Они окружали Сталина

В годы войны

Автор изданной в США книги о Кагановиче «Кремлевский волк» Стюарт Кэхан утверждает, что в ночь на 22 июня начальник Генштаба Г. К. Жуков, получив сообщения о начавшихся бомбежках и артобстрелах и не дозвонившись до Сталина, стал просить разрешения открыть огонь у Кагановича.

«Он попросил позволения немедленно начать боевые действия. Молчание.

– Вы меня поняли? – повторил Жуков. Опять молчание.

– Вы понимаете, что происходит?

Лазарь был потрясен. Он старался придумать вопрос, любой вопрос.

– Где комиссар обороны?

– Разговаривает с Киевским округом.

– Приезжайте в Кремль немедленно. Я посоветуюсь со Сталиным»[99].

Это образец преднамеренного, ничем не обоснованного раздувания роли Кагановича. Между тем в ночь с 21 на 22 июня 1941 года Каганович как член Политбюро не мог не участвовать в потрясающих, хотя на первый взгляд и «тихих» событиях[100]. К тому моменту близость вражеского нападения ощущали уже все сколько-нибудь осведомленные люди[101]. Тем не менее члены Политбюро, наравне с менее высокопоставленными работниками, могли лишь догадываться о причинах бездействия Сталина.

Многие мемуаристы называют июнь 1941 года поворотной точкой в своем отношении к Сталину. Изменилось ли отношение Кагановича к нему или нет – в любом случае его не могли воодушевить эти съезды-разъезды в Кремль и из Кремля в ту страшную ночь.

Война все изменила. Политические кампании и ритуалы ушли для Кагановича в прошлое. На перегруженного работой наркома путей сообщения обрушилась лавина дел. 24 июня под председательством Кагановича создан Совет по эвакуации. В тот день у невоенной части руководства, по-видимому, еще теплилась слабая надежда на то, что отступление не будет очень уж большим и долгим. Однако, как вспоминал первый заместитель Кагановича в Совете по эвакуации А. И. Микоян, «через два дня стало ясно, что эвакуация принимает огромные масштабы. Невозможно было эвакуировать все подряд. Не хватало ни времени, ни транспорта. Приходилось буквально с ходу выбирать, что в интересах государства эвакуировать в первую очередь. Надо было также оперативно решать, в какие районы страны эвакуировать те или иные заводы и предприятия…»[102].

А железные дороги задыхались. Требовалось обеспечить прохождение потока войск на фронт, потока эвакуируемых материальных ценностей и людей – с фронта на восток, а также «обычных» грузопотоков, ибо экономика должна была функционировать. Еще больше осложняло положение господство противника в воздухе. Железные дороги были одной из главных целей для немецкой авиации. В дневнике начальника немецкого Генштаба неоднократно упоминаются образовывавшиеся в те дни в тылу Красной Армии огромные скопления вагонов на станциях[103].

Яркий эпизод, характеризующий как работу железных дорог, так и стиль руководства Кагановича, описан в мемуарах работавшего в ВОСО (военные сообщения) генерала 3. И. Кондратьева. 30 июня он был направлен в Смоленск, чтобы организовать вывоз военного имущества со складов. Заметим, что в тексте мемуаров, изданных в 1968 году, автор не имеет возможности назвать Кагановича по имени и обозначает его лишь словом «нарком».

«Тихая, нетронутая войной улица, огромное каменное здание. У входа вывеска: „Управление западной железной дороги“. Зашел в кабинет начальника. За резным дубовым столом – молодой чернобровый Виктор Антонович Гарнык, мой давнишний знакомый. Увидев меня, он обрадовался. Я рассказал о цели своего приезда. Виктор Антонович… распорядился приступить к погрузке и отправке в тыл боеприпасов и всего, что у них есть из военного имущества.

Управление дороги работало в полном составе.

«Что за беспечность? – удивился я. – Город эвакуируется, бои идут под Оршей и Витебском, магистраль непрерывно укорачивается…»

– Почему медлите с отправкой людей? – спросил у Гарныка. – Оставьте себе небольшую оперативную группу, а остальные пусть едут в тыл. Там станции забиты, нужны специалисты.

– Нет распоряжения наркома, – ответил Виктор Антонович. – А напрашиваться не хочу, скажет: трус, испугался, убегаешь с боевого поста…

Неожиданно здание качнулось, задрожали оконные стекла, и только после этого послышался взрыв. Над крышей прогудел немецкий бомбардировщик. Зениток здесь нет. Фашисты летают безнаказанно и бомбят на выбор. Настаиваю, чтобы Гарнык немедленно доложил в Москву о сложившейся обстановке. В случае чего я помогу убедить наркома в необходимости немедленной эвакуации управления. После долгих колебаний Гарнык снимает телефонную трубку. Короткий разговор… Разрешение на эвакуацию получено»[104].

Оба собеседника уверены в целесообразности эвакуации людей. Но Гарнык сильнее боится Кагановича, чем немецкого бомбардировщика. Ведь даже после близкого разрыва бомбы его колебания были «долгими»! Однако здесь же ощущается, насколько необходимо жесткое руководство в условиях войны.

К 5 июля положение на железных дорогах Москвы было таково:

«Станционные пути, ветки, тупики столичного узла оказались забитыми вливавшимися со всех направлений поездами. Выхода на запад почти не было. Железнодорожные магистрали, идущие к фронту, представляли собой обрубки. Москва превратилась в головную базу снабжения войск и перевалки военных грузов с железной дороги на автомобильный транспорт»[105].

«Уже в июле 1941 года, – вспоминает А. И. Микоян, – стало ясно, что Л. М. Каганович, будучи перегружен делами на транспорте, не может обеспечить надлежащую работу Совета по эвакуации…»[106]

16 июля председателем Совета по эвакуации вместо Кагановича был назначен Шверник. Все исследователи, как отечественные, так и зарубежные, называют массовую эвакуацию советской промышленности одним из выдающихся технических достижений второй мировой войны. Значительная доля заслуг в этом принадлежит Кагановичу как наркому путей сообщения.

22 июля Москва – не только столица, но и крупнейший железнодорожный узел страны – подверглась первой массированной бомбардировке.

В конце сентября немецко-фашистские захватчики начали операцию «Тайфун» с целью окружения Москвы. На первом этапе крупные силы Резервного, Брянского и Западного фронтов попали в окружение. Все теперь зависело от того, насколько быстро железные дороги смогут перебросить под Москву новые войска с других участков фронта и из глубины страны. Именно в эти дни, например, была быстро перевезена из Сталинграда в Мценск танковая бригада Катукова, сыгравшая ключевую роль в задержке продвижения танков армии Гудериана от Орла на Тулу.

Утром 15 октября на заседании ГКО и Политбюро принято решение о немедленной, в течение суток, эвакуации Советского правительства, наркоматов, иностранных посольств. Сталин предлагал Политбюро выехать из Москвы в тот же день, а сам намеревался уехать утром 16-го. Но по предложению Микояна было решено, что Политбюро выедет только вместе со Сталиным. Микоян вспоминает:

«Запомнился разговор с Л. М. Кагановичем. Когда мы вместе спускались в лифте, он сказал фразу, которая меня просто огорошила:

– Слушай, когда будете ночью уезжать, то, пожалуйста, скажите мне, чтобы я не застрял здесь.

Я ответил:

– О чем ты говоришь? Я же сказал, что ночью не уеду. Мы поедем со Сталиным завтра, а ты уедешь со своим наркоматом»[107].

15 октября начальник одного из отделов метрополитена С. Е. Теплов вместе с начальником метрополитена был вызван в НКПС.

«В наркомате мы увидели нечто невероятное: двери раскрыты, суетятся люди, выносят кипы бумаг, одним словом, паника. Нас принял нарком Л. М. Каганович. Он был, как никогда, возбужден, отдавал