помогла отколовшейся номенклатуре вроде Ельцина. В 90-91 году у Ельцина был явный перевес над Горбачевым.
-- Естественно. Ельцин был в оппозиции и только критиковал, а Горбачев принимал решения, за которые приходилось нести ответственность.
-- Хорошее наблюдение, особенно потому, что в стране к тому времени почти исчезло продовольствие, но я имел в виду другое. Горбачев, как черт ладана, боялся всеобщего голосования, все норовил сам себя назначить, Ельцин, наоборот, так и лез на публику. Посему у него как бы был народный мандат. Его популярность росла, а у Михал Сергеича опустилась до земли. Ельцинское полупьяное панибратство, его опухшая похмельная физиономия оказались потрясающим политическим капиталом. Интеллигенты- номенклатурщики подкидывали ему идеи и лозунги, но народ знал одного Бориса. Так были заложены основы его будущего самодержавия. Советники, считавшие его простачком, зиц-председателем, не углядели, какой это был хитрый, беспринципный, расчетливый манипулятор, который будет избавляться от них, когда пройдет нужда. В конце 90-го года Горбачев, перепугавшись нарастающего свободомыслия и хаоса, решил дать задний ход, отложил рыночные реформы, посадил на главные посты партийных держиморд: Павлова, Крючкова, Пуго... Оппозиция ответила массовой демонстрацией в Москве, конец марта 91-го года. Даже милиция насчитала на улице сто тысяч человек, демократы хвастали, что полмиллиона. Оппозиция показала свою силу и организацию. У проходных московских институтов и предприятий, открытых и закрытых, висели объявления, где и когда собираться, даже в почтовых ящиках вроде того, где я работал. Ты вдумайся, готовилась антиправительственная демонстрация, а КГБ, державший постоянное наблюдение за такими местами, как почтовые ящики, не вмешивался. Я подозреваю, в Комитете были люди и группы, помогавшие демократам.
-- Ты пошел на демонстрацию?
-- И не подумал! Я избегаю говорить про свою скромную особу, но, видимо, придется вставить пару слов. С начала 89-го года, как пришло известие про смерть Розы, я пребывал в состоянии тяжелой депрессии и непрекращающегося запоя. Это, конечно, непатриотично и непохвально, отнюдь. В апреле, после событий в Тбилиси я вышел из КПСС. Пришел в партком и положил билет на стол, никто не сказал мне ни слова, и я ушел. Тбилисские дела лишний раз показали, что реформаторы еще худшее дерьмо и ханжи, чем их предшественники в Политбюро. Горбачев подгадал, чтобы во время расправы его не было в стране. Шеварнадзе, которому поручили лететь в Грузию накануне событий, отказался. Поэтому, когда в 91-м я случайно заскочил в институт и был приглашен на демонстрацию, я взорвался: это никак шествие в защиту Ельцина? -- Ну да, нужно оградить Борис Николаевича от нападок реакционеров! -- Уж это без меня! Слуга покорный охранять одного номенклатурщика от других. На мой вкус это как грудью встать за Генриха Григорьевича Ягоду, когда его заменили на Николай Иваныча Ежова. Или выступить в защиту Ежова после назначения на его место Лаврентий Палыча. А по мне Ельцин ничем не лучще Горбачева, может даже хуже. Ступайте и пусть вам потом будет стыдно! Я как в воду глядел. Недавно встретил одного из прежних сослуживцев, он мне этот эпизод напомнил. Ельцин уверенно переплюнул Горбачева в Чечне: убить 50 или 80 тысяч -- это тебе не 20 человек газом отравить, но лиха беда начало.
-- Ты упомянул запой. Это фигурально, я надеюсь. Ты не похож на хронического алкоголика.
-- Ну, белой горячкой не пахло, это ты правильно подметил, но пил много. Вообще, странная была жизнь. На работе я появлялся изредка, никому до этого не было дела; еще я числился в кооперативе, где огребал дурные деньги, хотя практически ничего не делал. Кроме пьянства, я все время читал, это правда. За эти годы прочел чертову уйму хороших книг. И не романов, а серьезных книг, преимущественно по истории. Мне сейчас пришло в голову, что не случайно в русской литературе лучшие и единственные герои -- лишние люди. Писатели потому видимо не изображают лидеров, деятелей, что их днем с огнем не сыщешь в жизни. Знаешь, только тогда, будучи в преклонных годах, я понял, как это непросто, как это муторно и обидно быть лишним человеком. Я иногда думаю, что мои метания, искания и колебания от незрелости, инфантильности. Другим легче, они знают, чего хотят.
-- Должен тебя поправить. Эрих Фромм давно заметил, что внутри мы остаемся детьми, только других считаем взрослыми.
-- Всегда так, только что подумаешь свое, ан нет: оказывается, какой-нибудь немец уже обязательно это раньше написал.
-- Фромм, еврей, из Германии, это правда, но потом в Америке жил. Он, кстати, марксист, это по твоей части.
-- Знаю я твоего Фромма, проходили, но все равно обидно. Ну, да Бог с ним, я по этому поводу первоклассную историю вспомнил, как раз 91-й год. Однажды утром я вскочил рано и так как дома мне не сиделось, отправился побродить. Приехал в Охотный, дальше передвигался пешком, без всякой цели. Где-то на Тверском бульваре, недалеко от дома Герцена, присел на скамейку, достал фляжку с коньяком, которую захватил предусмотрительно, и попиваю, думая ни о чем. Вдруг вырастает передо мной фигура, по виду оборванец, на голове фетровая шляпа. Еще на нем надет китель сталинского покроя, ты их наверно не помнишь, но когда-то они пользовались успехом. Так вот, стоит передо мной этот Гаврош лет семидесяти и смотрит с тяжелой укоризной. Смотрит и молчит, и я молчу. Я не слабонервный и охотников на мою выпивку никогда не привечаю. До него, видимо, дошло, что на укоры совести я не клюну, он и говорит: ты бы угостил меня, товарищ, а то пропаду. Хотел я его отшить, так на языке и вертелось что-нибудь, гусь свинье не товарищ, но сдержался. Стакан у тебя есть? спрашиваю, потому что пить с ним из одной фляжки мне не улыбалось. А как же! И тут же из кармана его извлек. Налил я ему грамм сто, он махнул в один присест и говорит: коньяк у тебя добрый, привозной. Курвуазье, говорю, и еще налил. Он и эту дозу приговорил, потом представился: Хмельной Борис Иваныч, пострадавший через защиту русской мужской чести.
-- Неужели такая фамилия?
-- Я документов не проверял. Тем более, история, которую он тут же выложил, все эти соображения затмила. Итак, в конце сороковых годов этот Борис Иваныч работал переводчиком в одном техническом издательстве. С какого языка? С разных, отвечает. Немецкий и французский знал в совершенстве, английский очень прилично, ну, а про славянские языки и говорить неудобно, хотя особой в них надобности не встречалось. Это по его словам, я снова не проверял. Время было боевое: борьба с космополитизмом, с преклонением перед Западом, отстаивание русского приоритета. Ну, знаешь, что в России изобрели паровоз, радио и так далее. Вот ведь забавно: слова иностранного происхождения безжалостно искоренялись, а на знамени кампании поставили приоритет. Но не в этом соль. Борис Иваныч был книжник и где-то натолкнулся на интересное высказывание. Бывший британский посол в России Джордж Маккартней задался вопросом, почему все фавориты Екатерины Второй были русские. По мнению одних, это делалось, чтобы не дразнить русских подданных, но была и другая теория. По слухам, написал Маккартней, русские няньки постоянно тянут мальчиков за пипиську, что приводит к удлинению мужского инструмента, когда они подрастают. Хмельной пересказал байку в учреждении, народ посмеялся, история пошла гулять сама по себе. Был у него сослуживец по фамилии Любовцов, интересная личность, штатный разливала на пьянках в учреждении, который всегда начинал разливать с себя. Этот товарищ пописывал в газеты и предложил Хмельному сочинить статью. Тот засомневался, больно предмет неприличный. Ничего, пойдет в рубрике исторических курьезов, но все равно показывает русское превосходство. Ладно, изготовили статейку, Любовцов снес ее в Огонек. Скоро оттуда звонят, что материал понравился, проходит редакционную обработку. Соавторы ног под собой не чуют, дрожат от нетерпения. Через несколько дней новый звонок, просят зайти в редакцию. Принял их солидный товарищ: разрешите вас поблагодарить за статью, очень актуальную и боевую, однако печатать ее нецелесообразно, есть такое мнение. Журнал наш особый, его сам товарищ Сталин читает регулярно. Вы, товарищи, не огорчайтесь, мы все равно вам заплатим гонорар по высшей ставке. А как же приоритет? спросил Хмельной в смертельной тоске. Приоритет штука очень важная, но нас могут неправильно понять. Вдобавок, историческая достоверность у вас подкачала. Не все фавориты были русские. Станислава Понятовского и Зорича еще можно пропустить, братья-славяне, но вот Григорий Орлов... Какой же изъян в Орлове? Да ведь Орловы немцы, настоящая фамилия Адлер. Клевета это и поклеп, вскричал Хмельной и грохнул кулаком по столу. Как на зло, со стола упал графин и разбился. Шум, скандал, сочинителей вывела из редакции милиция, позвонили в издательство, последовали оргвыводы.
-- Это как понимать?
-- Просто. Выгнали их с работы. Дальнейшая биография Хмельного мне неизвестна, но, думаю, после
