Последний выстрел прозвучал несколько секунд назад, отгремело последнее эхо. Ночь стала неправдоподобно тихой.
Я стоял, тяжело дыша, зажимая пальцами небольшие царапины на щеке и подбородке, перед небольшой группой людей. Очевидно, они ничего не поняли из моего не слишком внятного обращения.
Седовласый пожилой полицейский, сержант, посмотрел на притихший дом, потом обратился ко мне:
— В кого они стреляли?
— В меня.
Он засмеялся, за спиной раздались тяжелые шаги. Я сразу догадался, что появился капитан Сэмсон. Подойдя, он осмотрел меня с головы до ног.
Предчувствуя, что сейчас разразится гроза, я решил первым пойти в наступление.
— Ну, — сказал я, — где же вы были?
Номер не прошел. Мне был учинен такой разнос, что казалось летели пух и перья. Наконец он сказал:
— И ты не нажал…
— Сэм, прошу тебя, что уже прошло, то прошло…
— На ту маленькую красную…
— Сэм, прошу тебя. Считай, что сходил в разведку, старина. Мы так давно с тобой дружны. Ничего плохого не случилось, так стоит ли…
— Ты…
— Ах, Сэм, такое могло случиться с кем угодно. Людям свойственно ошибаться, а поскольку никто не…
— А! — рявкнул он. — Если все это было…
Он еще немного пошумел, закончив словами:
— Итак, мы выступаем. Но на этот раз я сам подам сигнал.
— Да, сэр! — отчеканил я.
Ну что ж, финальная атака двадцати пяти копов вместе со мной, очевидно, еще долго будет считаться ярким событием в истории полиции Лос-Анджелеса.
Мы пошли в атаку.
Затрудняюсь сказать, где было мое сердце. Не в пятках, разумеется, но оно у меня совершенно замерло. И всю дорогу меня мучили сомнения, не изрешетили ли меня головорезы во время первой моей вылазки и не вытекает ли из меня потихонечку вся кровь и прочее.
Но у меня не было времени осматривать собственные раны. Признаться, я боялся это делать. Ведь, если бы мои подозрения оправдались, я мог потерять сознание.
А после смехотворной ошибки с Зазу и сегодняшним ляпсусом с «вокомом», если бы я еще упал в обморок, как слабонервная девица, в то время, как мы шли в атаку, я, наверное, должен был бы покончить с собой.
На холм мы поднялись, не замедляя темпа. Первым сквозь дверь проскочил кто-то другой. Сэм не разрешил мне от него отдаляться.
Включили свет.
Не раздалось ни единого выстрела. Вы не представляете, что мы увидели. Кровь, побоище, стоны. Одним словом, какой-то кошмар. Будто мы вошли в музей восковых фигур, где были представлены кровавые злодеяния гангстеров. Дело в том, что у большинства парней лица напоминали восковые маски.
Мертвых было всего четверо, но двое других были в тяжелом состоянии, а что-то с полдесятка — с обильно кровоточащими ранами.
При свете Роулинс заметил меня, он разговаривал с Сэмсоном, а теперь двинулся ко мне.
На его лице было странное выражение, как будто, одна половина его улыбалась, а вторая хмурилась. В голове у меня невольно мелькнула популярная песенка, я даже услышал музыку:
«Одновременно смеюсь и плачу,
Хотя не верю в свою удачу,
Но ты вернешься… ля-ля, ля-ля»
Вы эту песенку, конечно, знаете.
— Шелл, — спросил он, — это все ваших рук дело?
— Не только, — скромно ответил я, — они сами мне здорово помогли.
На секунду задумавшись, я добавил:
— Вроде бы компенсация за то время, когда они не соглашались мне помогать, не так ли?
Ля-ля, ля-ля… Ей богу, я не помешался. Я на самом деле слышал музыку.
И тут до меня дошло:
— Эй, — закричал я, счастливо улыбаясь, — глядите-ка! Меня показывают по телевидению.
Это была правда. Только что закончились последние известия, после них передали услышанную мною песенку и начали показывать то, что сегодня утром засняли с вертолета.
«Удивляться нечему, — подумал я. — Парни ждали передачи новостей, а я как раз ворвался сюда в это время. Разумеется, они сразу утратили интерес к передаче, но не выключили телевизор. Единственное, что казалось странным, как я уцелел в этой каше?»
Теперь-то был наведен полный порядок, мой возглас на мгновение перекрыл охи и стоны. Все одновременно посмотрели на экран. Панорама убегающей назад земли и…
Да, это был я. Ох, дорогие, ох…
Это было ужасно.
«Как могло такое случиться? — подумал я. — В то время все это казалось вполне логичным и уместным, но теперь…»
Смотреть стыдно.
Четыре человека тащили что-то, выглядевшее с первого взгляда как мешок с картофелем, а за ними трусил я. Я как безумный помахал в камеру, фактически вертолету. Это когда я хотел убедиться, что они позвонили копам, а потом показали, будто я хочу «укусить» свой пистолет. После этого я снова зашагал и совершенно неожиданно упал, губы у меня растянулись до ушей, рот сделался необычайно зубастым, я неистово размахивал кольтом, а на меня никто не обращал внимания. Это было ужасно.
Нет, я совсем не выглядел смелым. У меня был вид дурачка.
— Выключите, пожалуйста, этот проклятый ящик! — взмолился я. — Кому охота смотреть телевизор в такое время?
На экране худощавый полицейский защелкивал наручники на четырех опасных преступниках. Вот они действительно выглядели бравыми ребятами, тут не было никакого сомнения.
Меня терзала не только эта передача. Как только я вторично оказался в этом помещении (в первый раз я, естественно, даже не заметил его, что совершенно понятно), меня мучил Никки Домейно. Прежде всего, он не был убит. Во-вторых, что было, пожалуй, даже хуже, он не был ранен. Меня угнетала мысль о том, что раз хорошие люди умирают молодыми, то Никки может дожить до глубокой старости. А я этого не хотел. Мне безумно хотелось его хотя бы ударить.
Надо же случиться такому, что все эти дни я не имел возможности даже дотронуться до него. Разве это справедливо?
Он был одет в ультрамодный светлый костюм, белоснежную рубашку с шикарным галстуком. Меня не удивило, если бы даже его пижамы были шикарными и имели воротнички до самых ушей. Глядя на него, можно было подумать, что он отлучался куда-то или катался на яхте.
Боже мой, как мне хотелось «съездить» ему по самодовольной физиономии, но у меня не было предлога. Борьба была окончена.
Неужели я не найду повод?
Полиция выводила парней из дома по одному. Двое полицейских в форме подталкивали Никки к выходу. На нем не было наручников, но копы держали его за руки. Во всяком случае, у него не было счастливого вида. Нет, его физиономию перекосило от гнева и расстройства. Я заметил, что губы у него подрагивали. Спеси поубавилось.
