В феврале Бернсу пришлось съездить в Эдинбург - надо было уладить дела с Кричем. До сих пор тот не желал окончательно рассчитаться с Бернсом, а деньги были нужны неотложно: подходила весна, надо было готовиться к севу, покупать семена, сильно подорожавшие в том году.
'Я так несчастлив здесь, как никогда раньше в Эдинбурге не бывал... Я плохой делец, а тут надо обделывать весьма серьезные дела, я люблю развлекаться, но вполне умеренно, а здесь меня заставляют слишком часто служить Бахусу, а главное, я вдали от дома...' - пишет он миссис Дэнлоп, а в письме к Джин сообщает: 'Наконец, к своему удовлетворению, уладил дела с мистером Кричем. Он, конечно, не таков, каким он должен быть, и не заплатил мне то, что следовало, но все же вышло лучше, чем я ожидал. До свидания! Очень хочу тебя видеть! Благослови тебя бог!'
Скорее вернуться домой... Кларинда в Эдинбурге, но она предупредила Бернса письмом, что не хочет с ним встречаться и не подойдет к окну, чтобы случайно его не увидеть. Впрочем, если он согласен признать, что он 'злодей и обманщик', он может ей написать.
Бернс написал ей, только вернувшись домой, - и то через неделю:
'Сударыня! Письмо, которое вы прислали мне в гостиницу, заключало в себе и ответ: вы запретили мне писать, если я не соглашусь признать себя виновным в прегрешениях, которые вам угодно было приписать мне. Будучи убежден в своей невинности, хотя и сознавая свою чрезвычайную опрометчивость и безумство, я все же могу, положа руку на грудь, утверждать, что там бьется честное сердце. Простите же меня, если даже вам в угоду я не приму наименования 'злодей' и не соглашусь с вашим мнением обо мне, как бы я ни уважал ваше суждение и как бы высоко я вас ни ценил. Я уже говорил вам, и я еще раз повторю, что в то время, на которое Вы намекаете, у меня не было ни малейших моральных обязательств перед миссис Бернс, и я не знал, да и не мог знать всех решающих обстоятельств, которые суровая действительность мне готовила. Если вы припомните все, что происходило между нами, вы увидите, как вел себя честный человек, успешно борясь с искушениями, сильнее которых не знало человечество, и как он сохранял незапятнанной свою честь в таких обстоятельствах, когда суровейшая добродетель простила бы грехопадение... Неужто я виновен, что стал жертвой Красоты, к которой ни один смертный не мог приблизиться безнаказанно? Если бы я имел хоть самую смутную надежду, что она может стать моей, если бы железная необходимость... Но все это пустые слова...
Когда я восстановлюсь в вашем добром мнении, я, может быть, осмелюсь просить о вашей дружбе. Но, будь что будет, знайте, что прекраснейшая из всех женщин, каких я встречал, всегда останется для меня предметом самых искренних пожеланий всего наилучшего'.
Кларинда пришла в такую ярость, что тут же написала Сильвандеру, что прочла его письмо 'с презрительной улыбкой' и вообще готова все его письма показать свету.
На это Бернс ничего не ответил: еще одна иллюзия разбилась, еще один эпизод из блестящей эдинбургской жизни закончился...
Зимой Роберт и Джин проводили в 'большой свет' младшего брата Роберта, Вильяма. Приехав из Эдинбурга, Бернс застал письмо от Вильяма - 'одно из лучших писем, какое мог написать молодой рабочий'. Старший брат восхищен этим письмом, рад, что Вильям спрашивает у него советов.
'Прежде всего учись сдержанности и молчаливости, - советует он. - Будь ты мудрым, как Ньютон, и остроумным, как Свифт, - болтливость всегда принизит тебя в глазах окружающих... С этим же посыльным ты получишь от меня две плотные и одну тонкую рубашку, шейный платок и бархатный жилет. Напишу тебе еще на будущей неделе'.
Вильям уехал в Лондон - учиться ремеслу шорника. Там его ждут чужие люди и множество искушений. Роберт не только пишет ему о том, как надо напрямик завоевывать девушку, в которую влюблен, но и о том, что при всех обстоятельствах надо избегать 'дурных женщин': в те годы в Лондоне было около семидесяти тысяч зарегистрированных проституток, и по сравнению с относительно тихой и благопристойной жизнью Шотландии Лондон казался настоящим вертепом - для этого достаточно прочесть хотя бы 'Лондонский дневник' того же Бозвелла.
'Душа человека - его королевство, - пишет Бернс в другом письме брату. - Сейчас в твоем возрасте закладываются черты характера - этого не избежать при всем желании. И эти черты останутся в тебе до самого конца. Правда, позднее в жизни, даже в таком сравнительно раннем возрасте, как мой, человек может зорким глазом видеть все присущие ему недостатки, но искоренить или даже исправить их - дело совсем другое. Приобретенные случайно, они постепенно входят в привычку и со временем становятся как бы неотъемлемой частью нашего существования'.
6
В этом году Бернсу исполнилось тридцать лет, В газете 'Эдинбургский обозреватель' писали, что 'эйрширский Бард сейчас наслаждается сладостным уединением на своей ферме' и что Бернс, уйдя от света, поступил мудро.
И дальше газета предостерегающе рассказывает о злой судьбе 'поэта-жнеца', некоего Стивена Дака, которого 'неразумные покровители' заставили сделаться пастором, и он, бедняга, выбившись из привычной колеи, не выдержал и в припадке безумия покончил с собой. 'Бернс, как ему и подобало, вернулся к цепу, но, мы надеемся, не бросил перо'. Бернс читал эту статью, он читал письма миссис Дэнлоп о Дженни Литтл - поэтессе-молочнице и с тоской пробегал бездарные, безжизненные строчки стихов, которые ему со всех концов Шотландии посылали поэты-кузнецы, поэты-портные, поэты-чиновники - словом, все графоманы, которых ободрил успех 'поэта-пахаря'.
'Под влиянием моих успехов на свет божий выползло такое количество недоношенных уродов, именующих себя 'шотландскими поэтами', что само название 'шотландская поэзия' сейчас звучит издевательски', - жалуется Бернс.
В другом письме, рассказывая о себе, о своих планах, он говорит:
'Имя и профессия Поэта раньше доставляли мне удовольствие, но теперь я горжусь ими. Знаю, что недавней моей славой я был обязан необычности моего положения и искреннему пристрастию шотландцев, но все же, как я говорил в предисловии к моей книге, я верю в то, что имею право, по самой своей природе, на звание Поэта. Ничуть не сомневаюсь, что талант, способность изучить ремесло муз есть дар того, кто 'склонность тайную в душе рождает', но так же твердо я верю, что Совершенство в этой профессии есть плод усердия, труда, вдумчивости и поисков, - во всяком случае, я решил проверить эту свою доктрину на опыте... Хуже всего, что к тому времени, как закончишь стихи, их так часто проверяешь и пересматриваешь мысленным взором, что в значительной мере теряешь способность критически их оценить. Тут лучший их судья - Друг, не только обладающий способностью судить, но и достаточно снисходительный, как мудрый учитель к юному ученику, - такой друг, который иногда похвалит больше, чем надо, чтобы это тонкокожее животное - Поэт - не впало в самую тяжкую из поэтических болезней - неверие в себя. Посылаю вам один свой опыт в совершенно новой для меня поэтической области...'
И он прилагает 'Послание к мистеру Грэйму' - одно из интереснейших стихотворных своих посланий.
В нем Бернс снова говорит о судьбе поэта.
Раньше в посланиях к друзьям-поэтам он писал о поэзии как о любимом развлечении, о легком песенном даре:
Сейчас я в творческом припадке,
Башка варит, и все в порядке,
Строчу стихи, как в лихорадке,
А ты, мой друг,
Прочти их бегло, если краткий
Найдешь досуг.
Одни рифмуют из расчета,
Другие, чтоб задеть кого-то,
А третьи тщетно ждут почета
И громкой славы,
Но мне писать пришла охота
Так, для забавы.
Я обойден судьбой суровой.
Кафтан достался мне дешевый,
Убогий дом, доход грошовый,
Я весь в долгу,
Зато игрой ума простого
Блеснуть могу.
Поставил ставку я задорно,
На четкий, черный шрифт наборный,
