ресницы. - Только что был лейтенант и передал, что сегодня вы не приедете.
Фиса услышала наши голоса и вышла из комнаты с Валериком на руках. В ее широко открытых глазах я сразу прочитал и волнение, и тревогу, и внезапно вспыхнувшую радость.
Полугодовалый сынишка шевелил губами, смотрел на меня не мигая, будто тоже хотел сказать: 'Мы так соскучились и рады, что ты приехал'.
Тяжело дыша, прошлепал по коридору тучный хозяин. Старика душила астма, но он пошел растапливать мне ванну. Вслед за ним на кухню выкатилась его супруга, такая же пухлая и грузная. Старики уважали нас, часто помогали жене, возились с ребенком, старались во всем угодить.
Мы прошли в свою комнату. Тут было тихо, светло, уютно.
- Ждала? - негромко спросил я.
- Очень.
Серые глаза Фисы затуманились. Она прильнула ко мне, и мы долго стояли молча.
- Ну что же мы стоим? - встрепенулась Фиса. -Ступай в ванную, а я быстренько соберу ужин.
Вскоре мы уже сидели за столом. Фиса налила в маленькие рюмочки рому.
- Для тебя купила. Посмотри, какая красивая негритянка на этикетке. В носу кольцо. Все покупают, хвалят - и я взяла. Говорят, этот ром - лучший в мире.
Мы задохнулись от горечи и крепости первого же глотка, закашлялись. И к знаменитому рому больше не притронулись.
- Ты на велосипеде приехал? Чей он?
Сделав вид, будто не расслышал вопроса, я подошел к радиоприемнику. В эфире воинственно гремели немецкие марши; беззаботно и весело играл джаз Белграда; на софийской волне лирично пел аккордеон; знакомый голос Ольги Высоцкой передавал последние известия из Москвы.
Мы настроили приемник на Киев и долго слушали мягкий, задушевный голос Клавдии Шульженко...
Утренний сон был прерван непонятным гулом. Вначале слабый, он быстро приближался, нарастал и вскоре начал походить на глухой рокот движущегося по мостовой танка. Вот танк с грохотом пронесся мимо нашего дома, зазвенели стекла, задрожал пол - и все стихло.
- Что это? - встревожилась жена.
- Наверное, танкисты. С ученья возвращаются. Спи.
Но уснуть не удалось. Через несколько секунд гул послышался снова. Потом загрохотало с такой силой, что на потолке судорожно закачалась люстра и со стола что-то упало.
- Землетрясение! - послышался взволнованный голос хозяйки. - Скорее выходите из дома! Скорее, скорее!
Не заглох еще тысячеголосый рокот второго толчка, как третья волна со страшной силой сотрясла землю. Я схватил ребенка и выбил перекосившуюся дверь. Сзади в комнате что-то затрещало и рухнуло. На улице творилось невообразимое. Люди повыскакивали из домов кто в чем был. Повсюду раздавались крики и плач. Наши хозяева в панике метались по переулку, что-то кричали, звали нас к себе.
Снова загудела земля. Под голыми ступнями противно зашевелился булыжник. Чтобы не упасть, мы тесно прижались друг к другу и с ужасом смотрели, как, расколовшись надвое, медленно оседало двухэтажное здание.
Подземный грохот смешался с треском развороченного кирпича, лопнувшей крыши, хрустом ломающихся потолков и перегородок. Желтая пыль клубами повисла в воздухе. Легкий ветерок кружил осыпавшиеся с яблонь лепестки; я машинально смотрел, как они кружатся в воздухе, медленно оседают на голые плечи хозяйской дочери, прилипают к ее черным волосам.
- Бесстыдник, куда смотришь, укрой лучше Валерочку, - раздался над самым ухом голос Фисы.
Слова жены в наступившей вдруг тишине словно отрезвили всех, стряхнули общее оцепенение. Женщины сразу вспомнили, что они полуодеты, и, сконфузившись, стали разбегаться по домам.
Спать в это утро уже не пришлось. В последний раз где-то неподалеку пропели петухи. На восточной половине неба появилась розоватая полоска зари. Взошло приветливое солнце. Весело зачирикали в саду воробьи. Словно и не было никакого землетрясения.
Подсмеиваясь друг над другом, мы с женой начали выносить из дома обвалившуюся штукатурку, собирать осколки разбитой люстры. Нам было хорошо: мы были вместе, хоть для этого и пришлось пережить столько волнений.
* * *
Пустовавшая весь день небольшая уютная комната красного уголка к вечеру стала заполняться людьми.
Я сидел в комнате дежурного и время от времени поглядывал на часы: прикидывал, успею ли подготовиться сегодня к завтрашним полетам. Кроме дежурного воентехника Дурнова о моей проделке никто не знал. За вчерашнюю услугу Дурнов попросил меня подежурить вместо него полчаса, пошел ужинать и исчез, будто в воду канул.
В эскадрильской каптерке писарь Кравченко старательно вычерчивал какой-то график. Из-за фанерной двери доносилось его мурлыканье:
...Позабыт, позаброшен
С молодых юных лет,
Я остался сиротою,
Счастья-доли мне нет...
Он мне до чертиков надоел. Я вошел в красный уголок. Двое техников из четвертой эскадрильи уткнулись в шахматную доску. В углу белела клавиатура раскрытого пианино. Дверь на веранду была распахнута, и оттуда неслись гитарные переборы.
Обычно на веранде собирались наши острословы и весельчаки. Но в этот вечер она пустовала. Развалившись в плетеном кресле, младший лейтенант Иванов, компанейский парень и гитарист, вяло наигрывал что-то. Он был не в духе. Несколько летчиков поодаль рассказывали друг другу, где их застало землетрясение.
Меня поманил Шульга. Широко улыбаясь, отчего на его впалых щеках образовались глубокие продольные складки, он заговорщицки подмигнул.
- Не слышал, что утром произошло?
- Нет. А что? - полюбопытствовал я.
- Кое-что могу рассказать,- небрежно бросил он.- Да ты знаешь, наверное...
- Говорю тебе - нет.
- Понимаешь, - снизошел он, - вылезаю сегодня утром из кабины, смотрю - несется на велосипеде какой-то военный. - Шульга на мгновенье умолк, лукаво поблескивая карими глазами. - Фигура знакомая, а кто - так и не рассмотрел. Кто бы это мог в такую рань спешить из города в казарму?
- Кто-нибудь из солдат, может быть? А я тут при чем?
- Да нет, может, видел?
- Не видел. Я после 'веселья' в царстве Тартара даже завтрак проспал. А на будущее советую тебе поменьше смотреть, куда не следует.
- Учту. Однако тебе рекомендую наоборот: не на будущее, а сейчас же.
Я оглянулся. В дверях стоял наш комиссар. Скомандовать 'Смирно!' я не успел: Пушкарев рукой предупредил мое намерение. Лицо его было сосредоточенно.
- Слыхали? - спросил комиссар. Все затихли.
- Сегодня утром Германия атаковала аэродромы Югославии и Греции. 'Юнкерсы' сбросили бомбы на Салоники и Белград; мост через Дунай разрушен, белградский вокзал горит. Мы посмотрели на запад. В лиловом небе вспыхивали молнии. Надвигалась гроза.
Над рекой курилось сизое испарение. Оно медленно заполняло низины, бисером оседало на траву. Из-за холмов выплывал огненно-желтый диск, похожий на огромный круг светофора. Вокруг него в оранжевом накале плавились перистые облака.
Над аэродромом кружились серебристые истребители. В 'пятачке'- квадрате, обозначенном красными флажками, летчики упражнялись в стрельбе на тренажере-прицеле. Другие взлетали или заходили на посадку. Кое-кто, напряженно щурясь, наблюдал за пилотажными зонами, где товарищи выполняли полетное задание.
Богаткин бодро отрапортовал мне:
- Товарищ командир, самолет к вылету готов. Разрешите узнать, какое задание?
- Трудное, Афанасий Владимирович. Воздушный бой с Хархалупом. Видел, как он сейчас гонял в зоне Дмитриева?
- Конечно. Красивая карусель!
- Теперь мой черед.
- Ничего, командир, выдержишь, посмелее только на него нападай, а самолет не подведет.
Подошли Пушкарев и Дубинин. Я доложил о готовности к вылету.
Комиссар взял меня под руку и отвел в сторону.
- Мы решили поговорить с тобой, - начал он. 'Уже дознались! Кто бы им мог сообщить, неужто Шульга?'
- Хотим послать тебя на курсы командиров звеньев, - дружелюбно сообщил Дубинин.
Я облегченно вздохнул: 'Если б узнали, не посылали бы...'
- Ну как, согласен? - спросил Пушкарев. Разговор застал меня врасплох. Я не знал, что ответить. Заметив мою растерянность, Дубинин посоветовал мне не спешить с ответом и подумать.
Подбежал запыхавшийся Германошвили:
- Старший лейтенант Хархалуп просит поторопиться с вылетом!
Я глянул в сторону 'вражеской' 'чайки'. Хархалуп, с парашютом за спиной, держал шлем наготове и грозил мне кулаком.
Я быстро привязался ремнями, закрыл борт и осмотрелся. Сразу стало тихо и душновато. В кабине отчетливо щелкали часы.
- Запуск! - скомандовал я Богаткину.
- От винта! - раздалось в ответ.
Самолет вздрогнул, мотор стрельнул несколько раз, потом заработал ровно и устойчиво.
Я показал Богаткину большой палец: отлично! Техник широко улыбнулся и вскочил на плоскость; придерживая пилотку, еще раз осмотрел кабину, приборы и, подмигнув мне, крикнул:
- Ну, ни пуха!
'Беспокоится! Хороший он человек'.
Я вырулил на старт. Впереди взлетел самолет Хархалупа. Моя машина мягко пружинила на неровностях. Сзади цепочкой вытянулись пузатые бензозаправщики, автостартеры с опущенными хоботами, 'санитарка', у которой маячила коренастая фигура Грачева. Справа мелькнул солдат-стартер с двумя флажками; у столика руководителя полетов столпились летчики.
Я не отличался особым честолюбием, но мне совсем не хотелось, чтобы те, кто будет наблюдать с земли за воздушным боем, говорили потом: 'И всыпал же ему Хархалуп!'.
Разглядеть
