- Если ты не хочешь... Мы будем тихо сидеть... Хочешь, елку зажжем? Там такие красивые разноцветные лампочки...
Красная струя боли захлестнула горло, грудь, ударила по глазам, загудела 'в голове. Красные лампочки боли закружились перед глазами Наргиз.
-Нет, нет! Не хочу елку, - испуганно выпалила она, как только боль немного поутихла.
- Хорошо, хорошо, - сказал отец. - Если ты не хочешь, Наргиз, я ее вынесу... Хочешь, выбросим?
- Не знаю, - расслабленно ответила она. - Как хотите...
- Завтра обязательно придет к тебе фокусник, - сказал отец.
- Папа, - видно было, что она колебалась - спросить или нет, но потом все-таки решила спросить. - Папа, а ты не обманываешь?
- Что ты? Что ты, доченька? Будет фокусник, вот увидишь...
- Папа а правда, что фокусники похожи на волшебников?
- Да, доченька. Очень похожи.
Из соседней комнаты послышались приглушенные рыдания.
- Скажи ей, пусть не плачет, - тихо произнесла Наргиз.
Отец тут же, и почему-то на цыпочках, вышел в другую комнату.
Через минуту он снова вошел к Наргиз, подошел к ее постели.
- Папа, - задумчиво сказала Наргиз. - Скажи, а волшебников >нет?
- Нет, Наргиз, волшебников не бывает.
- И раньше не было?
- И раньше не было. Это только в сказках волшебники.
- Значит, нет на свете ни одного волшебника?
- Нет, доченька, ни одного. Почему ты спрашиваешь? Наргиз не ответила.
- Папа, - помолчав, сказала она. - А этот фокусник может показывать чудеса?
- О, в этом можешь не сомневаться. Он настоящий виртуоз. Такие чудеса покажет...
- Что это-виртуоз?
- Это... Это значит - волшебник в своем деле.
- Папа, а он, - Наргиз замялась, - а он точно завтра придет?
- Да, доченька. Совершенно точно.
- А.... не сегодня... ночью?.. Отец удивился.
- Нет,- улыбнулся он. - Почему же ночью? Завтра утром придет.
- Вот это тоже подарок, правда, папа?4-спросила Наргиз, хитро прищурившись.
И снова жуткая, черная Волна обрушилась на ее тело, на постель, на всю комнату: Наргиз закрыла глаза, сморщилась от боли. Скрипнули зубы. Сквозь боль услышала - или, может, просто показалось'- как оте'ц судорожно всхлипнул. Когда чуть отпустила боль, она сказала:
- Ты иди, пап. Я буду спать.
Он на цыпочках выходил из комнаты.
- А вы не пойдете в гости? - спросила она, когда он был уже на пороге.
- Нет, доченька, мы тут будем. Спи.
- Лучше бы пошли в гости, - сказала она. - А что вы будете делать?
- Ляжем спать, - сказал отец. - Уже поздно. Почти двенадцать. Скоро ляжем спать. У мамы голова болит'.
- А Новый год? - спросила Наргиз. - Вы не будете справлять Новый год?
- Нет, доченька. У мамы голова болит. Да и я устал, - сказал отец.- Спи, доченька. Спокойной ночи.
- Спокойной ночи, папа.
Она закрыла глаза. Поднимавшаяся в ней боль - она инстинктивно сжалась, подготовившись к-ней, - задела на этот раз ее только своим крылом, прикоснулась на секунду каленым угольком и неожиданно пролетела, чтобы вернуться через некоторое время снова и уж тогда обрушиться всей своей тяжестью на девочку, отомстить за свой промах, подмять, раздавить.
- Мама! Вошла мама.
-Что, доченька?
- Мама, у тебя голова болит?
- Да, немного... Ничего, пустяки.
- Тебе больно?
- Чуть-чуть...
- А какого цвета?
- Что, Наргизик?
- Какого цвета, когда больно? ,,.
- Я.... я не знаю, доченька, о чем ты? Я ,не поняла, Наргизик, что ты хотела спросить...
- Мама... - сказала Наргиз. - Поцелуй меня.
Мать наклонилась и поцеловала её в щеку, в лоб, в губы...
- Хватит, - сказала Наргиз. - Спокойной ночи.
--Спокойной ночи, доченька.
Большая, прожорливая, мохнатая боль давно уже заслонила папу маму, боль, была главнее и сильнее всех. И потому Наргиз оставалась бесконечно одинокой...
Наверное прошел час, когда, кончив о чем-то шушукаться, мама и папа легли спать. И за это время несколько оглушительных волн бросалось на Наргиз. Она между этими волнами все думала о фокуснике, который должен прийти ночью. Папа ей хочет сделать сюрприз, потому и не говорит, что фокусник придет ночью, хочет, наверное, чтобы фокусник сам пришел и разбудил ее... Она сразу поняла, что папа нарочно не говорит ей, когда разглядела в темноте его короткую, блеснувшую, как вспышка, улыбку. Он улыбнулся заговорщицки, когда сказал: 'Нет, почему же ночью?' Ясное дело - фокусник будет ночью. И она не будет спать, даже если очень захочется, даже если устанет и ослабнет совсем от этой проклятой, проклятой, проклятой боли. Она будет ждать фокусника. И когда он на цыпочках станет красться к ее постели, глаза ее будут закрыты и она постарается не скрипеть зубами, если вдруг станет больно в тот момент. А когда он подойдет вплотную к ее постели, она внезапно откроет, распахнет, как окошки, свои глаза и счастливо засмеется. Он будет стоять у ее кровати длинный, неуклюжий, беспорядочный, как солнечный майский день, усталый и тревожный, как ожидание, беззащитный, как надежда. Но, в отличие от надежды, его трудно будет разрушить и трудно будет не поверить ему. Потому что он будет настоящий, осязаемый. Она его ясно увидит в темноте всего, потому что еще он 'будет светлым, как мечта. Она очень будет просить его, чтобы он помог ей. И он пока-' жет чудо. Он сделает чудо и вылечит ее... наверное, вылечит. Потому, что он - почти волшебник, а волшебники все могут. А потом она будет совсем здоровая. И папа с мамой обрадуются - ведь они даже не знали, что фокусник, если очень захочет, может ее вылечить...
Но проходило время, час за часом, минута за минутой, а фокусника все не было, а фокусник все не приходил... Минуты-боли казались часами, и минуты спокойствия - секундами, и все эти минуты - и хорошие, и плохие - проходили, проползали, пролетали, пробегали, а фокусника все не было. Красным смерчем застилала боль сознание Наргиз, белым морем разливалось короткое отдохновение после скрипа зубов и судорог. Скрипела зубами, чтобы не закричать. Только тихонько, тихонько стонать. Только не кричать. Потому что папа и мама в соседней комнате. Им и так тяжело от этой ее странной болезни, названия которой она сама до сих пор не знает. Может, им даже тяжелее и больнее, чем ей. Вот мама, говорит, что она, Наргиз, вся высохла... Мама сказала как-то об этом папе у дверей в их комнату, думая, что Наргиз спит. Но Наргиз не спала и все слышала и потом еще услышала, как мама глухо, будто сквозь подушку, зарыдала и как всхлипывал папа. Сопел и всхлипывал, как маленький-; мальчик. Тогда мама говорила папе о ней, Наргиз, и она слышала, как мама сказала, что Наргиз вся высохла. А что же сама, она? Что же мама и папа? Им тоже нелегко вот как оба похудели, пожелтели. Папа раньше был таким молодым, а теперь кажется стариком... мама... Проклятая эта болезнь! Иногда Наргиз кажется, что болезнь ее похожа на большого, тяжелого носорога, которого она видела как-то по телевизору... Носорог бьет ее своим рогом и копытами, бьет тяжелой своей головой, а когда боль проходит, носорог ударяется об стену, большую, прочную, каменную стену, и раскалывается пополам, как гуттаперчевая игрушка. Но новый, тяжелый, грозный носорог
