протянула мне теплую руку. Глаза у Чернышевой были влажные и влекущие, полные губы чуть тронула улыбка - тоже влекущая, так называемая загадочная улыбка, что-то на первый взгляд обещающая, а что - один черт знает. Позабыв про совет Ермишина, я несколько дольше, чем следовало, 'пялил глаза' и был немедленно поставлен на место.
- Ты к моей жене пришел или ко мне? - буркнул Чернышев. - Смотри, друг ситный, не вздумай брать у Маши интервью, когда я уйду в море.
- А когда вы уходите? - исключительно глупо спросил я. - Я к тому, что...
Чернышевы посмотрели друг на друга и рассмеялись.
- Понятно, - прервал Чернышев. - Маша, заноси в свой реестр еще одного леща и ступай... Что, хороша у меня жена?
- Хороша, - согласился я, опять же с несколько большим энтузиазмом, чем следовало. - А что, много этих... лещей в реестре?
- Штук десять наберется, - беззаботно ответил Чернышев, вводя меня в комнату, служившую, видимо, кабинетом и гостиной, и с грохотом пододвигая кресла к журнальному столику. - Тебя Павлом зовут? Садись, Паша, и спрашивай, что надо.
Пожалуй, самое время дать его портрет. Представьте себе человека чуть выше среднего роста, очень худого, но ширококостного, с туго обтянутым дубленой кожей лицом, на котором весьма приметны высокий лоб - за счет отступившей полуседой шевелюры, серые с льдинкой глаза, ястребиный нос и мощный подбородок; руки сильные и узловатые, с ревматическими утолщениями на пальцах, а походка энергичная, несмотря на легкую хромоту.
- Садись же, - повторил Чернышев и сам удобно погрузился в кресло. - Твое, как вы говорите, творчество мне знакомо, читал твою книжку про знатных земляков.
Я польщено склонил голову.
- Плохая книжка, - продолжил Чернышев. - Плаваешь на поверхности, не человека описываешь, а как он план выполняет, И опять же умиляешься на каждой странице: смотрите, какие они у меня все хорошие! Блестят твои земляки, как хромированные. А ведь книга немалые деньги, полтинник стоит. Купишь такую, полистаешь и расстраиваешься: лучше бы мне дали по морде!
Я вытащил кошелек, отсчитал пятьдесят копеек.
- Что ж, это справедливо! - Чернышев взял деньги и сунул в карман пижамы. - Будем считать, познакомились, приступим к делу.
Со стыдом припоминаю, что впервые в своей журналистской практике я растерялся. До сих пор люди, о которых я собирался писать, вели себя совершенно по-иному: одни со сдержанным достоинством, другие чрезмерно предупредительно, третьи не скрывали радости, что их имя появится в газете, простительная человеческая слабость; но впервые человек, которого я интервьюировал, лез вон из кожи, чтобы произвести самое неблагоприятное впечатление.
- Мне поручено, - я, сделав акцент на последнем слове и ледяным тоном повторил, - поручено написать о вашем последнем рейсе. Какие обстоятельства предопределили успешное выполнение плана добычи рыбы?
- Молодец, - похвалил Чернышев. - Берешь быка за рога. Записывай: первое дружба, второе - взаимопомощь, третье - энтузиазм и трудовой подъем. Все или еще чего добавить?
- Пожалуй, достаточно. - Я встал и сунул блокнот в карман. - Был счастлив познакомиться, всего хорошего.
- Ладно, хватит валять дурака! - Чернышев довольно бесцеремонно толкнул меня обратно в кресло. - Маша! - неожиданно рявкнул он так, что я вздрогнул. Кофе корреспонденту! Книга твоя, конечно, не высший сорт, но про капитана Прожогина ты написал совсем не худо, хотя и со слезой: он у тебя добряк и размазня, а на самом деде Демьяныч держал команду в великом страхе, молоток был капитан и знатный ерник. Бери назад свою полтину и не дуйся. Агентура донесла, ты обо мне наводил справки, а я о тебе. Старик Ермишин заверяет, что с тобой дело иметь можно, а я его уважаю за ум и трезвость. Давай договоримся: когда пойду на корм рыбам, сочинишь про меня некролог, можешь хоть в стихах, а сейчас мне от тебя нужно другое.
- Но редакционное задание...
Чернышев досадливо поморщился.
- Если так уж надо, напиши, что отличились старпом Лыков, тралмастер Птаха, матросы Воротилин и Дуганов. Придумай что-нибудь и разведи водой, ваш брат это умеет. А дело вот какое. Про нашу зимнюю историю в Беринговом море хорошо знаешь? Про гибель судов от обледенения?
Я неуверенно кивнул. Ну и собеседник! Прав Чупиков - не угадаешь, в какую сторону развернет Чернышева через минуту.
- Ни хрена ты не знаешь, - бросил Чернышев и достал из портфеля сколотые скрепкой бумаги. - Здесь мои заметки на эту тему, не сейчас, дома прочтешь, только пока ни гугу, на меня и так всех собак вешают. Вот если ты мне с этим делом поможешь... Завтра с утра в управлении рыболовства важное совещание, приходи с блокнотом. Очень нужно, чтоб газета поддержала, шуму там будет много, зимний промысел на носу, а кое-кто рассуждает по-бараньи...
Приоткрыв ногой дверь, да так, что распахнулись полы короткого халата, с подносом в руках вошла Маша.
- Застегнись, бесстыжая, - перехватив мой взгляд, буркнул Чернышев. Корреспондента из строя выводишь.
- А пусть они не смотрят, куда не надо, - дерзко ответила жена, небрежно запахнув халат. - Ешьте, пейте, дорогой гость.
- Всыплю я тебе когда-нибудь, - со вздохом пригрозил Чернышев, провожая жену взглядом, отнюдь не свидетельствующим о том, что эта угроза будет приведена в исполнение. - Я так скажу, Паша: все они бесовки, и нет на них никакой управы. Сам-то женат?
- Был когда-то.
- Свободный охотник, - неодобрительно констатировал Чернышев. - Знаю я вашего брата, так и вынюхиваете, где что плохо лежит. Я бы всех таких гуляк собрал в одну кучу и в принудительном порядке переженил на самых злющих бабах, чтоб вы, собаки, еле ноги таскали. Маша!
- Черт побери, вы меня заикой сделаете! - возмутился я.
Маша просунула в дверь голову.
- Минуты без меня прожить не может, - пожаловалась она. - Истоскуется, пока плавает, и ходит за мной, как малое дитя. Ну, чего?
- Попридержи язык! Где сахар?
- Возьмешь в буфете. - Маша захлопнула дверь.
- Я же тебе говорил, что они бесовки. - Чернышев развел руками. - А с другой стороны, разве без ихней сестры проживешь?
Я сочувственно изогнул брови, подтверждая сию истину. Мне стало весело. По всей видимости, 'бесовка' явно не из тех, кто позволяет собой помыкать, я вряд ли Чернышев дома капитанствует. Не по-христиански, но я почувствовал глубокое удовлетворение от этой мысли. И тут же окончательно в ней утвердился. В прихожей послышались детские голоса, и в комнату, размахивая портфелями, одна за другой влетели три девочки-погодки, лет от десяти до двенадцати.
- Папа, ты обещал в кино!
- Немедленно одевайся!
- Ну, па-па!
Чернышев попытался принять строгий вид, но расплылся и не скрипучим, а на удивление домашним голосом призвал дочек к порядку, все-таки дома гость, а они такие шумные и невоспитанные. Прежде всего дети должны доложить, как прошли уроки, ведь они знают, что папу беспокоят контрольные, а Танюшу могли вызвать по географии. Он стал так умилен и благообразен, что я только диву давался: неужели этот отменнейший семьянин и есть тот самый 'хромой черт', одна язвительная ухмылка которого приводит в неистовство окружающих? В эту минуту Чернышев разительно напоминал старого, уставшего от лая цепного пса, который выполз из конуры и, урча от удовольствия, позволяет ползать по себе хозяйским детям.
- Дамское общество, - проворчал Чернышев, пытаясь угадать понимание на моем лице. - Слово есть слово, ничего не поделаешь. Завтра увидимся, будь здоров.
В самом неопределенном настроении я пришел домой, уселся за стол и со скукой начал листать отпечатанную на машинке копию то ли варианта статьи, то ли наброска доклада с многочисленными вставками от руки, вкривь и вкось разбросанными на полях.
Но вскоре мое внимание обострилось. ИЗ ЗАМЕТОК ЧЕРНЫШЕВА
Когда советские и японские рыболовные суда стали переходить от сезонного к круглогодичному промыслу, они еще задолго до событий в Беринговом море встретились с чрезвычайно тяжелыми гидрометеорологическими условиями.
Речь пойдет об обледенении судов, когда в результате действия стихийных сил на открытых конструкциях образуются большие массы льда. В наиболее тяжелых случаях потеря остойчивости может наступить мгновенно: достаточно удара волны или порыва ветра, чтобы судно опрокинулось вверх килем.
Поскольку в данной ситуации экипаж гибнет, не успевая подать сигнал бедствия, подробности подобных катастроф обычно остаются невыясненными.
(Вставка от руки: 'У японцев, по их данным, за период с осени 1957 года по весну 1961 года оверкиль от обледенения - 44 судна, погибло 427 моряков'.)
Некоторые сведения о судах, не вернувшихся на свои базы.
Группа японских рыболовных траулеров закончила промысел у западного берега о. Сахалин и возвращалась в порт Вакканай. Все суда были на связи. В это время над проливом Лаперуза проходил циклон, обусловивший на пути следования судов северо-восточный ветер 15 м/с. Температура воздуха понизилась да минус 15 градусов, высота волны достигла 5 метров. На подходах к порту Вакканай траулер 'Такарахи Мару № 15' перестал выходить на связь. Как выяснилось позже, все суда группы подверглись сильнейшему обледенению и производили непрерывную околку льда. На следующий день в море была обнаружена резиновая надувная лодка с тремя умершими от переохлаждения членами экипажа 'Такарахи Мару № 15'. Остальные 12 человек экипажа вместе с судном пропали без вести.
В другой раз флотилия из восьми японских траулеров оказалась в тыловой части сильного циклона. Ветер был северо- восточный 20 м/с, высота волны 5 метров, температура воздуха минус 16 градусов. С борта судна 'Тенью
