Бертран Рассел
О ценности скептицизма
Я хочу предложить благосклонному вниманию читателя анализ учения, которое, опасаюсь, может показаться невероятно парадоксальным и разрушительным. Это учение, по сути, состоит в следующем: нежелательно верить в утверждение, если нет какого-либо основания для подтверждения его истинности. Я должен, конечно, допустить, что если такое мнение станет общим, оно полностью изменит нашу общественную жизнь и нашу политическую систему; а так как обе в настоящем безупречны, это состояние дел должно рассматриваться как контраргумент данному учению. Я также сознаю (и это более серьезный довод), что распространение этого учения поведет к понижению доходов ясновидцев, букмекеров и тех, кто не делает ничего, чтобы заслужить доброе отношение сейчас или в будущем. Несмотря на эти веские аргументы, я утверждаю, что доводы для моего парадокса могут быть доказаны, и я попытаюсь изложить их.
Прежде всего, я не хотел бы, чтобы меня рассматривали как человека, придерживающегося крайних взглядов. Я – Британский Виг испытывающий Британскую любовь к компромиссу и выдержке. Обычно рассказывают одну историю о Пирроне, основателе пирронизма (старое название скептицизма). Он утверждал, что мы никогда не знаем достаточно, чтобы быть уверенными, что поступить одним образом умнее, чем поступить иначе. В юности прогуливаясь однажды вечером, он увидел своего учителя философии (от которого он усвоил свои принципы) застрявшим с головой в канаве и неспособным выбраться оттуда. После некоторого созерцания он двинулся дальше, полагая, что нет достаточного основания думать, что он сделает добро, вытащив старика. Другие, менее скептичные, спасли учителя и осудили Пиррона за бессердечность. Но учитель, верный своим принципам, похвалил его за последовательность. Сейчас я не защищаю героический скептицизм, подобный этому. Я готов согласиться с обычными убеждениями здравого смысла на практике, если не в теории. Я готов допустить любой хорошо обоснованный результат науки не как несомненную истину, но как достаточно вероятную для того, чтобы стать основанием разумного действия. Если объявляется, что будет в такой-то день затмение Луны, я думаю, что стоит, по крайней мере, посмотреть и увидеть, имеет ли оно место. Пиррон думал бы иначе. На этом основании я считаю оправданным защиту срединной позиции.
Существуют вопросы, по которым исследующие их ученые соглашаются; даты затмений могут служить примером. Существуют другие вопросы, по которым эксперты не соглашаются. Даже когда все эксперты согласны, они тоже могут ошибаться. Точка зрения Эйнштейна на величину преломления света вследствие гравитации еще не так давно отвергалась всеми экспертами, и тем не менее, доказано, что она правильна. И все же, если эксперты единогласны в отношении какого-либо вопроса, то их мнение должно восприниматься неэкспертами как более верное, чем противоположное мнение. Скептицизм, который я отстаиваю, означает лишь следующее: (1) когда эксперты согласны во мнениях, противоположное мнение не может считаться несомненным; (2) когда они не согласны во мнениях, ни одно мнение не может рассматриваться неэкспертом как несомненное и (3) когда они все полагают, что нет достаточных оснований для наличия позитивного мнения, обычный человек поступит правильно, отложив вынесение своего собственного суждения.
Эти утверждения могут показаться умеренными, тем не менее, будучи воспринятыми, они могут коренным образом изменить человеческую жизнь.
Все мнения, из-за которых люди вступают в борьбу и подвергаются гонениям, принадлежат к одному из трех классов, которые такой скептицизм осуждает. Когда существуют разумные основания для мнений, люди с удовольствием их формулируют и ожидают, что на основании этих мнений можно будет действовать. В таких случаях люди не отстаивают свои мнения со страстью; они спокойно излагают и обосновывают их. Мнения, которые излагают с пристрастием, всегда таковы, что для них не существует достаточного основания; в самом деле, пристрастие есть показатель того, что сторонник данной точки зрения не обладает достаточными рациональными основаниями для ее защиты. Мнения в политике и религии практически всегда излагаются с пристрастием. За исключением Китая, человек мыслится жалким творением, пока не выработает определенное мнение по подобным вопросам; люди ненавидят скептиков гораздо больше, чем они ненавидят страстных защитников мнений, враждебных их собственным. Считается, что в соответствии с требованиями практической жизни человек должен иметь определенное мнение по данным вопросам, и что если мы станем более разумными, существование общества станет невозможным. Я верю в противоположное и попытаюсь объяснить, почему я так считаю.
Возьмем проблему безработицы после 1920 г. Одна партия считала, что безработица возникла из-за безнравственности трейд-юнионов, другая – что из-за сложной ситуации в Европе. Третья партия, допуская, что эти причины имеют значение, приписывала основную вину политике Банка Англии, пытавшегося повысить стоимость фунта стерлингов. Эта партия, как я понимаю, состояла в своем большинстве из экспертов, а остальные – нет. Политики не находят прелести во взглядах, которые сами по себе не несут партийного красноречия а простые смертные предпочитают взгляды, которые приносят несчастье махинациям их врагов. Поэтому люди борются «за» и «против» несоответствующих действий, в то время как тех нескольких кто излагает рациональные взгляды, не слушают, потому что они не служат чьим-либо страстям. Чтобы привлечь в партию новых людей, необходимо убеждать их, что Банк Англии грешен. Чтобы привлечь лейбористов, нужно показать, что директора Банка Англии враждебны трейд-юнионам, чтобы привлечь Лондонского епископа, необходимо показать, что они «аморальны». Тогда будет логично помыслить, что их взгляды на деньги ошибочны.
Возьмем другую иллюстрацию. Часто говорят, что социализм противоречит человеческой природе, и это утверждение опровергается социалистами с тем же пылом, с каким оно провозглашается их оппонентами. Покойный доктор Риверс, о чьей смерти мы безмерно скорбим, обсуждал этот вопрос в лекции в университетском колледже, посмертно опубликованной в книге «Психология и политика». Это единственное, известное мне обсуждение данного вопроса, претендующее на звание научного. В нем приводятся некоторые антропологические данные, которые показывают, что в Меланезии социализм не противоречит природе человека. Далее отмечается, что мы не знаем, одинакова ли природа человека в Меланезии и в Европе; и далее делается заключение, что единственный путь обнаружить, противоречит ли социализм природе европейского человека – это испытать его. Интересно, что на основании этого заключения он хотел стать кандидатом от лейбористской партии. Но он, конечно, не обладал тем пылом и страстью, с которыми обычно проходят политические дискуссии.
А теперь я осмелюсь поднять тему, бесстрастно обсуждать которую людям особенно трудно, а именно брачные обычаи. Большая часть населения каждой страны убеждена, что все брачные обычаи, отличные от их собственных, аморальны, и что те, кто борются с этим мнением, делают так только для того, чтобы оправдать свою собственную распущенность. В Индии повторный брак вдовы считается настолько ужасным, что об этом даже и не думают. В католических странах развод считается безнравственным, но к некоторому несоблюдению супружеской верности, по крайней мере со стороны мужчин, относятся терпимо. В Америке развестись легко, но внебрачные отношения осуждаются с предельной жесткостью. Магометане верят в полигамию, которую мы считаем деградацией. Все эти разные мнения утверждаются с крайней горячностью, и весьма жестокие гонения обрушиваются на тех, кто высказывается против. Однако никто ни в одной стране не сделал и слабой попытки показать, что обычай его страны больше способствует человеческому счастью, чем обычаи других.
Когда мы откроем какой-либо научный трактат по этому вопросу, например «Историю человеческих браков» Вестермарка (известный шведский философ), мы обнаружим подход, совершенно отличный от распространенных предубеждений. Мы увидим, что многие из огромного разнообразия обычаев, как мы должны предположить, отвратительны для людей. Мы думаем, что можем понять полигамию как обычай, насильно подчиняющий женщину мужчине. Но что мы скажем о тибетском обычае, согласно которому женщина имеет нескольких мужей? И тем не менее, путешественники по Тибету уверяют нас, что тамошняя семейная жизнь по крайней мере так же гармонична, как и в Европе. Немного подобного чтения скоро приведет любого беспристрастного человека к полному скептицизму, поскольку, по-видимому, нет ни одного факта, на основании которого мы можем сказать, что один брачный обычай лучше или хуже другого. Почти все обычаи содержат в себе безжалостность и нетерпимость к людям, нарушающим местные моральные нормы, но в других отношениях они не имеют ничего общего. Кажется, что это грех географический. От этого заключения только маленький шаг до следующего, а именно что понятие «греха» иллюзорно и что
