отвергнут Барзани, который вместо этого потребовал расширения автономной территории, предлагаемой режимом. 11 марта 1974 года, ровно через четыре года после Мартовского манифеста, правительственный план автономии был осуществлен в одностороннем порядке.
Для курдов это было доказательством того, что сбываются их худшие опасения. В тот же день, когда был принят Закон об автономии, курдские министры, сторонники Барзани, вышли из кабинета, и КДП, отвергнув новый закон, приготовилась к полномасштабной конфронтации с режимом Баас. Взрыв произошел очень быстро, и хотя Барзани не пользовался безоговорочной поддержкой всего курдского населения, вскоре регион был охвачен пламенем.
Сначала иракские войска достигли некоторого успеха, но к осени 1974 года они были остановлены. Иракская армия не смогла перерезать курдские каналы снабжения с Ираном (и Сирией, которая тоже оказывала курдам материальную помощь) и столкнулась с партизанами Барзани, хорошо оснащенными, вооруженными тяжелой артиллерией и ракетами «земля — воздух». Положение иракцев значительно осложнилось, когда в борьбу вступила иранская армия на стороне курдов, зайдя так далеко, что в январе 1975 года на территории Ирака были размещены два ее полка.
Уверенное заявление Саддама месяц спустя, что «политическая и военная обстановка на севере никогда не была такой благоприятной», следовательно, не могло соответствовать действительности. Угроза режиму Баас со стороны курдов была самой серьезной со времени ее прихода к власти. Непомерная цена восстания — по некоторым оценкам свыше 4 миллиардов долларов — грозила привести страну на грань экономической катастрофы. Для вооруженных сил последствия были не менее тревожными. Как Саддам откровенно признался через несколько лет, потери в живой силе за один год курдской кампании (с марта 1974 по март 1975) превысили 60 000 человек. Ситуация в тылу, по его собственным словам, была столь же отчаянной. Армия страдала от острой нехватки боеприпасов, достигшей немыслимых размеров в марте 1975 года, когда «у воздушных сил осталось всего три бомбы, чтобы сражаться с курдами». И, наконец, что не менее важно, война в Курдистане грозила настроить против режима самое крупное сообщество Ирака — шиитов, которые только благодаря количеству составляли основу вооруженных сил и, следовательно, больше всего страдали от борьбы с курдами.
Поскольку иракская армия была на грани краха, а экономика серьезно пострадала, иранский шах практически держал Багдад за горло. Если бы он захотел, он мог бы расчленить Ирак. Если бы он захотел, он мог бы опрокинуть режим Баас. К счастью для Саддама и его соратников, шаху не нужны были их головы в такой степени, как его преемникам-фундаменталистам через пять лет. Все, чего он хотел — это недвусмысленного признания Ираком геополитической гегемонии Ирана в Заливе, что конкретно требовало юридического пересмотра правил навигации в Шатт-эль-Араб и некоторых мелких территориальных уступок. Более того, используя курдов как орудие для навязывания своей роли Ираку, шах вовсе не намерен был позволить курдам стать излишне сильными. Так как Иран был обременен своей собственной курдской проблемой, автономный, а тем более независимый Курдистан явно не предвещал ничего хорошего.
Саддам полностью понимал природу амбиций шаха. Он вовсе не пылал желанием смириться с ними, особенно в свете стратегического значения объекта Шатт-эль-Араб для Ирака. И все же он понимал, что выхода нет. Если бы иракские войска в Курдистане потерпели крах, расплачиваться за это пришлось бы ему. Он уже не смог бы свалить ответственность на других, как сделал это после «Черного сентября». И в партии, и в широких общественных кругах все знали, что именно он занимался курдской проблемой. В конце концов, кто был творцом Мартовского манифеста 1970 года?!
Поэтому к осени 1974 года Саддаму, казалось, очень хотелось достичь понимания с шахом, которое привело бы к прекращению иранской поддержки курдского восстания. После встречи глав арабских государств в Рабате в октябре королю Иордании Хусейну удалось устроить встречу между иранскими и иракскими представителями. После этого контакты между двумя сторонами продолжались с перерывами до марта 1975 года, когда после саммита ОПЕК в Алжире президент Хуари Бумедьен свел иранского шаха и Саддама Хусейна. 6 марта Хусейн и шах заключили Алжирское соглашение, которое одним ударом покончило с вооруженной конфронтацией между двумя странами, решило спор о Шатт-эль-Араб и проложило дорогу для подавления курдского восстания.
По этому соглашению, сухопутная граница между двумя странами размечалась в соответствии с Константинопольские протоколом 1913 года и устным соглашением 1914 года. Прежде всего это подразумевало отказ Ирака от притязаний на Хузистан. Не менее важным, с иранской точки зрения, было то, что соглашение обуславливало демаркацию речных границ в Шатт-эль-Араб по старой средней глубоководной линии, что было в пользу Ирана. Что касается Хусейна, его очень успокоило условие о восстановлении безопасности и доверия вдоль общих границ и обязательство о строгом и эффективном контроле с целью положить конец «всем проникновениям подрывного характера с обеих сторон». Наконец, обе стороны обязались рассматривать условия, согласованные на встрече ОПЕК 1975 года, как элементы комплексного соглашения, так что нарушение любого из них будет считаться подрывом духа Алжирского договора. Договор был подтвержден в Багдаде 13 июня 1975 года и официально стал называться «Ирано- иракским договором о международных границах и добрососедских отношениях».
Ясно, кто в Алжирском соглашении сделал больше уступок. Тогда как Саддам шел на все, чтобы умиротворить шаха, признав суверенитет Ирана над половиной Шатт-эль-Араб; шах практически не уступил ни в чем, если только не считать уступкой невмешательство во внутренние дела другого суверенного государства. В Алжирском соглашении Хусейн «купил» неприкосновенность иракской границы, фундаментальный и самоочевидный атрибут государственности, заплатив высокую цену в виде территориальных уступок. Серьезность этих уступок очевидна в свете чрезвычайной важности Шатта, единственного выхода Ирака в Залив, для политико-стратегических и экономических потребностей Ирака. Тогда как у Ирана длинная береговая линия в Заливе, приблизительно 1240 миль, Ирак имеет всего 15 миль. Тогда как у Ирана было пять военно-морских баз на берегу Залива, и некоторые из них вне достижения Ирака, Ираку приходилось рассчитывать только на две военно-морские базы, Басру и Умм-Каср, обе весьма уязвимые для иранской артиллерии.
Согласие Саддама на эти весомые уступки отражало его мучительное понимание, что эффективное осуществление внутреннего суверенитета Ирака вообще и его политическое выживание в частности зависело от доброй воли иракского соседа на востоке. Оно не было обусловлено давлением арабских стран, направленным на завершение ирано-иракского конфликта, дабы освободить общие ресурсы арабского мира для борьбы с Израилем. Египет, все еще главный арабский враг Израиля, в то время шел ко второму соглашению с Израилем об удалении войск с Синайского полуострова. Сирия, со своей стороны, не только не подталкивала Саддама к разрешению спора с Ираном, но резко осуждала его за подписание соглашения, которое, по ее мнению, включало сдачу арабских земель «Арабистана» (Хузистана).
Заключая Алжирское соглашение, Саддам меньше всего думал о палестинской проблеме и борьбе против Израиля. Для него немедленное решение курдского вопроса на его собственных условиях было вопросом жизни и смерти. Если бы он не нашел такого решения, все его будущее было бы под угрозой. Если бы он не склонился перед превосходящей силой Ирана, такое решение было бы невозможно. Поставленный перед выбором между унизительными уступками во внешней политике и утратой власти, он не колебался. Саддам выбрал первое и достиг своей цели: через 48 часов после подписания Алжирского соглашения Иран прекратил свою помощь курдам, и через две недели курдское восстание было подавлено.
Через много лет один из главных военачальников Саддама, Таха Ясин Рамадан, выразительно описывал глубину беспокойства Ирака перед заключением Алжирского соглашения.
— Подписание нами соглашения, — сказал он сотруднику арабского журнала, выходящего в Лондоне, — произошло при обстоятельствах, когда мы должны были выбирать, потеряем ли мы всю страну или половину Шатт-эль-Араб. Мы выбрали то, что было в интересах Ирака.
И действительно, шаг этот служил интересам Ирака, но Рамадан не упомянул, что именно его хозяин был виноват в том, что Ирак столкнулся с таким печальным выбором. Впервые стратегическая ошибка Саддама загнала Ирак в угол и связала его национальные интересы, фактически само его существование со своим политическим выживанием.
Если бы он придерживался духа Мартовского манифеста, который он сам организовал, и выполнил бы его до конца, курдское восстание было бы предотвращено. Саддам все же остался бы под давлением гегемонистских устремлений иранского шаха, но он не был бы столь уязвим. Саддам преувеличил свои возможности решить курдскую проблему по-своему и, следовательно, вынужден был одновременно
