- Обязательно! Вас, если уж вы что-то решили сделать, ничем не удержать.
- Помилуйте, Флора, вы завышаете мои возможности!
- И не думаю! Ведь я каждый день печатаю ваши статьи, веду дела... Это дает мне право.
- Так чем же я отличаюсь от Вячеслава Александровича, который работал здесь раньше?
- Вячеслав Александрович был высок, добр, мягок в обращении и очень улыбчив, - сказала Флора. - А вы какой-то дикий...
- Что? - спросил я. - Да вы все сговорились обзывать меня диким!
По лицу Флоры пробежала тень.
- Я ни с кем не сговаривалась.
- В чем же моя дикость?
- Я сегодня перечитала еще одну вашу статью об инженере с завода мотоциклов. Зло и честно написано. Вы даже об обычных фактах говорите так, что, когда читаешь, становится почему-то тревожно. Вы должны, вы обязаны расследовать историю с певцами.
Флору прервал звонок у двери.
Оказалось, к нам пришли Марина и Николай Николаевич.
- Ну так что же истина? - спросил Николай Николаевич, не здороваясь. - Познаем мы ее или нет?
- Нет, не познаем. Пора возвращаться к реальности. К нормальной жизни со вкусом, с цветом, с запахами. От того, что кто-то хорошо или плохо спел Роберта, в мире мало что изменится. Электростанции будут вырабатывать столько же энергии, сколько и вырабатывали, хорошее пиво будет так же приятно отдавать горьковатым солодом. В последнее время мы все слишком много говорим.
- Можно и возразить. Нынче такое время... Время говорливых людей, сказал Николай Николаевич, усаживаясь. - Сейчас я работаю над повестью...
- А я над статьей, - не слишком вежливо прервал я его. - И давайте заниматься своими прямыми делами.
- Прямыми делами? - переспросил он. - Какие дела надо считать прямыми, а какие нет? Пойди разбери!
- Мои прямые дела - писать статьи. Хотя бы те, которые внесены в квартальный план редакции.
- В вас играет желчь, как было принято говорить в старину, - сказал Николай Николаевич. - Выражение с медицинской точки зрения, может быть, и бессмысленное, но образное.
Марина сидела рядом с Николаем Николаевичем и молчала. И молчание это было почему-то зловещим. А Флора так и осталась у машинки. Длинная нога с высоким подъемом, короткая юбка из странной ткани в клетку и блузка в горошинку. Я точно впервые заметил ее. Был себе секретарь корпункта со странным именем, с непонятными речами о давно уехавшем Вячеславе Александровиче. Не то мебель, не то обязательное приложение к выстроившимся на стеллажах папкам с архивами. Кого же в эту минуту она напоминала? Когда-то я придумал, что она напоминает продавщицу цветов из комедии Бернарда Шоу 'Пигмалион', которую безумный профессор Генри Хиггинс 'выучил на герцогиню'. Но ведь настоящей Элизы Дулиттл никто из нас не видел и видеть не мог. Она жила лишь в воображении самого Шоу. А те актрисы, которые пытались Элизу изобразить, лично меня только раздражали. Может быть, есть роли, которые не следует играть, и пьесы, которые не следует ставить на сцене? Доводилось ли вам хоть однажды встретиться в театре с Чацким, который показался вам именно таким, каким представлялся при чтении пьесы?
- Вы сегодня не в духе, - заметил Николай Николаевич. - Между тем мы тут для серьезного разговора.
Марина поднялась и подошла к окну. Понятия не имею, что интересного она могла увидеть в нашем унылом дворике-колодце, но всем своим видом она давала понять, что наша с Николаем Николаевичем беседа ей неинтересна и она не намерена терять время на пустое времяпрепровождение. И вообще, в самом визите Марины и Николая Николаевича было нечто нарочитое, может быть, даже заранее продуманное.
- Я много думал над всем тем, о чем мы говорили в последнее время. Николай Николаевич снял очки и принялся тщательно протирать их кусочком замши. - Поначалу и у меня самого возник соблазн принять участие в розысках таинственного человека, дарящего другим голоса. Но сейчас, по зрелом размышлении, я предпочел бы...
- Мне надо уйти, - сказала вдруг Флора. - Если понадоблюсь, звоните.
Ее каблуки простучали через холл, хлопнула входная дверь.
- Если бы молодость знала, если бы старость могла! - ни с того, ни с сего произнес Николай Николаевич; впрочем, эта реплика наверняка имела какое-то отношение к Флоре. - В своей повести мне хотелось бы поднять проблему права каждого человека на талант.
- А кто это право оспаривает?
- Сама жизнь. Мало просто объявить всех равными перед законом. Дело в том, что у нас возможности неодинаковы. Один в силах стать творцом космических кораблей, другой - рекордсменом по прыжкам в высоту, а третий - ни тем ни другим. Так вот, мы должны стремиться к тому, чтобы 'третий' не был лишним, не был обделенным. Недаром в популярной песне поется: 'Я не третий, я не лишний, это только показалось...' Крик души! Кто из нас думал хоть однажды, что он тот самый лишний, без которого можно было бы и обойтись? Хотя, с другой стороны, мы, как часть природы, не вправе вопрошать: зачем мы? Природа так задумала, не спросясь у нас. И каждый обязан терпеливо нести свой крест...
В те минуты я очень терпеливо нес свой крест: выслушивал витийствования классика областной литературы, считал в уме до ста, потом до двухсот - только бы не затеять спор и не наговорить чего-нибудь лишнего. Кроме того, я не мог понять поведения Марины. Отчего она стоит, заложив руки за спину, у окна? Кто инициатор этого разговора - она или классик областной литературы?
- В тот вечер, - спокойно продолжал Николай Николаевич, - в тот вечер, когда я провожал Марину к корреспондентскому пункту...
- Так это вы были в белом плаще?
- Не помню. У меня три плаща. Разного цвета. История с розысками волшебника, дарящего людям голос, как вы отлично понимаете, бред, ересь, химеры, пригрезившиеся в тяжелом предутреннем сне. Поиграли мы с вами в фантастику - ну и хватит. Никто не ждал, что вы с такой истовостью возьметесь за дело. В том числе и я - хотя бы в тот день, когда беседовал с вами в кафе. Если бы знал, что дело примет такой оборот, поостерегался бы откровенничать... Вся эта история неприятна Марине. И я испытываю чувство вины перед нею.
Тут Марина наконец отошла от окна.
- Думаю, будет лучше, если мы побеседуем с глазу на глаз, - сказала она.
- Со мною? - Николай Николаевич выглядел ошарашенным: такой поворот дела был для него явной неожиданностью.
- Нет. С ним.
Я отметил про себя это 'с ним'. Оно не предвещало ничего приятного. Но счел, что уклоняться от разговора тоже было бы неверным.
- Подождать внизу?
Мне очень хотелось сказать: 'Как в тот раз. Вам не привыкать'. Но сдержал себя. Марина успокоила Николая Николаевича, объяснив, что разговор будет коротким.
- Итак? - спросил я, когда дверь за Николаем Николаевичем закрылась.
- Сигарету!
- Гляди, научишься курить.
- Да уж все равно. Свое я оттанцевала, как та стрекоза. А педагогу хорошее дыхание уже ни к чему. Ты не мог бы отсюда уехать?
- С какой стати?
- Действительно. Я говорю глупости. Должность, зарплата, положение и прочее.
- Зарплата и положение тут ни при чем. Но, согласись, не каждый день хорошие знакомые просят кого бы ни было уехать из города.
- Мне уже почти сорок лет. Это осень. Надеяться, как в юности, что явится голубой принц, смешно. И все же у каждого из нас есть какие-то иллюзии. Мы в них верим даже в очень зрелом возрасте. До самой
