отсутствовало слишком много такого, с помощью чего можно было бы ее разгадать. Те маленькие зацепки, которые он все же успел заметить, мало чем могли помочь. И чем глубже он проникал в эту шараду, тем сильнее ему хотелось найти ответы на все свои вопросы.
Джесс вернулся минут через сорок с двумя пойманными и уже очищенными форелями. Он нашел Онести сидящей на земле перед грудой хвороста и сухих веток и закутанной в снятое с седла одеяло, чтобы не простудиться.
– Почему вы не разожгли костер? – хмуро спросил Джесс.
– Потому что вы не оставили мне спичек.
Джесс вздохнул, полез в карман и, вытащив спичечную коробку, бросил Онести.
– Красивая коробка! Где вы ее взяли?
– Мама подарила на прошлое Рождество.
– У вас есть мама?
– Естественно! Или вы думали, что меня нашли в капусте?
– Вовсе нет! Просто мне казалось, что у вас не осталось родственников и нет близких друзей.
Джесс подумал, что в чем-то Онести была права: очень немногие его коллеги по разыскному агентству сохранили близкие родственные или дружеские связи.
Но вслух сказал совсем другое:
– Вы ошибаетесь, Онести! У меня есть и родственники, и друзья. Кстати, моя мама очень хорошо пела и часто выступала перед публикой. Должен признаться, что ваши голоса очень даже похожи!
– Почему она перестала заниматься пением?
– Мама сказала мне, что больше не может слушать музыку.
Онести внимательно посмотрела на Джесса. Он заметил это и отвернулся, словно боясь, как бы она не увидела в его глазах больше, чем он хотел бы. Онести отвела взгляд и принялась рассматривать спичечную коробку. Но когда повернула ее вверх дном, Джесс обратил внимание, что там нанесены знаки, которых никто не должен знать. Он быстро протянул руку и вырвал коробок из рук девушки. Та в изумлении на него посмотрела:
– Зачем вы так? Я ведь только хотела посмотреть, как она открывается. И ничего больше!
– Извините, я сам разожгу костер.
Онести поспешила переменить разговор:
– А ваша мама, Джесс? Где она сейчас?
– Скорее всего в Монтане.
– И что делает?
– Полагаю, вместе с моей бабушкой содержит какое-нибудь игорное или увеселительное заведение. Кроме того, я недавно узнал, что она примкнула к феминистскому движению, добивающемуся принятия закона о праве женщин голосовать. И, насколько я знаю собственную матушку, она определенно играет там далеко не последнюю роль.
– А я не помню свою мать.
– Она умерла?
– Да. Умерла, когда я была еще совсем маленькой. Отец никогда о ней не рассказывал. Наверное, это было бы ему очень больно.
– Понятно.
Джесс встал, подошел к Джемини и вытащил из привязанного к седлу саквояжа медную сковородку с деревянной ручкой. Когда же вернулся к костру, то с удивлением увидел, что Онести, протянув вперед обе руки, выжидающе смотрит на него.
– Что?
– Сковородку.
– Что «сковородку»?
– Дайте ее мне. Вы поймали и очистили рыбу. Теперь ее надо поджарить. Этим, с вашего позволения, займусь я.
Джесс громко рассмеялся.
– Послушайте, мистер Джонс! Пусть я не смогла разжечь костер. Но поджарить-то пару форелей уж, наверное, сумею!
Через несколько минут Джесс с наслаждением уплетал деликатесную рыбу, которая прямо-таки таяла во рту.
– Это самая вкусная еда, которую я попробовал после отъезда из Ласт-Хоупа!
– Вот как! Значит, я не совсем беспомощная хозяйка и могу еще кому-нибудь пригодиться!
– Я никогда не считал вас беспомощной!
– Еще бы! Разве у вас были какие-нибудь основания думать обо мне иначе?
– Послушайте, Онести! Я понимаю, что вам пришлось пережить несколько очень трудных дней. И мне, видимо, не удалось их как-то скрасить... – Джесс сделал паузу, после чего убежденно сказал: – Но мы
