Канцелярии, заведующий казначейской и экзекуторской частями Канцелярии числился вместе с тем и заведующим архивом. Все эти функции с 1868 года были возложены на милейшего Ивана Ивановича Чекини. О том, как он относился к архиву, можно судить по следующему инциденту. Когда Пузыревский в 1884 году был назначен помощником начальника Канцелярии, он захотел посмотреть архив и попросил Чекини зайти к нему в утро одного воскресенья, чтобы вместе ехать туда. Чекини зашел к нему в назначенное время, и они, очень мило болтая, вышли на улицу и стали было нанимать извозчика, но тут оказалось, что ни тот, ни другой не знали адреса куда ехать? Пришлось вернуться в Канцелярию за этим адресом. Фактически заведование архивом всецело было в руках жившего при нем канцелярского чиновника, Соколова, который, как потом оказалось, на счастье был чрезвычайно добросовестным хранителем вверенных ему дел. Архив помещался в манеже (кажется) Юнкерского училища. Еще при Лобко была затеяна постройка в крепости особого здания архива, и уже при мне он был перевезен в новое здание. О том, что имеется в архиве, кроме сдаваемой туда текущей переписки, никто не знал, так как архив не был разобран и описей старых дел почти не было. Я помню, как меня поразило, когда кто-то из наших историков попросил разрешения пользоваться в архиве рукописью мемуаров графа Беннигсена; я и не подозревал, что в архиве могут быть такие ценные документы. Очевидно, надо было дело упорядочить, назначив особого начальника архива, который мог бы выяснить, что имеется в архиве и привести его в должный вид. Для исполнения этой работы нужен был человек молодой, энергичный, который остался бы долго на этой должности. Я остановил свой выбор на Затворницком, но поставил ему условием, чтобы он сначала прошел курс Археологического института. Затворницкий это условие выполнил, в августе 1902 года новая должность была учреждена, и он ее занял. В несколько лет он чрезвычайно добросовестно выполнил свою задачу, пользуясь при классификации советами своих бывших профессоров. Я очень мало понимаю в архивном деле, но знатоки его, в том числе великий князь Николай Михайлович, с большой похвалой отзывались о заведенном им в архиве порядке*.
Для лучшего обеспечения чинов Канцелярии я мечтал о постройке дома с казенными квартирами; участок казенной земли был найден в Измайловском полку, и Куропаткин обещал дать средства на постройку, но лишь в 1904 году. К сожалению, это обещание потом не было выполнено.
Из трех хозяйственных делопроизводств Канцелярии, два имели много работы и серьезное значение: первое, ведавшее артиллерийскими и инженерными делами, и второе, ведавшее интендантскими делами; третье же**, куда поступали все остальные хозяйственные представления, имело второстепенное значение, так как дела его были, по большей части, мелкими и простыми. Кроме того, работа Канцелярии с 1901 года вновь стала спокойной, делопроизводители и их помощники были молодые и энергичные, и я решился соединить второе и третье делопроизводства в одно. Этим восстанавливался порядок, существовавший раньше, кажется, до 1882 года, и получалась экономия в личном составе и в расходах, а это, в свою очередь, давало возможность выдавать пособие в максимальном размере* и еще получать остаток для обращения в наш капитал. Соединение двух делопроизводств состоялось 1 февраля 1902 года; при этом один из делопроизводителей, Соловьев, был переведен в законодательный отдел.
В июне месяце мне пришлось заместить одну должность в Канцелярии, которой я придавал существенное значение - должность врача Канцелярии. Должность эта оплачивалась мизерно, кажется, шестьсот рублей в год, потому она могла быть привлекательной только для врача, имеющего хорошую практику и лишь желающего числиться на военной службе с правом на производство в действительные статские советники. На этой должности состоял Кобылин, который бывал в Канцелярии раза два в неделю для осмотра больных писарей и служителей; никто из чиновников Канцелярии его услугами не пользовался. Весной выяснилось, что он по болезни собирается оставить службу; тотчас ко мне зашел И. В. Рутковский и просил предоставить должность его брату. Я очень полюбил Рутковского и сказал ему, что главное, чего я желал бы от нашего врача, это того, чтобы он стал своим человеком в Канцелярии, а служащие в ней обращались к нему за врачебной помощью; если он тоже человек симпатичный и сам того пожелает, то этого ему вероятно удастся достичь. Как Рутковский, так и явившийся ко мне его брат обещали, что все так и будет. Доктор Александр Васильевич Рутковский был, действительно, симпатичный человек и, кажется, хороший врач, но цели своей я все же не достиг: чины Канцелярии мало обращались к нему, причины я не знаю и никого винить в этом не решаюсь. Месяца через два после того, как я обещал должность Рутковскому, великий князь Николай Михайлович и генерал Мосолов просили меня предоставить ее Выходцеву. Я имел возможность ответить им и другим лицам, хлопотавшим о той же должности, что она уже обещана другому. Вообще, кажется, ни за кого не бывает столько просьб при замещении должностей, как за врачей! Как общее правило, я старался заранее подыскивать кандидатов и уговариваться с ними, дабы потом, когда становилось известным об открытии вакансии, иметь возможность безобидно отказывать всем ходатаям, говоря, что они опоздали.
В начале февраля Баланин оставил Канцелярию, пробыв в ней более одиннадцати лет. Мне удалось устроить его в Главное интендантское управление заведующим мобилизационной частью; должность была генеральская, и он при назначении был произведен в генералы. Его очень любили и уважали в Канцелярии за порядочность, веселый нрав и приветливость; его чествовали прощальным обедом и подарками от всей Канцелярии и от административного отдела. Я был рад за него, что он выходил на более широкую дорогу, и за себя, так как мне одиннадцать лет приходилось водить его на помочах. В интендантстве он пробыл менее года, а затем получил штаб корпуса и окончательно перешел в строй. Его место занял Данилов, человек талантливый и уже вполне подготовленный к должности; помощником к Данилову я назначил Янушкевича*.
По дому Военного министерства в этом году были хлопоты относительно устройства электрического освещения. Он уже освещался электричеством, которое давало частное Общество, обязавшееся в течение десяти лет давать электричество за ту же плату, которая отпускалась до того на годовое освещение. Срок этот истекал, и Общество заявило о значительном повышении платы, на что у нас не было средств, возвращаться же к газу было обидно. Мне удалось упросить Морское министерство давать нам электричество со своей станции в Адмиралтействе, откуда мы проложили кабель до своего дома; ввиду того, что кабель проходил по городской территории, мы должны были платить и городу, но все же освещение нам обходилось не дороже прежнего.
У Куропаткиных я в 1902 году бывал по-прежнему; отношение его ко мне было как всегда ровным и официальным, но в этом году он мне иногда откровенно говорил о разных, озабочивавших его вопросах. Против него, по-видимому, велась в это время интрига. Внешним показателем желания государя не то отстранить Куропаткина от выбора лиц на высшие должности, не то контролировать его в этом отношении, служило распоряжение о предоставлении одного экземпляра аттестаций на высших чинов непосредственно в императорскую Главную квартиру; что с ними там делали, я не знаю, по крайней мере никаких последствий этой меры не было заметно. Тевяшев в конце февраля мне говорил, что граф Воронцов-Дашков желал бы быть военным министром; затем, конечно, шли разговоры об уходе Куропаткина в Варшаву и о назначении на его место Лобко и т. п.
Сам Куропаткин мне говорил в январе, что его служба шла восьмилетиями, поэтому он считает, что ему осталось пробыть в должности министра менее четырех лет; за первые четыре года своего управления Министерством он сделал из своих дневников выборки о разговорах с государем, о его указаниях и об их исполнении; эти выборки он представил государю, который читал их вместе с императрицей.
А. М. Куропаткина, зная, что я выжигаю по дереву, просила меня выжечь ей что-нибудь; я на деревянном блюде выжег картину Греза 'La cruche cass и поднес ей в начале апреля; через неделю она завезла жене букет роз. 13 апреля, накануне Святой, я узнал, что Куропаткин назначен генерал-адъютантом и отвез ему золотой аксельбант; в октябре А. М. из Крыма прислала нам корзину винограда, отношения стали менее официальными.
В феврале в Петербург приехал эмир Бухарский, при славший мне свой орден короны с алмазами (очень плохими); для него Куропаткин устроил вечер, на котором д-р Пясецкий показывал свои панорамы поездки государя во Францию (1901) и коронации.
Осенью под Курском происходили большие маневры{79}, на которых Куропаткин командовал одной стороной; начальником его штаба был Сухомлинов, который мне потом жаловался, что Куропаткин на маневрах всех засуетил и замучил. После того Куропаткины были в Крыму.
В июне, на одном из моих докладов, Куропаткин мне сказал, что он крайне недоволен Щербовым-Нефедовичем: туп, кругозор начальника отделения, важные дела лежат, а о мелочах много пишет; он имел ввиду переговорить с ним осенью и сплавить его в Военный совет; сделал бы он это уже давно, да нет преемника, возьмешь ловкача, так он будет подделываться под требования и обойдет! Через пять месяцев, в ноябре, и А. М. Куропаткина мне жаловалась, что Щербов непростительно глуп, а Фролов все путает; тем не менее они оба остались в должностях.
Совершенно неожиданно для меня Куропаткин 11 ноября, по возвращении из Крыма, сказал мне, что он выставлял мою кандидатуру на командование округом; это было тем более неожиданно,
