избушек комической оперы. Снопы ракет, в садах и аллеях рядом с меандром, продлевают зеленые и красные краски заката. Нимфы Горация с прическами Первой империи, Сибирские Хороводы, китаянки Буше.
Тревога
Возможно ли, чтобы Она мне велела простить постоянную гибель амбиций,-- чтобы легкий конец вознаградил за годы нужды,-чтобы день успеха усыпил этот стыд за роковую неловкость?
(О пальмы! Сверканье брильянта! -- О сила! Любовь! -- Выше славы любой, выше радости всякой! Как угодно, повсюду -демон, бог -- это Юность моя!)
Чтобы случайности научной феерии и движения социального братства были так же любимы, как возврат к откровенности первой?
Но в женском обличье Вампир, который превратил нас в милых людей, повелевает, чтобы мы забавлялись тем, что он нам оставил, или в противном случае сами бы стали забавней.
Мчаться к ранам -- по морю и воздуху, вызывающему утомленье; к мукам -- по молчанью убийственных вод и воздушных пространств; к пыткам,-- чей смех раздается в чудовищно бурном молчанье.
Метрополитен
От ущелья цвета индиго к морям Оссиана, по розовому и оранжевому песку, омытому опьяняющим небом, поднимаются переплетенья хрустальных бульваров, где живут молодые бедные семьи, покупающие свое пропитание у зеленщиков. Никакого богатства.-- Город!
По асфальтовой пустыне бегут в беспорядке с туманами вместе, чьи мерзкие клочья растянулись по небу, которого гнется, пятится, клонится книзу и состоит из черного, мрачного дыма, какого не выдумал бы и Океан, одевшийся в траур,-- бегут в беспорядке каски, колеса, барки, крупы коней.-- Битва!
Голову подними: деревянный изогнутый мост; последние огороды самаритян; раскрашенные маски под фонарем, исхлестанным холодом ночи; глупенькая ундина в шелестящем платье возле реки; светящиеся черепа на гороховом фоне; и прочие фантасмагории.-- Пригород!
Дороги, окаймленные решетками и стенами, за которыми теснятся их рощи; ужасные цветы, что могут быть названы сестрами и сердцами; обреченный на томность Дамаск; вледенья феерических аристократов -- зарейнских, японских, гуаранийских -- владенья, еще пригородные для музыки древних; -- и есть трактиры, которые никогда уже больше не будут открыты; -- и есть принцессы и, если не очень ты изнурен, изученье светил.-- Небо!
Утро, когда ты с Нею боролся, и было вокруг сверкание снега, зеленые губы, и лед, и полотнища черных знамен, и голубые лучи, и пурпурные ароматы полярного солнца.-- Твоя сила!
От варваров
Значительно позже дней и времен, и стран, и живых созданий,
Флаг цвета кровавого мяса на шелке морей и арктические цветы (они не существуют в природе).
Отставка старых фанфар героизма,-- которые еще атакуют нам сердце и разум,-- вдали от древних убийц.
Флаг цвета кровавого мяса на шелке морей и арктические цветы (они не существуют в природе).
О Нежность!
Раскаленные угли, хлынувшие потоками снежного шквала, огненные струи алмазного ветра, исторгнутые сердцем земным, которое вечно для нас превращается в уголь.-- О мир!
(Вдали от старых убежищ и старых огней, чье присутствие чувствуют, слышат),
Раскаленные угли и пена. Музыка, перемещенье пучин, удары льдинок о звезды.
О Нежность, музыка, мир! А там -- плывущие формы, волосы, пот и глаза. И кипящие белые слезы,-- о Нежность! -- и женский голос, проникший в глубины вулканов и арктических гротов.
Флаг...
Мыс
Золотая заря и трепетный вечер находят бриг наш в открытом море, напротив виллы и ее пристроек, образующих мыс, такой же обширный, как Пелопоннес и Эпир, или как главный остров Японии, или Аравия. Святилища, озаренные возвращеньем процессий; огромные оборонительные сооружения современного побережья; дюны, иллюстрированные вакханалиями и цветами; большие каналы древнего Карфагена и набережные подозрительной Венеции; вялые извержения Этны и ущелья цветов и ледниковых потоков; мостки для прачек, окруженные тополями Германии; склоны необычайных парков и склоненные вершины японских Деревьев; и круглые фасады всевозможных 'Гранд' и 'Руаялей' Скарборо или Бруклина; и рейлвеи опоясывают и разрезают диспозиции в этом Отеле, взятые из истории самых элегантных и самых колоссальных сооружений Италии, Америки, Азии, и окна и террасы которых, в настоящее время полные света, напитков и свежего ветра, открыты для умов путешественников и для знати и позволяют в дневные часы всем тарантеллам всех берегов -- и даже ритурнелам замечательных долин искусства -- чудесно украсить фасады Мыса-Дворца.
Сцены
Древняя Комедия продолжает свои сочетания, разделяет свои Идиллии.
Бульвары театральных подмостков.
Деревянный пирс от одного до другого конца каменистого поля, где под голыми ветвями деревьев гуляет варварская толпа.
В коридорах черного газа, вслед за теми, кто пришел на прогулку с листьями и фонарями.
Птицы мистерий обрушиваются на плавучий каменный мост, приведенный в движенье архипелагом, покрытым лодками зрителей.
Лирические сцены в сопровождении барабана и флейты вьются в убежищах, оборудованных под потолками, вокруг салонов современных клубов или в залах древнего Востока.
Феерия движется на вершине амфитеатра, увенчанного молодою порослью леса,-- или мечется и модулирует для беотийцев, в тени высоких деревьев, на срезе культур.
Комическая опера разделяется на нашей сцене, у грани пересечения перегородок, воздвигнутых на святейшей галерее.
Исторический вечер
Однажды вечером, перед наивным туристом, удалившемся от наших экономических мерзостей, рука маэстро заставляет звучать клавесины полей; кто-то в карты играет в глубинах пруда, этого зеркала фавориток и королев; во время заката появляются покрывала монахинь, и святые, и дети гармонии, и хроматизмы легенд.
Он вздрагивает при звуках охоты, от топота дикой орды. Комедия капает на травяные подмостки. И на этом бессмысленном фоне -- тяготы бедных и слабых!
Перед его порабощенным взором Германия громоздится до самой луны; татарские пустыни озаряются светом; древние восстания роятся в глубинах Небесной империи; по лестницам и скалистым сиденьям бледный и плоский мирок, Запад и Африка, начинает свое восхожденье. Затем балет известных морей и ночей, бесценная химия, звуки невероятных мелодий.
Все та же буржуазная магия, где бы ни вылезли мы из почтовой кареты! Самый немудрящий лекарь чувствует, что больше невозможно погрузиться в эту индивидуальную атмосферу, в туман физических угрызений, при одном названье которых уже возникает печаль.
Нет! Время парильни, исчезновенья морей, подземных пожаров, унесенной планеты и последовательных истреблений, чью достоверность столь беззлобно определяли Норны и Библия,-это время окажется под наблюденьем серьезных людей. Однако легенда будет здесь ни при чем!
Движение
Извилистое движение на берегу речных водопадов, Бездна позади корабля, Крутизна мгновенного ската, Огромность теченья Ведут к неслыханным знаньям И к химии новой Путешественников, которых окружают смерчи долины И стрима.
Они -- завоеватели мира В погоне за химически-личным богатством; Комфорт и спорт путешествуют с ними; Они везут с собой обученье Животных, классов и рас; на корабле этом -Головокруженье и отдых Под потоками света В страшные вечера занятий.
Болтовня среди крови, огня, приборов, цветов, драгоценных камней; Счета, которыми машут на этой убегающей палубе; Можно увидеть -- катящийся, словно плотина за моторною гидродорогой, Чудовищный и без конца озяряемый -- склад их учебный; В гармоничный экстаз их загнали, В героизм открытий, Среди поразительных атмосферных аварий Юная пара уединилась в этом ковчеге, -- Должно быть, простительна древняя дикость? -И поет, и на месте стоит.
Bottom
Действительность была чрезмерно тернистой для моей широкой натуры,-- и тем не менее очутился я у Мадам, серо-синею птицей взлетая к лепным украшениям на потолке, волоча свои крылья по вечернему мраку.
У подножия балдахина, осенявшего ее драгоценности и физические шедевры, и был медведем с темно-синими деснами и с шерстью, поседевшей от грусти, а в глазах -- хрусталь и серебро инкрустаций.
Все стало мраком, превратилось в жаркий аквариум. Утром -воинственным утром июня -- я стал ослом и помчался в поля, где трубил о своих обидах, потрясал своим недовольством, покуда сабинянки предместий не бросились мне на загривок.
Н
Чудовищность во всех ее проявленьях врывается в страшные жесты Гортензии. Ее одиночество -- эротический механизм, ее усталость -- динамичность любви. Во все времена она находилась под наблюдением детства, эта пылающая гигиена рас. Ее двери распахнуты перед бедою. Там мораль современных существ воплощена в ее действии или в страстях. О ужасное содрогание неискушенной любви на кроваво земле, под прозрачностью водорода! Ищите Гортензию.
Молитва
Моей сестре Луизе Ванаан из Ворингема.-- К Северному морю обращен ее синий чепец.-- За потерпевших кораблекрушение.
Моей сестре Леони Обуа из Ашби. Бау -- летняя трава, жужжащая и зловонная.-- За больных лихорадкой матерей и детей.
Лулу, дьяволице, не утратившей вкуса к молельням в эпоху Подруг и своего незавершенного образования. За мужчин.-- К Мадам ***.
Отроку, которым я был. Святому старцу в миссии или в скиту.
Разуму бедняков. И очень высокому клиру.
Также всякому культу в таких местах достопамятных культов и среди таких событий, что приходится им подчиниться, согласно веленью момента или согласно нашим серьезным порокам.
Сегодня вечером Цирцето высокого льда, жирной как
