь, но ко мне придут по делу, так что придется отложить до другого раза...
- Не беспокойся, - говорю я в ответ и ухожу.
- А где ты остановился? - догадался спросить Младенов, провожая меня по темному вестибюлю до лестницы.
- Нигде. Куда без денег сунешься?
- А багаж твой?
- Багаж? Какой багаж? Я, бай Марин, две недели таскал грузы в Марсельском порту, чтоб заработать на дорогу да на эту ветошь, - отвечаю я, показывая на свой костюм, у которого и в самом деле не блестящий вид.
- Ну вот, значит, все же как-то вышел из положения. А что касается гостиницы, то у Сен-Лазера их полным-полно, притом недорогие.
- Что это такое, Сен-Лазер?
- Да вокзал, отсюда рукой подать. Спроси, любой тебе скажет, как пройти.
- Ладно, это пустяки, - равнодушно бросаю я, открывая дверь, но на пороге останавливаюсь и спокойно говорю, глядя старику прямо в глаза: - А относительно всего прочего будь уверен - мы это так не оставим. Все переменится, и даже, может быть, скорее, чем ты думаешь. Ты ведь знаешь, болтать попусту не в моем характере.
- Знаю, мой мальчик, знаю, - кивает Младенов. - Не зря же я все эти шесть месяцев о тебе только и думал!
И он отечески улыбается мне. Но в его усталых глазах больше сомнения, чем надежды.
3
Если кто надеется что-нибудь узнать от меня о Париже, советую ему, не теряя времени, купить 'Голубой путеводитель'. Там обо всем рассказано может быть несколько скучновато, зато исчерпывающе. Мой Париж не имеет ничего общего с тем, что о нем известно из путеводителя, где фигурируют Эйфелева башня, Обелиск, Пале Бурбон, Мадлена и прочие достопримечательности.
Сдавая меблированную мансардную комнату с импозантным названием 'студия' с маленькой кухонькой и совсем крохотной ванной, хозяин расхваливал чудесный вид, открывающийся на цинковые крыши города. Девяносто две узенькие полуистертые каменные ступеньки ведут из студии на улицу. Сама улица - два ряда прокопченных до черноты фасадов с магазином ортопедических механизмов на углу. За ней вторая - с булочной, бакалейной лавкой, мясным и винным магазинами. Затем еще две улицы без всяких магазинов. А дальше уже описанная Рю де Паради, кафе 'У болгарина', здание, где находится Центр. Вот он каков, мой Париж.
Центр занимает огромное помещение из шести полутемных комнат, куда и на час за весь год не проникает солнечный луч. На входной двери латунная табличка с надписью 'ИМПЕКС' - анонимное товарищество, но это лишь декорация и адрес для присылки счетов за электричество. У Димова, Кралева и Младенова отдельные кабинеты. В двух комнатах располагается так называемая редакция, сиречь мы с Милко и Тони. Последняя комната нечто среднее между складом и архивом. На кухне хозяйничают Ворон и Уж - варят кофе для начальства и гостей, чистят свои пистолеты и обсуждают события, насколько им доступен смысл заголовков утренних газет.
Уж - обыкновенный грубиян с багровой рябой физиономией и запасом бранных слов в обиходе. Ворон мне и вовсе противен. Эта антипатия столь органична, что стоит мне взглянуть на его долговязую фигуру в неизменном черном костюме, как меня начинает тошнить. У него вытянутая, похожая на тыкву голова с жиденькой темной растительностью на макушке, толстый обвислый нос, как бы заглядывающий ему в рот, и желтые конские зубы, постоянно обнажаемые в улыбке, в которой нет ничего веселого. Я возненавидел его с первого взгляда, и, насколько могу судить по его обращению, он отвечает мне полной взаимностью. Что- то вроде любви с первого взгляда, только наоборот.
Я состою на службе целый месяц - срок вполне достаточный, чтоб уладить свои личные дела. За фантастическую для меня плату я снял упомянутую 'студию'. Купил три костюма, готовых разумеется, потому что внешний вид, на мой взгляд, зависит не от покроя костюма, а от твоего собственного покроя, из чего следует, что скроен я недурно. Одну из редакционных комнат я превратил в свою канцелярию, тогда как во
