строят еще одно оборонительное кольцо.
Полученная информация пригодилась нам. Хорошо зная слабые места неприятеля, мы с меньшей затратой сил преодолевали его сопротивление. К исходу 27 июля наши армии вместе с правофланговыми соединениями 1-го Прибалтийского фронта продвинулись на 50-75 километров. В восточной части Латвии - Латгалии остались неосвобожденными всего лишь три района.
В Даугавпилс переехали Центральный Комитет Коммунистической партии Латвии и правительство республики. Они сразу же взялись за восстановление разрушенного оккупантами народного хозяйства.
На освобожденной земле начиналась мирная жизнь. ...Вечером в блиндаже мы включили приемник и услышали голос Левитана. Диктор читал приказ Верховного Главнокомандующего:
- '...В честь побед Второго Прибалтийского фронта, освободившего города Даугавпилс и Резекне, произвести салют из двухсот двадцати орудий...'
Мы замерли, прислушиваясь к потрескиваниям и шороху в эфире. Наконец до нас донесся торжественный гром салюта. Один залп, другой, третий...
Мы сидели, с трудом сдерживая счастливое волнение.
Я и Михаил Степанович Маслов допрашивали пленных. Перед нами стояли двое: один - пожилой ефрейтор в изодранном мундире, с худым, небритым лицом, второй - совсем подросток, голубоглазый и узкоплечий. Тонкая шея его по-цыплячьи выглядывала из слишком свободного ворота мундира.
Старший оказался крестьянином из Восточной Пруссии. Ответив на вопрос полковника Маслова, он неожиданно добавил:
- А вообще... надоело все это... В победу теперь уже мало кто верит. Некоторые говорят об этом вслух, не опасаясь осведомителей гестапо.
- Почему же тогда не прекращаете сопротивления?
Ефрейтор долго молчит, потом роняет:
- Это не так просто сделать...
О том, как в гитлеровских войсках расправлялись с колеблющимися, мы знали. В приказе командующего группой армий 'Север', который нам раздобыл разведчик Д. А. Розенблюм, были такие строки:
'Всякий, кто сделает хоть шаг, чтобы без разрешения покинуть занимаемое место, будет расстрелян. Командирам дивизий и полков сейчас, более чем когда-либо, лично следить за тем, чтобы всякая попытка к отходу пресекалась оружием'.
Боялись солдаты также и репрессий по отношению к своим семьям.
Юнец больше рассказывал о родных. Его отец работал на военном заводе. За саботаж и связь с группой настроенных против Гитлера был арестован и расстрелян. Мать умерла, а брат находится во французском плену...
- Поверьте мне, герр генерал, - говорил он, - я ненавижу нацистов. В плен сдался добровольно и хочу чем-нибудь помочь вам.
Когда пленные вышли, я позвонил А. П. Пигурнову и предложил ему использовать юношу для выступлений перед микрофоном мощной громкоговорящей установки.
После этого в помещение ввели молодого лейтенанта артиллерии. Он, щелкнув каблуками, представился: 'Де Болио'.
- Знакомая фамилия, - сказал я Маслову.
- Его отец командовал двадцать третьей пехотной дивизией, которую мы разбили, - напомнил мне Михаил Степанович. - После разгрома его соединения под Лудзой генерал де Болио был отстранен от должности и отдан под суд.
Я с нескрываемым интересом посмотрел на офицера. Ему было года 22-23. Черные, отливающие глянцем волосы разделял безукоризненный пробор. Глаза большие, темные. Он стоял тонкий, элегантный и, казалось, ко всему безразличный. От него исходил легкий запах хороших духов.
- Скажите, - спросил я де Болио через переводчика, - почему вы и ваш отец, французы, служите Гитлеру?
- Мои предки были военными, жили в Эльзасе. Когда произошла французская революция, мой прадед перевелся в немецкую армию. А дед, отец и я продолжаем служить в ней по традиции.
Лейтенант говорил неторопливо, с достоинством, всем своим видом показывая, что никакие обстоятельства не заставят его выйти из привычных рамок комильфо.
- Что же вы, представитель старинного французского рода, защищаете на этих вот полях?
- Нам платят, мсье генерал...
- А вам не кажется, что деньги, которые получаете вы, дурно пахнут?
Пленный выслушал переводчика и пожал плечами, как бы говоря, что столь пустяковая тема не заслуживает разговора.
- Солдату незачем думать о морали. Это - дело философов и писателей...
- Так вас учил фюрер?
Лейтенант промолчал.
Мне хотелось услышать от него не заученные фразы из катехизиса фашистского солдафона, а то, что он думает на самом деле. Поэтому продолжал спрашивать :
- Вам, конечно, известно, что вы помогаете врагам вашего отечества. Или об этом тоже не положено думать солдату?
Француз долго не отвечал, потом наконец произнес:
- Да, да... Это ужасно...
Он достал надушенный платок, провел им по лбу. Затем, словно устыдившись минутной слабости, выпрямился и придал своему лицу выражение вежливого ожидания.
- За что смещен с должности и отдан под суд ваш отец?
- Видимо, ему перестали доверять. После покушения на Гитлера многих снимают или арестовывают.
- А не можете ли вы сказать, как теперь расценивают немецкие офицеры положение Германии и ее армии?
- Большинство предпочитает не говорить об этом. У гестапо длинные уши. Некоторые возлагают надежды на новое сверхмощное оружие, на перелом в войне.
- А каково ваше мнение?
Лейтенант посмотрел куда-то в сторону.
- У меня нет иллюзий... Я не хочу больше драться за мертвое дело. Поэтому вы и видите меня здесь...
- Чувствуете, - обратился ко мне полковник Маслов, когда конвой увел лейтенанта де Болио, - на какие песни пошла мода?
Он подметил верно. Мне вспомнилась осень сорок первого на Брянском фронте. Я допрашивал тогда холеного и очень высокомерного офицера. Как ни пытался выжать из него что-нибудь, он не удостоил меня ни одним словом. А когда его повели, вскинул руку и крикнул: 'Хайль Гитлер!'
Такие пленные не встречались уже давно.
6
В полдень из Даугавпилса на командный пункт приехал генерал-лейтенант В. Н. Богаткин. Он сообщил нам, что 1-й Прибалтийский фронт уже занял Шяуляй и успешно развивает наступление на Елгаву и Тукум, обходя Ригу с запада.
- Центральный Комитет Коммунистической партии и правительство Латвии устанавливают тесную связь с командованием Первого Прибалтийского, - сказал Владимир Николаевич. - Некоторые из членов ЦК считают целесообразным сто тридцатый латышский корпус перебросить к Елгаве, чтобы он действовал вместе с войсками Баграмяна.
- Зачем же, - возразил я, - если группа армий 'Север' в районе Тукума будет рассечена на две части, то в окружении и уничтожении неприятеля в районе Риги примут участие все Прибалтийские фронты. А кто именно освободит столицу Латвии, мы или соседи, - это уже не столь важно. Огорчения будут разве только у командования...
Да они, собственно, уже и были. Выслушав по телефону доклад командующего фронтом об итогах боев за день. Маршал Советского Союза А. М. Василевский и генерал армии А. И. Антонов снова напомнили о нашем отставании.
29 июля у меня состоялся разговор с заместителем начальника Генерального штаба. Я записал его. Антонов сказал тогда:
- Ставка перенацелила Первый Прибалтийский фронт. Главный удар он будет наносить не на каунасском, а на рижском направлении. Но сил у него маловато. У вас высвобождается четвертая гвардейская армия. Готовьте ее для переброски на западный берег Даугавы. Она, видимо, перейдет в подчинение Баграмяна.
- А может быть, на участок от Даугавы до города Бауски передвинуть основные силы фронта?- спросил я Антонова. - Тогда нам не пришлось бы прорывать укрепленные вражеские линии с востока, а можно было бы миновать их и двигаться на Ригу с юга, из района юго-восточнее Елгавы. Первый же Прибалтийский развивал бы наступление из района юго-западнее Елгавы на Тукум или Кемери, в обход рижской группировки противника с запада.
- Не вы первый делаете такое предложение, - ответил Антонов. - Но Верховный не согласен. Он считает, что, во-первых, при таком решении сила удара по рижской группировке будет ослаблена. Во-вторых, переброску сейчас делать поздно. А кроме того... - Антонов сделал небольшую паузу, как бы подбирая нужные слова, - надо учесть еще и то, что лыжню-то к Риге проделал Первый Прибалтийский...
После этих слов продолжать разговор уже не имело смысла. И мы на этом его закончили.
Итак, наши задачи оставались прежними. Перво-наперво нам предстояло пробиться через лесисто-болотистую Лубанскую низменность, самую большую в Латвии. К ней примыкало озеро Лубана, окруженное множеством мелких водоемов. Здесь было царство лесов, топей, камышей. Даже летом в этих местах передвигаться очень трудно. Ни одной приличной дороги. Лишь изредка встречались гати да полусгнившие мостки. Стоило свернуть с дороги - и сразу трясина. С юга и с юго- востока в озеро стекается несколько речушек: Лысина, Малмута, Малта, Резекне. Отсюда же берет начало Айвиексте, впадающая около города Плявиняс в Даугаву. Все эти водные артерии и капилляры являлись для нас дополнительными препятствиями. Оборону в Лубанской низменности держала сначала только 19-я латышская дивизия СС. Затем немецкое командование бросило сюда еще два соединения, усиленные саперными частями. Они настроили укреплений. Мосты и гати взорвали, а дороги, просеки, броды и межозерные дефиле завалили деревьями, заминировали. В наиболее опасных местах соорудили дзоты.
Вот на такой местности на правом фланге предстояло действовать нашей 10-й гвардейской армии.
К югу от нее в направлении на Марциену выдвигалась новая, 42-я армия под командованием
