Я совсем сбился с толку — у нас тут не было никаких фронтовых линий, никакой артиллерии для услуг этого «прыгуна».
— Мне думается, — продолжал Стэбб, — что кому-то в кабинетах вашего Аппарата — а может, даже и вашему шефу — пришла в голову одна из тех блестящих идей, которые иной раз приходят и офицерам; и вот он сообразил, что на Земле на этой самой штуке можно переправлять через границы огромные количества наркотиков. Ну и забрали они одну такую у армии, и в разобранном виде перебросили сюда.
— А что, звучит очень убедительно, — согласился я и взглянул на полинявшие ящики новыми глазами.
— Так-то оно так, — сказал Стэбб, — но подобно многим офицерским идеям, от которых гибнут люди и срываются планы операций, эта идея неосуществима. «Прыгун» поднимает свой груз на прицепных балочных фермах и тащит его на весу. Груз целиком открыт, и его может обнаружить самый примитивный радар. Работает он только в атмосфере — в командном отсеке защита от давления минимальная, — и очень высоко ему не подняться. Поэтому они его так и не смонтировали.
— Значит, он ничего не стоит, — сказал я.
— Ну это вы зря, — запротестовал капитан. — Это неслыханно могучий пиратский инструмент, способный поднять на своих прицепных фермах целую деревню и улететь с нею. А можно поднять и целый банк, выпотрошить его на высоте десять тысяч футов, а оставшуюся пустышку просто взять и сбросить вниз. Без груза засечь его невозможно. Поэтому нельзя сказать, что он ничего не стоит. Ему просто нет цены! — Он ласково похлопал по ящику. — Я бы даже смог придумать экранирующее покрытие для груза, тогда на нем можно будет возить оружие революционерам. В этой штуковине целое состояние! Но не нашлось ни одного офицера или какого-нибудь смышленого и преданного своему делу младшего чина, который поинтересовался бы: а что же все-таки с этой хреновиной можно сделать? Армия покрывала артиллерию светопоглоща-ющим покрытием. Не думаю, чтобы Аппарату это было известно. В инструкциях этого не было. В конечном счете важен опыт, а не книжная зубрежка. Я зажегся восхитительной идеей, как покончить с мятежом.
— Долго ли монтировать эту вещь?
— Ну, разобрана она до последней плиты и муфты. Если приналечь в свободное от игры и питья время — скажем, по паре часов в день, то нам потребуется всего лишь несколько месяцев.
— Давайте, — сказал я, — обязательно сделайте это!
— Вы гениальный человек, Грис, хоть и офицер. Мы вам покажем, что мы люди серьезные и искренние. Если эта штука когда-то будет собрана и заработает, вам будет постоянно причитаться солидная доля нашей добычи. — Он по-приятельски хлопнул меня по спине и, с треском наступая на разный хлам, пошел сообщить добрую весть своему экипажу.
Я почувствовал большое облегчение. А ведь точно — я мастерски справился с этим бунтом. Но при всем при этом судьба не жаловала меня. Только я ступил в туннель, возвращаясь в свой офис, как тут же столкнулся с Фахт-беем.
— Должен вам кое-что сообщить, — сказал он.
О боги, я ведь думал, да что там — знал, что не следует мне появляться в этом месте!
— Нам нужно будет ускорить производство героина, — сказал Фахт-бей.
— Зачем? Мы уже и так гоним на полной скорости!
— Знаю. Очень неприятно вам это говорить, но мы недосчитались одного мешка в двадцать пять фунтов.
— Так что же? — Черт побери эти бухгалтерские мелочи!
— Вахтер говорит, что его украли.
— Брось, кто-то ошибся в счете — вот и все!
— Нет, раньше этого никогда не случалось, а за последние пять дней уже третий раз. Кто-то ворует запасы героина — и по-крупному! И происходит это прямо здесь, на базе.
— Что же, ускорьте производство, — сказал я нетерпеливо. Боги, не хватало мне еще проблем!
— Ну вот, теперь вы знаете, — сказал он, вперив в меня странный взгляд. — Мы ускорим производство.
Значит, и с этой проблемой покончено.
Будешь знать, как шляться по ангару! — ругал я себя. Тут нужно нечто большее, чем бластер! Жаль, что нельзя взять и швырнуть гранату во все эти проблемы, что лезут под ноги! От всего того, что свалилось на меня помимо моих личных горестей, затрещала голова. Теперь, когда Хеллеру стало известно, что существует заговор против него, мне следовало держать его под особо пристальным вниманием. Не исключалось, что он может явиться на базу и попытаться убить меня.
Как обычно, все, что он делал, мало что мне говорило. После возвращения из Коннектикута Хеллер первые дни усиленно занимался учебой: читал оттиснутые на ротаторе лекции, ликвидируя отставание; занимался он в офисе в Эмпайр Стейт Билдинг, но бывало даже и в своем номере в «Ласковых пальмах», а то и в фойе — что беспокоило меня больше всего.
По вечерам он сидел, наполовину скрытый со стороны фойе листьями пальм, однако же хорошо видимый с парадного входа. Почему он выбрал место, где ему постоянно мешали, известно было только ему самому.
Он выглядел нарядно в черном смокинге с шелковым воротником, в сорочке с кружевным жабо на груди и шелковыми манжетами, скрепленными бриллиантовыми запонками. И вместе с черным смокингом — не знаю, где он достал их, возможно, сделал на заказ, — он продолжал носить на ногах черные бейсбольные шиповки из кожи!
Он брался за лекцию по дифференциальным уравнениям или еще какую-нибудь подобную чушь, едва успевал осилить полстраницы, как появлялся тот или иной дипломат, и Хеллер вставал, пожимал ему руки — и так проходил его день. В ООН, очевидно, как раз открывалась сессия и клиентов было много — разного цвета и оттенка кожи.
Ничего серьезного они не говорили — я даже подумал, нет ли в их разговоре какого-то кода. Дипломаты спрашивали: «Как поживаешь, старина?», а Хеллер отвечал: «На полную катушку». Непонятно. А некоторые дипломаты, вскинув брови, интересовались: «Самому-то что-нибудь достается?», на что Хеллер отвечал: «У важных господ имеются привилегии». И они хохотали — этак с пониманием. Дичь какая-то.
Но одно было совершенно ясно: Хеллер был чертовски популярен!
В дальнем углу фойе постоянно работал художник, и вокруг него всегда собиралась толпа: девица позировала стоя, полуодетой — вызывающий вид! Мне даже самому захотелось получше разглядеть эту сцену, Хеллер же и не взглянул в ту сторону ни разу. А через периферийное зрение не много чего увидишь в деталях.
Наверное, единственный раз, когда мне удавалось хорошенько разглядеть красавицу, — а это были изумительные экземпляры всех оттенков, которые только можно вообразить, — это когда она удалялась из фойе. Тогда она бывала уже в халатике, поскольку с нею художник уже закончил — всего за один вечер. Прежде чем сесть в лифт, девушки обычно останавливались рядом с Хеллером и говорили: «Дело на мази, красавчик. Я убедила Южную Африку согласиться». Или что-нибудь в равной мере бессмысленное. Я совсем запутался. Ведь сначала программа рассчитывалась на «Путану недели», но, очевидно, ее сжали до «Путаны одного вечера»! Этого было почти достаточно, чтобы нарушился суточный обмен организма — словно ты перелетел через несколько часовых поясов. Но у Хеллера явно было что-то на уме, хотя понять его было нельзя.
Но, вероятно, это было и к лучшему, что не так уж часто попадались мне на глаза эти девицы. Моя собственная постель пустовала, и хотя Ютанк каждый день выезжала на своей машине, я ее совсем не видел. Она, очевидно, вычеркнула меня из своей жизни — со всеми моими страданиями. Я слышал, что мальчишке стало лучше, но ни один из них не выходил из ее комнаты.
Сколько бы Хеллер ни водил дружбу с дипломатами и ни ковырялся в лекциях и учебниках, он, будь он неладен, все же выкраивал время, чтобы мотаться по разным местам. Три дня на протяжении всего утра он в заведенном порядке проделывал нечто такое — глупее не придумаешь! Он брал обычное такси и куда- нибудь ехал. А немного погодя к тому месту, где он высаживался, подъезжал Бац-Бац, подходил к нему и говорил: «Ничего». Только и всего.
Хеллер входил в метро, ехал до какой-нибудь станции и выходил. А спустя какое-то время к нему
