с тремя одряхлевшими бандитами.
– Ах так? Ну ладно!
Сафиро развернулась и, гордо вскинув голову, ушла.
Сойер вернулся, когда уже стемнело, и сразу направился в свою комнату, отказался от ужина – у него даже не было сил, чтобы поесть. Проходя мимо спальни Сафиро, молодой человек заметил под дверью свет и остановился. Ему показалось, что он слышит приглушенное всхлипывание. Она плачет? Плачет целый день – с тех пор как он накричал на нее в лесу?
«Ерунда, – подумал Сойер. – Женщины вечно плачут, если что-то выходит не по их».
Пусть ревет хоть всю ночь. Какое ему дело? Он весь день валил деревья и жутко устал. Еще не хватало волноваться из-за женских слез!
Все-таки надо войти. Он взялся за ручку двери... А если она не одета? Ну и что? Она-то видела его без одежды, и не раз.
Дверь тихо скрипнула, и Сойер увидел Сафиро. Девушка сидела на кровати, а вокруг были разложены маленькие портреты. Девушка была одета, но прозрачная ночная рубашка совсем ничего не скрывала.
Он видел ее тело под бледно-розовой тканью – темные кружки сосков и тень в ложбинке между грудями.
– Я... – пробормотал он, не в силах оторвать глаз от ее груди, – я подумал, что ты не спишь.
Сойер чувствовал себя юношей, который впервые увидел женские прелести.
– Я пойду...
– Если хочешь, можешь остаться.
Он не хочет. Хотя нет, он хочет!
Но это неприлично! Уже поздно, и на ней нет ничего, кроме рубашки. Трудно сказать, что может случиться, если он останется.
«Надо немедленно уйти», – подумал Сойер. И остался.
– Так, значит, вот где ты спишь, – сказал он, закрывая за собой дверь.
Ее спальня была такой же маленькой, как у него. В бутылках и банках стояли небольшие сосновые ветки, и сильный аромат хвои был под стать упрямому характеру Сафиро.
На полу лежал ковер – желто-красно-сине-зеленый. У Сойера даже в глазах зарябило от такой пестроты. На окнах развевались от ветерка занавески в красно-белую полоску. На подоконнике стоял оловянный подсвечник.
Дверцы шкафа были распахнуты. Там висели две потрепанные юбки, три старые блузки и красно- желтый костюм для верховой езды. Кроме шкафа, в комнате стояли кресло-качалка, деревянная этажерка, маленький столик. Кровать была покрыта коричневым куском ткани, таким же, из какого сшиты платья монахинь.
Одна стена была обклеена рекламными листками из тех, что обычно вывешивают в своих витринах владельцы магазинов. Мятые пожелтевшие листки рекламировали печенье, табак, мыло, оружие, патроны, муку, сахар, кукурузные хлопья, кофе и предметы галантереи.
Почти все надписи были сделаны на испанском языке, и Сойер не мог их прочитать. Листки сильно потрепались на сгибах. Было видно, что их много раз складывали и разворачивали.
Пока Сойер рассматривал комнату, Сафиро стала складывать портретики в железную коробочку с надписью «Банк Уистл-Каньон».
– Что это? – спросил молодой человек.
На каждом портрете была изображена женщина.
– Портреты, – ответила Сафиро. – Хочешь чаю? – Она кивнула на полупустую чашку с бледно-желтой жидкостью. – Он с лимоном.
Сойер удивился. Совсем недавно он накричал на нее в лесу, а она так мило ведет себя с ним!
– Нет, спасибо.
Сойер сел на кровать, помолчал, потом указал на портреты:
– Я слышал, как ты плакала. Ты что, плакала над этими портретами?
Девушка закрыла коробку.
– Да. Иногда я просто на них смотрю, а иногда плачу, когда на меня набрасывается грусть.
– Когда на тебя нападает грусть.
– Не важно. Я хочу сказать, что в грустном настроении могу и заплакать над этими портретами. А сегодня у меня грустное настроение, потому что ты не...
– Ты оплакиваешь незнакомых женщин? – перебил Сойер.
– Да.
– Почему?
Сафиро залезла на кровать с ногами.
– Потому что не знаю, кто они такие.
– Я тоже не знаю, кто они такие, но не плачу из-за этого.
