шампанского в такое время никогда не вредил ни одному полицейскому.
Слова 'Лансон брют' мгновенно иссушают печаль Толстяка. Его зрачок становится золотистым, как пробка от шампанского.
- Рассказывай,- вздыхаю я, готовый ко всему.
- Ну вот...
Он расшнуровывает свой правый башмак и сбрасывает его, помогая левой ногой. Через дырявый носок высовывается ряд пальцев, подтверждающих, что Толстяк принадлежит к семейству копытных, и даже копытных в трауре.
- Ты позволишь? - мурлычет он.- Меня мучают мозоли.
- Однако это не лучший пример, который ты им подаешь, чтобы побудить их к...
- Оставь свои шутки, Тонио... Я полностью выпотрошен всей этой историей...
Он умолкает, приятно взволнованный появлением слегка запотевшей бутылки, которую приносит Фелиция.
- Ты можешь начать свое объяснение, когда захочешь, если не предпочтешь изложить его в письменной форме.
- Когда мы с тобой расстались сразу после полудня, не знаю, заметил ли ты, но Берта была в гневе!
- Да, это было так же заметно, как твой красный нос на том, что тебе служит лицом
- Поскольку у нее не был приготовлен обед и так как она не хотела заниматься стряпней в это время, мы пошли в ресторан,- знаешь, этот, 'Ля жуа', на соседней с нашей улице... Там фирменное блюдо-петух в вине...
Его лицо озаряется желудочными воспоминаниями, и он вздыхает
- Его готовят с маленькими луковицами, кусочками сала и гренками, натертыми чесноком Чеснок - это самое главное в этом блюде Большинство поваров его не кладут - вроде бы он убивает вкус лука...
Мне просто смешно... (И в самом деде, он издает такой звук, который бы вы расслышали, находясь у себя дома, если бы поднапрягли свой слух.) Мне смешно, потому что чеснок - это как бы жена лука...
- Нет! - перебиваю я.- Он не может быть женой: у него лесбиянские наклонности (34).
Этот убогий каламбур возвращает его к реальности.
- Ладно, оставим это,- говорит он нехотя.
- Вот именно, оставим живописание меню, у мамы имеется поваренная книга с предисловием Курнонского (35).
- Так вот, мы сидим в ресторане. И тут за десертом Берта поднимает скандал...
- Из-за чего? Что, в сливки подмешали горчицу?
- Нет, но в ее башку вернулись утренние события. Она стала мне говорить, что ты и я - две бездари, и просто трудно представить, что в наше время на несколько дней похищают порядочных женщин, а мерзавцы полицейские палец о палец не ударят для того, чтобы отыскать этих негодяев.
Он умолкает.
- Вот так. Переведи дух, Толстяк, а то из тебя выйдет плохой стеклодув.
- Вечно ты смеешься, даже в серьезных случаях!
Я наполняю фужеры, и мы принимаемся за их содержимое.
- За здоровье Берты! - говорю я.
Парикмахер хнычет в свое шампанское энного года выдержки.
Толстяк проглатывает свой бокал, как какой-нибудь стаканчик 'Мюскаде' за стойкой.
- Она была так взбешена, что ушла,- говорит он.- Она все больше сатанела во время разговора, ты же ее знаешь. И вдруг - бах! - встает и сматывается, прежде чем я успел заплатить. Сказать тебе, она даже не стала доедать клубнику со сливками!.. Мне пришлось самому съесть ее порцию.
- И что дальше?
- Поначалу я не слишком обеспокоился. Я подумал, что она пошла поплакаться в жилетку моего присутствующего здесь друга Альфреда...
Альфред подхватывает: 'И я ее не видел!'
- Представляешь? - причитает Берюрье.- Он ее не видел! Я целый день шатаюсь по нашему кварталу, заходя то к Полю, то к Пьеру. Под вечер возвращаюсь домой - никого! Я жду. Опять никого! В десять часов я выхожу из себя и иду будить моего присутствующего здесь друга Альфреда...
- А я ее так и не видел! - подтверждает массажист волосяного покрова черепов.
- Ты слышишь? - плачущим голосом спрашивает Здоровило.- Он ее не видел... Мы ходили от его дома к моему до полуночи. Нет Берты!
- Забрали б ее черти!..
Это уже говорю я. Говорю не ради рифмы - она была бы неудачной,- а потому что меня неожиданно охватывает беспокойство. Настоящее беспокойство...
- Ма,- говорю я,- у нас в аптечке должен быть 'Макситон'. Налей-ка нам всем троим по хорошей дозе. Похоже, нам придется не спать всю ночь!
Лицо моей славной Фелиции сереет от волнения. Через стол я кладу свою руку поверх ее руки.
- Не беспокойся! Я отосплюсь завтра... Ты же знаешь, как я люблю спать днем, пока ты убираешь в доме. Сквозь сон я чувствую, как ты ходишь по комнатам... Как бы ты ни старалась, мама, ходить на цыпочках и приподнимать двери за щеколды, чтобы они не скрипели, я все равно слышу тебя, и от этого мой сон становится еще слаще.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
- Куда мы так несемся? - причитает доблестный Берю, подтверждая высказывание, согласно которому человек будто бы есть мыслящий тростник. С тростником у Берю абсолютно нет ничего общего; он скорее тянет на гигантский баобаб, но думает он много, особенно о жратве.
- Мы возвращаемся в Мэзон-Лаффит,- отрывисто отвечаю я с тем чувством лаконизма, которое побудило Министерство почт и телеграфа сделать мне однажды лестные предложения.
- Опять!..- мямлит Толстяк.
- Что ты хочешь, Жиртрест, лично я еду туда в четвертый раз. Если меня выгонят из полиции, у меня останется шанс устроиться в Управление городского транспорта, чтобы обеспечивать автобусное сообщение на этом направлении в дни скачек.
- А зачем ты туда возвращаешься?
- Если бы вместо головы у тебя было не ведро патоки, ты бы вспомнил, что твоя пастушка с пеной у рта утверждала, что она узнала этот дом... Ты говоришь, что она была раздосадована тем, что мы собираемся похерить это дело, и обозвала нас бездарями... Поскольку эта девушка отважна и ничего не боится, я думаю своей головкой гениального легавого, что она решила вернуться сюда, дабы разобраться на месте и, может быть, последить за хибарой на проспекте Мариво.
Парикмахер жалобно хнычет:
- В этом вся Берта! Отважная, решительная, повинующаяся самым благородным порывам...
- Согласен,- говорю я.- Ей дадут медаль с лентой, длиной с кардинальский шлейф, но, ради всего святого, дружище, позвольте нам спокойно думать.
Рассерженный ловец вшей забивается в угол на заднем сиденье моего движителя на бензине и не произносит более ни слова.
Толстяк, который любого заткнет за пояс по части дедукции, делает вывод:
- Стало быть, этот хренов Лавми замешан в этом деле?
- Возможно, да, в самом деле...
- Сволочь! Какая там он ни звезда, но ты увидишь, как я всыплю этому торговцу томностью. Когда я отведу свою душу на нем, можешь быть уверен, что голливудская студия сделает из его контракта конфетти. Все эти дуры, которые млеют перед его фотографиями, подумают, что это Франкенштейн!
- Умерь свое красноречие! - успокаиваю я его.- Прежде чем громить, надо знать, что громить. Каждый может ошибиться, как говорил еж, слезая с одежной щетки.
- Что ни говори, но с этой хибарой не все в порядке. Если Берта сказала, что она уверена, что была здесь, значит, она уверена в этом. Эта малышка - само воплощение женской логики, можешь спросить у Альфреда.
- Я больше ничего не говорю,- сердито бросает косец бород, чопорный, как пенсне.
