кажется, в такие минуты очень жалела, что у меня не четыре руки, и даже не две. Вообще, в последнее время на такси только передвигался по пространству. А по времени... Черт его знает, передвигался ли вообще, вроде, и не двигалось для меня время, застыло, липкое какое-то... Однажды мне Нагиев говорите поезжай, говорит, в аэропорт, приятеля одного из Одессы надо встретить. Надо так надо, я и поехал. Ну, встретил я его, парень оказался яркий, шустрый, весь модный, веселый. Перетащили вместе с носильщиком все его чемоданы в машину и поехали. У Нагиева уже сидели две девки - когда только успел? - и все трое чуть косые. С одесситом Нагиев обнялся, расцеловался, ну, и тут же пошла гульба. Я хотел было уйти, но Нагиев попросил остаться, выпить с ними, я и остался, тем более, что спешить мне была некуда, мама уже неделю, как выписалась из больницы, и пока чувствовала себя - тьфу, тьфу, не сглазить - неплохо. Мы пили водку, была икра, швейцарский сыр, который так любил Нагиев, маслины, грибы, маринованные баклажаны, осетрина на вертеле кутабы. Потом пили шампанское. То Нагиев, то одессит время от времени уединялись с девочками в спальне, причем, каждый с обеими сразу, и когда уходил с ними одессит, то через некоторое время из спальни доносился визг и рев, отчего Нагиев пьяно мрачнел, а потом вдруг поднялся из-за стола и стал приставать к вернувшемуся из спальни Игорю, одесситу, допытываясь, почему девки врут, говорят, что с ним хорошо, а сами молчат, тогда как с одесситом визжат от удовольствия. Да разве в этом дело? сказал Игорь и уселся за стол. Девочки стали хихикать, а он, то есть,, Нагиев, рассвирепев, стал прогонять их, стараясь содрать с них свои халаты, что они нацепили, а когда они переоделись и стали требовать, что причитается, то он швырнул, вытолкав их на лестничную площадку, вслед им деньги. Игорь, догнав девочек, тоже расплатился, а когда вернулся, Нагиев, уже доведя себя до кипения, был очень зол на него и искал к чему бы придраться. Выпили еще и слово за слово, припоминая друг другу старые обиды, они сцепились, я вскочил, чтобы разнять их, но Нагиев грубо отстранил меня, велев не соваться не в свое дело, схватил Игоря за ворот, тряхнул и оттолкнул от себя. Оттолкнул он Игоря не сильно, но тот, пьяный, упал. Нагиев, не обращая на него внимания, сел за стол, отдуваясь, стал пить пиво, я приподнялся с дивана, чтобы посмотреть, почему это Игорь не встает и, подойдя к нему, заметил, как медленно стекленели его глаза. Эй, сказал я Нагиеву, - посмотри. Отстань, - огрызнулся он и добавил, - он что, заснул там? Я расстегнул Игорю рубашку, приложил ухо к его груди - в Афганистане я научился распознавать еще тлевшую в человеческом теле жизнь - сердце не билось. Игорь упал, ударился виском об острый край буфета, висок его был вдавлен, височная кость проломлена, оттуда тонко струилась кровь. Парень был мертв, мертвее не бывает, черт возьми, и первое, что я подумал, что попал в дерьмо, почище, чем все остальное в моей прежней жизни. Я поднял голову - надо мной стоял побледневший, как полотно Нагиев. Он мертв, сказал я, - ты убил его. Почему я сказал эти абсолютно ненужные и очевидные слова, не могу точно вспомнить* может, немножко уже предчувствовал, что за тем последует и хотел в какой-то мере оградить себя этой бесполезной констатацией фактов? Хмель, кажется, мигом соскочил с Нагиева. Спокойно - сказал он вдруг, и в самом деле выглядел довольно спокойным, если только не принимать во внимание сильную бледность, которая не сходила с его лица, - надо все обдумать. Мы сели за стол. Игорю мы уже ничем не могли помочь, уж я-то в жмуриках разбираюсь, если б оставалась хоть малейшая надежда, я бы тут же кинулся названивать в 'скорую'. Но он был мертв, и никакая 'скорая' не в силах была бы его воскресить. Вот что, - вдруг проговорил Нагиев тоном человека, все решившего, помедлил немного и сказал, - ты это дело возьмешь на себя. Мне показалось, что я ослышался. Я даже удивиться не успел такой наглости, а он мне уже все объяснял по пунктам, доказывал, почему так, как он хочет, будет лучше для нас обоих, а в сущности, конечно, уговаривал. Я поздно понял, что меня уговаривают, и к своему несчастью, стал прислушиваться к словам Нагиева, вставляя только время от времени с глупой, растерянной улыбкой: 'Ты что, с ума спятил?', 'Ты с ума сошел?', что, конечно, не могло считаться антидоводом против Нагиевских доводов. Во-первых, - говорил Нагиев, не обращая внимания на мои содержательные реплики, - во-первых, ты участник войны - раз, награды два, инвалид войны - три, непредумышленное убийство, я свидетель (тут я задохнулся от возмущения: он, видите ли, свидетель) - четыре, - невозмутимо! продолжал Нагиев, - хороший адвокат, это уже мои проблемы, - милостиво добавил он, - пять, учитывая все эти козыри, дадут. мало, точно тебе говорю, много не дадут, я все сделаю, а теперь слушай меня внимательно, - сказал он каким-то ледяным, почти угрожающим тоном, и я на самом деле стал слушать его внимательно, даже про реплики свои забыл, - вот что, - сказал он, - за каждый год твоей отсидки я даю тебе семь кусков, то есть шесть, косых в месяц, ни тебе, пока ты меня не знал, ни твоей матери такие деньги не снились, поди заработай шесть-сотен на своей стройке сторожем. Единовременно даю тебе пятнадцать кусков, чтобы, пока ты будешь загорать, твоя мать не нуждалась, кроме того, буду о ней заботиться, все, что ей нужно - сделаю, ты меня знаешь. Остальные бабки получишь после срока, как только выйдешь. Он сделал паузу, и тут я совершенно машинально вставил в эту паузу свою уже излюбленную реплику: 'Ты что, с ума сошел?'. Он молча несколько секунд смотрел на меня. Нет, он, конечно, не был похож на сумасшедшего. А теперь слушай меня еще внимательней, - сказал он, помолчав, - и постарайся шевелить мозгами. Ну, - сказал я. Если не берешь дело на себя, я, естественно, полетел, но обещаю тебе: сделаю все, чтобы ты пошел соучастником убийства, какие у меня связи, ты кажется уже знаешь, мне будет нетрудно поделиться с тобой сроком. Я прихвачу тебя с собой, обещаю тебе это так же твердо, как до этого обещал тебе бабки за отсидку. И если мы оба подзалетели, тогда после срока ты - голодранец, как и прежде. Тут мне захотелось пристукнуть его, я вскочил сжав кулак, но он хмыкнул, отвернулся от меня и равнодушно обронил - 'Дурак'. Я опустился на место. Посидели молча. Ну, - сказал Нагиев. - Мне надо подумать, - сказал я. Думай, сказал он, - надо решать сейчас же. Я подумал, мне даже понравилось, как я хладнокровно могу взвешивать все 'за' и 'против'; то, что он прихватит меня с собой - это точно, ему это ничего не стоит. И тогда мама останется почти без средств, одна. Если я беру у него пятнадцать кусков и оставляю матери - это уже лучше, чем ничего. Выйду - возьму у него остальное, как договорились, и, уже имея деньги, может, смогу устроить себе дальнейшую жизнь, развяжусь с ним раз и навсегда, заживу уже без беготни по его делам. Да и разве там мне будет хуже, чем в Афгане, что там может быть такого страшного, чего я в Афгане, на войне не повидал? Я, мне казалось, все взвесил. И сказал - да, согласен. Я согласен, - сказал я, - давай пятнадцать кусков сейчас же. По рукам? - сказал Нагиев. Сказал же согласен, - проговорил я, не подавая ему руки и не замечая его протянутую. А что же руки не подаешь? - спросил он подозрительно. Потому что мне противна эта сделка, - ответил я. Ладно, - сказал Нагиев, - только предупреждаю, с нами шутки не шути. Мы знаем, где живет твоя мама, так что, смотри, если хочешь обмануть, заранее предупреждаю - выкинь из головы. Я и не брал в голову, - сказал я,--а про маму мою, чем меньше будешь вспоминать, тем здоровее останешься. Ладно, ладно, - говорит, - не кипятись, это я предупредить только. Он ушел в спальню и вынес оттуда пачки денег, Пятнадцать, - сказал он, - ровно, будешь считать? Нет, - сказал я, - но остальное потом, как выйду. Как договорились, мое слово железное, ты знаешь, - говорит, - за каждый месяц - шесть косых, сколько бы ни отсидел. Да ты не пугайся, это я так сказал, а вообще-то, точно тебе говорю - больше пятерки не получишь, ну, может, от силы лет шесть, да и то половину скостят под амнистию, вот увидишь, так что, еще моли бога, чтобы я тебе помимо этих пятнадцати кусков должен остался, боюсь, как бы ты сам мне не задолжал, не пришлось бы разницу возвращать, - говорит. Ну, последнее, ясное дело, он для красного словца, для того, чтобы меня успокоить сказал. Разговорился на радостях, что такого болвана, как я удалось облапошить, уговорить на такое гиблое дело. Да, впрочем, оно и для меня было гиблым, мне бы не отвертеться, возьмись он меня под статью протащить. Ну, ладно. Была уже ночь, я поехал домой, спрятал деньги в кухонном шкафу (кому придет в голову грабить такую квартиру, как наша с мамой?), оставил маме записку, что уезжаю в другой город, чтобы сразу не пугать - все равно она узнает, будут вызывать, ясное дело, но что же мне было ей написать, что человека убил, а деньги за это полученные тебе, мама, оставляю? - написал, что буду письма слать, пусть не беспокоится, все у меня хорошо, написал, что деньги, что она обнаружит, это мои деньги, и следовательно и ее, они не ворованные, и потому, прошу ее тратить их на себя, пока меня не будет дома, что, впрочем, соответствовало истине - не украл же я их, в самом деле, а буду отрабатывать, расплачиваясь годами своей жизни, и как же их тогда и называть, как не заработанными? Потом тихонько подошел к изголовью спящей мамы, поцеловал ее осторожно (в какой-то миг мне вдруг захотелось разбудить ее, захотелось, чтобы она проснулась и я бы ей все рассказал, может поплакал бы, если б смог, положив голову ей на колени, но сумасбродная эта мысль продержалась, к счастью, недолго) и вышел, .заперев дверь своим ключом и кинув ключ в раскрытую форточку прихожей. Наша с мамой квартира была на первом этаже старого, довоенной постройки дома и все соседи тут, во дворе хорошо друг друга знали и любили повторять, что близкий сосед лучше дальнего родственника, и старались на деле это доказать, потому я в какой-то мере был спокоен за маму, знал, что соседки не оставят ее совсем одну, но какая бы от
Вы читаете Записки самоубийцы
