десять минут.
По его знаку к крыльцу медленно подогнали гаишного 'жигуленка'. Сарычев подошел к зареванной Варваре, стоявшей рядом со сразу постаревшим Степаном Игнатьевичем, и твердо взглянул ей в глаза:
- Раздевайся.
Словно во сне, она медленно расстегнула молнию куртки, стащила свитер, джинсы. Увидав, что дочь осталась в одном исподнем, Степан Игнатьевич отвернулся. Варвара стянула белье и сразу же покрылась мурашками на студеном мартовском ветру. Формами и цветом кожи она напоминала греческую мраморную статую.
- Не бойся, бери деньги, - майор сунул ей в руку сумку с долларами, - и делай, что я скажу. Пошли.
Они беспрепятственно поднялись на крыльцо и за дверью сразу же раздался хриплый голос:
- Стоять, бабки давайте.
- Деньги здесь. Где дети? - Сарычев услышал, как бьется сердце бандита, и явственно увидел его самого - малорослого, с покрытой гнойными прыщами физиономией. В татуированных руках он держал винтовочный обрез.
- Сперва бабки, спиногрызы потом. Шалава вперед. А ты, фраер, отвали.
Дверь стала приоткрываться - для Сарычева, ощущающего время мерой Яромудра, очень медленно, в час по чайной ложке, так что ему ничего не стоило проскользнуть ужом следом за Варварой и глубоко всадить палец негодяю в глаз.
- Эй, корешок, чего там сопли жуешь? - послышался хриплый голос из соседней комнаты. - Или ты уже на конус берешь эту суку? Давай ее сюда. Ну чего засох? Отвечай!
Сарычев опустил труп на пол, метнулся на зов и глянул. Зрелище было так себе. Связанные скотчем по рукам и ногам, дети лежали у стены. Крепкий бородатый мужик в кожанке, наставив 'Калашникова' на дверной проем, елозил пальцем по спусковому крючку и шутить, видимо, не собирался - был готов открыть огонь.
- Замри! - Сарычев глянул ему в мутные, снулые, как у рыбы, глаза, и сейчас же автомат выпал из рук бандита, а сам он под воздействием чар превратился в механическую куклу, у которой вышел завод - сделался ни жив ни мертв. В этот миг заскрипели половицы под босыми ногами, и в комнату вошла Варвара. Лицо у нее было такое, что, встретившись с ней взглядом, майор подхватил детей и быстро понес их на выход. Когда он уже был на крыльце, в доме вдруг раздался выстрел. Потом - судорожные, на грани истерики, женские рыдания. И наступила тишина.
Лето 1988 года от Рождества Христова. Степь
Солнце палило немилосердно. Изредка налетавший ветер, казалось, нес на своих крыльях жар доменной печи, так что к полудню работавшая в раскопе Оля Брянцева раскаялась, что вышла на работу в лифчике, плотно облепившем паровым компрессом ее девичьи прелести. Снимать же бюстгальтер на виду у Мишки Гульцева, трудившегося неподалеку, она стеснялась, и, ощущая, как мерзкий ручеек медленно сползает к пупку, не сразу обратила внимание на что-то твердое под острием лопаты.
- А вот ответь мне, Алексей Иванович. - Уныло рывший землю на северном краю научный консультант Смирнов подошел к начальству покурить. - Жарко, камней до фига вокруг, а ни одной змеюги не видно. И хочешь верь, хочешь нет - волосы у меня начали на лысине отрастать. - Он погладил молодую поросль на черепе и потянулся за 'беломориной'. - Странное все же место.
Орлов ответить не успел - на восточном секторе аспирантка-недотрога Брянцева вдруг завизжала так, будто кто-то начал медленно и верно похищать ее девичью честь. Пришлось тащиться по раскаленному песку аж через весь раскоп.
Однако сразу стало ясно, что кричала девушка не зря - под ее лопатой в грунте уже отчетливо виднелся фрагмент плиты из зеленовато-желтого металла.
- Молодец, Ольга Сергеевна. - Толково используя момент, Орлов погладил прелестницу по спине, но, тут же отдернув мокрую руку, быстро вытер ее о штаны. -Гм... Вперед, гвардейцы, на мины.
На второй день выяснилось, что плита уходит вглубь метров на десять и вся ее поверхность покрыта переливавшейся подобно радуге мельчайшей сеткой концентрических узоров, и если смотреть на них долго, то они начинали сплетаться в причудливые, уходящие в толщу металла, спирали...
Однако все это были цветочки. В конце второй недели' когда кистями плиту наконец-таки расчистили и вертикальные лучи солнца ударили в ее поверхность, девушка Брянцева вскрикнула, кандидат наук Орлов от неожиданности присел, а простецкий парень Мишка Гульцев громко выругался матом. И было отчего.
В самом центре раскопа раздался глухой гул, будто что-то долго сдерживаемое в недрах земли вырвалось наружу, окрестные развалины мелко задрожали, и многотонная массивная плита стала плавно изменять свое положение к сторонам света. Наконец она неподвижно замерла, и глаза присутствующих от изумления широко раскрылись. В душном степном воздухе возникло объемное изображение белокурого человека с пронзительно-голубым взглядом. Он улыбался через тысячелетия, а в его сомкнутых ладонях расцветал ослепительный огненный цветок...
- Знаешь, Павел Семенович, я для тебя что хочешь сделаю, а вот к Орлову не пойду, даже не проси. - Мазаев-средний хлопнул ладонью по рулю видавшей виды 'Нивы'. - Ни за что...
- Ну как знаешь. - Сарычев вздохнул, вышел из машины и в одиночку направился к ветхой, висящей на одной петле калитке.
Отворив ее, майор пробрался по грязи к крыльцу, перешагнул через сгнившую ступеньку и тихо постучал. Издалека послышался звук, будто кто-то медленно катился на велосипеде, скорбно забренчали зацепленные ведра в сенях, потом негромкий голос спросил:
- Кто там?
- Я к Алексею Ивановичу. - Сарычев нетерпеливо переступил с ноги на ногу, кашлянул и услышал:
- Заходите, не заперто.
Из инвалидного кресла на него смотрел недетскими глазами подросток лет тринадцати-четырнадцати.
- Отец в магазин за водкой ушел... Сарычев почувствовал, что мальчику говорить об этом было неловко.
- Меня зовут Павел Семенович. Подождать его можно?
- Конечно, в комнату проходите. - Инвалид улыбнулся. - Я Слава.
Бухнула наружная дверь, в темных сенях загромыхало, и кто-то помянул рогатого. Потом послышался голос:
- Сынок, ты где?
В комнату не спеша вошел Алексей Иванович Орлов.
Пристрастие к водке без труда читалось на его когда-то интеллигентном, с выражением потерянности в глазах лице. Одет он был в приличный костюм с галстуком, и майор понял, что сохранение видимости достоинства является теперь главным смыслом его жизни.
- Здравствуйте, Алексей Иванович, - майор протянул руку, - моя фамилия Трубников, я журналист. - Но, пожимая вялую ладонь, он вместо интереса к себе почувствовал лишь раздражение и желание скорее выпить, а потому напористо, без всяких там преамбул, произнес: - Расскажите про раскопки Ариана-Ваэджа.
Орлов странно улыбнулся:
- Слава, сынок, дай поговорить с дядей.
Когда звук колес затих где-то в глубине дома, он с неприкрытой ненавистью глянул на Сарычева:
- Я все забыл, не было ничего, не помню. - И внезапно, сжав кулаки, сорвался на крик: - Не помню ничего, не помню!
Волна страха и отчуждения накатилась на майора, и ему стало противно.
- Вы, Алексей Иванович, однажды уже сделали свой выбор и прекрасно знаете, к чему это привело. - Он пристально взглянул в глаза Орлова, и тот внезапно зарыдал, не утирая катящихся по щекам мутных слез, потом закрыл лицо руками и горестно застонал: - Вокруг одно дерьмо, весь мир наполнен дерьмом. - Голос его прерывался от горловых спазм, дрожал, наконец он справился с собой, всхлипнул и с надрывом закричал: - Вот вы, журналист, скажите мне, где он, Бог?
- Если служить дьяволу, то при чем тут Бог? - Сарычев пожал плечами. Позовите сына, Алексей Иванович.
