-- Я уже сказал, не бери в голову. Не обращай на меня внимания. Что касается разговоров, ничего не поделаешь: придется выполнять обещание. Как говорится, взялся за гуж, не говори, что еврей. Итак...
-- Евреи причем?
-- Я бы тоже хотел знать. Но не станем отвлекаться. Днем, благо никто не мешал, я размышлял над нашими беседами и пришел к решению, что надо сделать оговорку. Если ты считаешь, что самая ненавистная для меня персона -- это Михаил Горбачев, то это совсем не так. Когда он появился, я ему симпатизировал. Он выглядел более человечным, более человекообразным, чем прежние вожди. Он начал со смягчения репрессий, выпустил Сахарова и Орлова, возобновил эмиграцию, все это находило у меня отклик. Но одних добрых намерений оказалось мало. Он ударным порядком привел систему к катастрофе, сие непреложный факт. Посему теперь, post factum, приходится заключить, что Горбачев был оказавшийся у власти благонамеренный простак. Сколько ни упирай на его благие намерения, сколько ни язви по поводу его невежества, от этого никому не легче. Еще одно замечание. Реформы Горбачева начались не на пустом месте. В семидесятых составлялось множество проектов улучшения нашей прекрасной действительности, но ничего не делалось -- потому как застой. Горбачев оказался у власти как бы с мандатом осуществить модернизацию коммунизма, все перестроить и улучшить. Разумеется, и гласность планировали. На благо коммунизма, как же без этого! В рассказе Даниэля один тип философствует: Вы думаете День Открытых Убийств приведет к разгулу животных страстей? Ничего подобного, вы нашего народа не знаете. Народ всем миром навалится на хулиганов, на жуликов, на тунеядцев. Это я по памяти цитирую, в тексте лучше.
-- Я, к стыду, Даниэля не читал. Как рассказ называется?
-- Самый его знаменитый, 'Говорит Москва'. Но довольно отступлений. Три поступка, три больших решения, как в сказке, решили судьбу горбачевского правления. Про первое решение, борьбу с водкой, я уже имел честь доложить. Оно нанесло сокрушительный удар по финансовой системе. В следующем году последовала политическая инициатива -- гласность. Благодаря Горбачеву русское слово гласность вошло во все языки, но у этой славы сильный геростратовский привкус. Гласность способствовала падению соввласти, что неудивительно. Раньше режим разрешал и поощрял публичность только когда ты хулил отступников или славославил власть и ее держателей. На подобные словоизляния не было ограничений. Горбачев попробовал нечто новое и обжегся. Это история интересная и поучительная. Начнем с того, что настоящую гласность он объявил не по доброй воле, а с перепугу.
-- С какого-такого перепугу?
-- С чернобыльского. После катастрофы Горбачев впал в панику, что придется держать ответ. Арман Хаммер, посетивший генсека в мае 86-го года описывает, что Горбачев встретил его истерическим визгом: 'Что же это Шульц с Рейганом делают? Они что -- хотят поссорить меня с русским народом?'
-- Горбачева нельзя обвинить в том, что на одной атомной станции по вине оператора произошла авария.
-- Разумеется. Как у Пастернака: Нет, не я вам печаль причинил, я не стоил забвения родины. Совершенно с тобой согласен: взрыв произошел по вине других дураков, но согласись и ты, что поведение руководителя СССР после взрыва было самое что ни на есть преступное.
-- Да что он такое сотворил?
-- Докладываю, ничего не скрою. Взрыв с чудовищным выбросом радиоактивности произошел 26 апреля. Первые 10 дней, период наибольшей радиации, население Киева и окрестностей держали в полном неведении. Устроили, как ни в чем не бывало, первомайскую демонстрациию, и сотни тысяч жителей с детьми провели долгие часы на открытом воздухе, получая чудовищные дозы облучения. Не мог же в самом деле коммунист Горбачев отменить Первомай! Даже подумать страшно. Тогда бы простые советские люди узнали, что действительно произошла беспрецедентная катастрофа, не просто авария, как уверяла советская пропаганда по приказу Горбачева. Пришлось бы признать, что двухмиллионному населению Киева грозила смертельная опасность. Остальной мир, конечно, был осведомлен и справедливо возмущался. Когда в Кремле, наконец, соообразили, что в эпоху радио, телевидения, факсов шила в мешке не утаишь, они перешли в контрнаступление под знаменем гласности. Международные организации, которые еще вчера тщетно добивались хоть какой-то информации о Чернобыле, вдруг, в один день, получили полный доступ. Гласность, кричали матерые дезинформаторы, ленинский принцип гласности! Успех был ошеломляюший. Чернобыль отошел на второй план. Тысячи искалеченных детей, родившихся уродами из-за того, что они в утробах матерей получили недопустимые дозы радиации, кто про них вспоминает? Существует страшный фильм, Дети Чернобыля, будет случай -- посмотри, только ты потом долго не сможешь спать. Итак, если вычесть указанные издержки исторического прогресса, поначалу все шло хорошо. Но гласность, помимо успешного пускания пыли в глаза, развязала языки гражданам СССР. Увы, пользоваться разумно свежеобретенной свободой слова они не умели. Главной темой разговоров, дискуссий и митингов в союзных республиках оказался национализм, тот самый буржуазный национализм, про который коммунисты и их противники думали, что он давно стал достоянием прошлого. Горбачев по простоте душевной крепко надеялся, что гласность откроет плодотворный диалог на тему, как лучше и быстрее построить коммунизм, но реальные разговоры велись про национальные обиды. Скоро братские народы перешли от слов к делу, к сведению национальных счетов.
-- Ты имеешь в виду Нагорный Карабах?
-- Нагорный Карабах и Сумгаит, Казахстан, Тбилиси, Вильнюс, среднеазиатские дела. Будущее СССР заволокли свинцовые тучи. Режим Ленина и Сталина всегда железной рукой пресекал погромы и прочую самодеятельность толпы. Скручивать в бараний рог, душить, травить, переселять целые народы была исключительная прерогатива власти. Популярность генсека во всем мире росла не по дням, а по часам, но внутри СССР почва быстро уходила у него из-под ног. Горбачев пришел к власти с обещанием быстрых решительных улучшений, но каждый день его страну сотрясали судороги, навроде тех, которые предсказал герой Достоевского. Одна из них покончила с партией.
-- Сергей, я никак не возьму в толк, что стоит за этой метафорой. При всем желании...
-- Стоит за ней закон о кооперативах, третья в ряду роковых инициатив Михал Сергеича. В результате этого закона партия коммунистов потеряла престиж и влияние, превратилась в смешной анахронизм.
-- Но ведь это произошло на пару лет позже, когда отменили 6-ую статью конституции.
-- Отмена только узаконила то, что сделали кооперативы.
-- Убей меня, ничего не понимаю. Как могли тетки с пирожками вывести из игры всемогущую партию коммунистов -- это выше моего разумения.
-- Тетки с пирожками, частные рестораны и бордели были побочными последствими закона, не ради них его принимали. Главное в этом акте было разрешение кооперативам брать в аренду государственное оборудование, отдельные цеха и целые предприятия.
-- Ну и что?
-- Ничего, желтые ботинки. Социалистическая система базировалась на общенародной, государственной собственности на средства произодства. Использование этих средств для личной выгоды сурово каралось, вплоть до смертной казни.
-- Ты, надеюсь не одобряешь этой варварской юстиции?
-- Нет, не одобряю, но не про меня речь. В советском катехизисе использование государственной собственности для личного обогащения было одним из самых тяжелых преступлений, смертным грехом. При социализме действовала двойная шкала цен: одна для госпредпрятий, другая для граждан. Границу между этими секторами экономики старались держать на замке. Граждане платили за все вдвойне или втройне, поскольку в потребительские цены включался так называемый налог с оборота. Цены на оборудование и сырые материалы держались на низком уровне, чтобы стимулировать развитие народного хозяйства, однако сии товары не продавались гражданам. Новый закон все поставил с ног на голову. Группа частных лиц, объявив себя кооперативом, могла теперь на законных основаниях взять в аренду у госпредприятия сложнейшие машины за очень скромную плату, потому что аренда исчислялась на основании стоимости этих машин, а она, как я уже объяснил, была искусственно занижена. Но это только начало. Используя по дешевке казенную электроэнергию, казенные помещения и казенные материалы, кооперативы производили дефицитные товары, продававшиеся по ценам, которые недавно были ценами черного рынка. Раньше подпольных миллионеров за то же самое сажали в тюрьму, могли расстрелять. Вдруг все переменилось. Одним росчерком пера Горбачев узаконил черный рынок, не понимая, разумеется, что творит. Новый закон был составлен как приговор социалистической системе. В недрах партии и государства сложилась к тому
