подождите, - перебил Петя, - еще по одной?
- За что? - Комаров начал загибать пальцы: - За упокой пили, за здравие и благополучное возвращение хозяина пили, за хозяйку пили...
Грачев почесал затылок, хитровато взглянул на танкиста:
- За отпуск Ивана Дрыгайло, а?
- Ишь, хитрюга якой, уже на завтра зарится. Ну что ж, давай! отозвался тот.
Смеркалось. Я взглянул на часы. Жена перехватила мой взгляд.
- Мне пора... на вокзал.
Фиса пригорюнилась, потом тихо спросила:
- Знаешь, чего мне больше всего сейчас хочется?
- Скажи, моя мамка.
- Чтобы у этого дня никогда не было вечера. Понимаешь - день без вечера...
- Как ты сказала? День без вечера?
- Да. И ты бы никуда не уехал.
- Здорово!
Я встал.
- Дорогие друзья, предлагаю выпить за день, у которого не будет вечера и, значит, разлук; всегда только одни встречи, радостные встречи любимых, родных, друзей...
Все выпили, зашумели, задвигались.
Вскоре под окном зацокали лошадиные подковы. Я подошел к детской кроватке. Сынишка сладко спал, растянувшись поперек постели и время от времени причмокивая губами. Я наклонился над ним, стараясь яснее уловить его чуть слышное дыхание. Валерик повернулся ко мне, глубоко вздохнул. Я осторожно прикоснулся губами к бархатному лобику и быстро вышел из комнаты.
Провожали меня на двух извозчиках. На вокзале вся компания без конца сыпала шутками, громко смеялась - создавала на дорогу веселое настроение.
Последние торопливые наставления, просьбы: что-то купить, о чем-то узнать. Иван Дрыгайло настойчиво напоминал, что я должен встретить его в Одессе в пятницу.
Сдвинулась с места лоточница, поплыло назад объявление на стене. Поезд тронулся. Фиса бежала рядом с вагоном. У самого конца перрона она остановилась, в последний раз взмахнула рукой.
Мог ли я тогда предположить, что вижу ее в последний раз...
Вагон полупустой. Настроение неважное. Я забрался на верхнюю полку, положил под голову чемодан, попытался уснуть, но сон не шел. В мозгу вертелись события прошедшего дня.
Вспомнилось, как утром я подошел к месту сбора, откуда машина увозила нас обычно на аэродром. Здесь неожиданно встретил Грачева, Ротанова и других ребят; все они, оказалось, приехали сюда из лагерей еще в пятницу вечером хоронить младшего лейтенанта Ханина.
- Что же вы, черти, ко мне не зашли?
- А мы думали, ты в казарме, - сказал Грачев и засмеялся: - Срок отбываешь.
- Некогда было, ребята. Ни одного дня еще не отсидел. На ученья в Одессу летал, только появился.
- Ну и как? - поинтересовался Суров. - Интересно?
- Истребителей было! Куда ни глянь - всюду 'ишаки' да 'чайки'.
Я рассказал; как мы летали над морем - прикрывали корабли.
- Ну, а вы там, в лагерях, как живете?
Оказывается, за этот короткий срок все уже успели вылететь на 'мигах' и теперь заканчивают пилотаж в зоне, отрабатывают групповую слетанность.
- На днях переходим к одиночным воздушным боям, может быть, даже по наземным целям постреляем, - похвалился Комаров.
Я смотрел на загорелые, обветренные лица ребят и втайне завидовал им.
- По уровню летной подготовки как-никак первую эскадрилью догнали, заметил Грачев.
- У Хархалупа не отстанешь, жмет на всю 'железку' наш Семен, подтвердил Борис, - - того и гляди первую обставим.
- Когда к нам приедешь?
- Сегодня вечером, Петя, уезжаю в Одессу. На комиссию. А оттуда - к вам, в лагеря.
- Давай, давай, приезжай скорее, а то висит твое 'аварийное' дело неразобранное, меня и так уж теребили, почему тянем.
- Не уйдет от тебя мое дело. Я другого боюсь. Помнишь, в школе - с глазами?
- Ты же проходил после школы комиссию? Проходить-то проходил, да вот шпаргалки потерял.
- Ерунда, - успокоил Борис. - Нужно будет - еще раз в Москву съездишь. Расскажи лучше, как Ханин погиб.
- Не знаю, ребята. Говорят - разбился, а причина неизвестна. Командир полка туда летал. Молчит.
- Жаль его, правильный был мужик, - тяжело вздохнул Тима Ротанов.
На похороны мы ехали в ясное летнее утро. Под щедрым солнцем и животворными дождями туго налился колос, дружно уродилась сочно- зеленая кукуруза, свесили свои шляпы стройные подсолнухи. В садах дозревали яблоки и абрикосы. Кругом - мирная счастливая жизнь.
Летчики, техники, младшие специалисты собрались перед казармой. Все стояли задумчивые, молчаливые.
- Смотри-ка, и Кондратюк здесь! - оживился вдруг Ротанов, указывая на высокого ссутулившегося летчика.
- А как же, Иван Ханин его друг еще по школе, - сказал Паскеев и окликнул: - Кондратюк!
Тот неохотно подошел, поздоровался. Нос на его продолговатом лице еще больше заострился, горбинка на нем обгорела и шелушилась.
- Ты один приехал?
- Нет, мы целой ватагой, а из полка - только трое.
- Все на похороны? - поинтересовался кто-то.
- На похороны - я один.
- А эти ребята откуда? - Грачев кивнул на летчиков, стоящих в сторонке.
- Приехали за нашими 'чайками'. Примут их и перегонят к себе в полк.
- Ребята, слышите? За 'чайками' приехали, - обрадовался Шульга.
Мы отошли в тень казармы. Разговор не клеился, перескакивал с одного на другое. Петька Грачев сунул, мне свернутые в трубку газеты и убежал зачем-то в штаб полка. Я развернул вчерашнюю 'Правду'.
- Не читал? - Комаров ткнул пальцем в сообщение ТАСС.
Я быстро пробежал его глазами.
'...В иностранной печати стали муссироваться слухи о близости войны между СССР и Германией. По этим слухам: 1. Германия будто бы предъявила СССР претензии территориального характера... 2. СССР будто бы отклонил эти претензии, в связи с чем Германия будто бы стала сосредоточивать свои войска у границ СССР. 3. Советский Союз будто бы, в свою очередь, стал усиленно готовиться к войне с Германией...'
- Вслух читай, - попросил кто-то.
'...Несмотря на очевидную бессмысленность этих слухов, ответственные круги в Москве все же сочли необходимым уполномочить ТАСС заявить, что эти слухи состряпаны с целью поссорить СССР и Германию...' - прочитал я громко.
- А что, ребята, если немцы и на самом деле стягивают войска к нашим границам? - неуверенно спросил Хмельницкий.
- А ты слушай дальше: '...По мнению советских кругов, слухи о намерении Германии предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы, а переброска германских войск, освободившихся на Балканах, в восточные и северо- восточные районы Германии связана, надо полагать, с другими мотивами...'.
- Ясно тебе? - Паскеев ткнул Хмельницкого в бок. - А то 'если бы да кабы'! Пусть только сунутся!
В это время сообщили, что доступ к гробу Ханина открыт.
В красный уголок длинной чередой потянулись летчики, техники, призывники запаса. Люди, замедляя шаг, молча обходили постамент, на котором стоял заколоченный гроб. В нос ударил терпкий аромат хвои. Замер почетный караул. Мы в последний раз вглядывались в лицо погибшего товарища. Он смотрел на нас с портрета. Доброе, мужественное русское лицо. Всего несколько дней назад эти глаза радовались синему небу, цветам, деревьям, черные волосы непокорными прядями спадали на крутой лоб. И вдруг - бац! Такая нелепая смерть...
Рядом с постаментом в горестном молчании сгорбились на скамейке двое стариков - отец и мать Ханина. По щекам их беспрерывно текли слезы. Лица окаменели в мучительном страдании. Не ведали они еще тогда, что их сын погиб героем, став первой жертвой вероломного фашизма.
Новость эту принес Грачев. Комиссар полка как раз произносил над могилой последние прощальные слова. И в этот момент Петька, протиснувшись к Ротанову, что-то зашептал ему на ухо.
- Не может быть! - изумился Тима.
- Вот те крест, сам слышал!
- Что случилось? - спросил я тихо.
- Петька уверяет, что Ханина сбили в воздухе фашистские летчики.
- Ты что, уже хватанул с горя?
- Пшел к чертям, не веришь? - возмутился Грачев. - Так вот... - И он передал нам случайно услышанный разговор инженера полка с командиром. - Они летали на место катастрофы. В теле летчика и в крыльях самолета были следы пуль.
- И самих их немцы чуть не сбили - пять пробоин в 'У-2', сам сосчитал, не верите? Вон, стоит около 'ТБ-3'.
Да, теперь все начинало проясняться...
Поезд остановился на большой станции. Ярко освещенная платформа выступала из тьмы, как оазис в пустыне. Народу было немного, в основном военные.
- Что за станция? - спросил я нашего проводника, пожилого усача, прогуливавшегося по платформе с фонарем в руке.
- Унгены, - сонным голосом ответил тот.
Унгены! Граница СССР и боярской Румынии.
Где-то здесь упал самолет Ханина. Я посмотрел в темноту, и она показалась мне теперь зловещей и страшной. В ней будто притаилась смерть, та смерть, что унесла Ханина, и казалось странным, почему так спокойно расхаживают здесь военные.
Короткий сигнал, лязг буферов - и вновь темнота, страшная, непроглядная. Оттуда пришла черная смерть. Там, за рубежом Родины, бушевала война, ее смрадное дыхание становилось все горячее, оно уже коснулось нас. Мерно постукивали колеса, поезд все дальше уносил меня к востоку, туда, где смутно угадывалась темная полоска зари.
* * *
Мои опасения были не напрасны. Окружная военно-врачебная комиссия не допустила меня к полетам. И теперь, направляясь обратно в полк, я раздумывал о своей дальнейшей судьбе.
Под гулкими сводами воинского зала было прохладно. Большие задрапированные окна не пропускали городскую жару и создавали приятный, освежающий полумрак.
'Четыре года я жил только авиацией. Сколько с ней связано надежд! Отказаться от них - значит отказаться от всего', -
