случилось.
Вода откатывалась, но я и шлюпка оставались на месте.
Я сидел на узкой полоске берега в разбитой шлюпке, у которой больше не было днища и по бокам торчали обломки планшира и уключин.
Я оглянулся на чернеющее море. С ним покончено. Хватит с меня моря! Еще одна черная пометка против имени Хеллера! И тут я услышал голос:
— Вы с того взорванного судна?
Зто был старый-престарый человек. Его сопровождали две собаки. Он вглядывался в меня в жидком свете луны.
Беда! Моя высадка не прошла незамеченной. Мой след остался незаметенным. Стараясь скрыть огорчение, я спросил:
— Где я нахожусь?
— На острове, — отвечал он.
Предательство! Мне не следовало доверяться этому подлому капитану. Он высадил меня не на материке, как мы договаривались, а на острове.
Тут с новым ужасом я осознал, что старик говорит по-турецки! Я-то не говорю по-гречески!
О боги, эти женщины еще могут меня отыскать. И Пророк все еще, наверное, сидит на небесах, готовый камнями выбить из меня душу.
Надо было наилучшим образом использовать ситуацию и узнать, в какую сторону бежать.
— Что это за остров? — спросил я.
— Лемнос, — отвечал старик.
Я в географии разбирался слишком слабо, но никогда не слышал, чтобы такой остров принадлежал Турции. Его название звучало не по-турецки. Питая слабую надежду, я все же поинтересовался:
— А что это за страна?
— Греция, — сказал он.
— Тогда почему вы разговариваете по-турецки? — возмутился я.
Он поднял обломок шлюпки. В бледном свете луны на нем отчетливо читалось: «Sanci».
— Вот из-за этого и вашей одежды. — Он указал на восток. — Турция вон там, всего лишь в двадцати пяти милях, и моя жена родом оттуда.
Меня не обманешь! Он просто пытался задержать меня, чтобы успеть вызвать полицию. Если его жена турчанка, обо всем случившемся в Афьоне она наверняка уж узнает. Женщины тесно общаются друг с другом. И к тому же они очень коварны.
— Вы бы зашли в мою лачугу, — предложил старик. — А я сообщу куда скажете, чтобы вас отсюда забрали.
Он взял мой саквояж и пошел вверх по берегу, сделав мне знак следовать за ним. Старик, конечно же, собирался заманить меня в ловушку. Я пошел за ним, уже зная, как с ним поступлю.
Две собаки все время принюхивались ко мне. Я знал, что они уже определили, кто я такой. Пришлось и их включить в свои планы. Лачуга оказалась очень жалкой. Вокруг стояло несколько других домов. Все они выглядели брошенными.
Он усадил меня за стол и достал бутылку местной водки «оуз». Это подтвердило мои подозрения. Он намеревался напоить меня, а потом сдать кой-кому тепленьким.
Однако я хорошо помнил, чему меня обучали в Аппарате: когда тебе угрожает опасность, будь хитрым и изворотливым, а поскольку опасность угрожает всегда, значит, всегда изворачивайся и хитри.
— Где же ваша жена? — полюбопытствовал я.
— Уже несколько лет как умерла.
— А те другие дома? Там кто-нибудь живет?
— Все переехали в города. Теперь никого не осталось.
— А далеко ли отсюда до ближайшего города? Он указал рукой в южном направлении:
— Там Мудрое. Довольно далеко.
— И никого поблизости больше нет?
— Я один. Давно уже на пенсии. Немного рыбачу.
Да вы пейте. Небось, промерзли до костей. Мне нужно выйти на дорогу и позвонить.
Но я уже знал все, что мне было нужно. И ему не удастся задержать меня здесь, пьяного, до тех пор, пока не явится полиция. Когда он выходил за дверь, я выстрелил в него из стенгана, поставленного на полную мощность, на узкий луч. Ему снесло полголовы.
Собаки забеспокоились.
Я пристрелил и их.
После чего оттащил все три тела на берег, столкнул то, что осталось от шлюпки, в воду и положил в нее тела. Обломки с названием судна я зарыл в землю.
Если кому-нибудь случится оказаться поблизости, все будет выглядеть так, будто шлюпку разнесло при взрыве на судне, а потом прибило к берегу приливом.
Я замел след и вернулся в лачугу.
Крови там было мало, и я стер все пятна, которые остались.
У старика нашелся еще один костюм — воскресный, я полагаю. Греки чаще всего носят западную одежду и белые рубашки без галстука.
Я разделся, повесил одежду у огня, а пока она сушилась, съел найденное у старика сухое печенье и запил его водой. Упаковав в саквояж свое арабское одеяние, я облачился в костюм старика. Он не очень подходил по размеру и поэтому выглядел уж слишком греческим.
И тут меня осенило: я ведь не говорю по-гречески, а потому могу нарваться на неприятности. Пораскинув мозгами, я сунул в рот кусок ваты и обвязал голову тряпкой, Будто у меня болят зубы.
Ну вот, кажется, все. Я поднял саквояж. Он оказался тяжелым, но вытащить из него нельзя было ничего.
Я снова пустился в путь, затаив в сердце жажду мести против Хеллера!
Спотыкаясь в ночной темноте, я проковылял по длинной тропе и, выйдя на пустынную дорогу, зашагал в южном направлении.
Я шагал, и шагал, и шагал.
Путь был очень утомительным, но у меня имелся стимул. Любыми средствами я намеревался добраться до человека, который стал причиной всех моих бед. И ничто не могло меня остановить!
На рассвете я пришел в небольшой городок. В конце длинной пристани стояло небольшое суденышко. Из трубы подымалась струйка дыма. Это был внутриостровной паром, какими обычно пользуются эгейцы.
Я вздрогнул. Больше никакого моря!
Но что мне оставалось делать? Мне обязательно нужно было попасть на материк. В отличие от некоторых, которые, как говорят, когда-то существовали на этой планете, я не умел ходить по воде.
Только священная миссия, в которой я был задействован, придала мне силы духа, чтобы ступить на сходни.
Я поднялся по ним. На палубу вышел какой-то человек и глянул на пристань.
Я обернулся — и похолодел. По пристани шли несколько человек, и среди них были женщины!
Я приготовился бежать.
Человек что-то сказал мне по-гречески. Наверное, спрашивал о деньгах. Положеньице! Греческих денег я не имел. Турецкие показывать было нельзя. Это обнаружило бы мой след!
Стараясь не терять присутствия духа, я полез в карман и выудил оттуда тысячедолларовую американскую банкноту.
Он выпучил глаза, схватил банкноту и убежал. Я стиснул в кармане стенган.
Люди на пристани подходили все ближе.
Убежавший вернулся, ведя за собой еще одного человека.
Я окружен!
Их было слишком много! А я не имел при себе автоматической пушки.
