удерживает 'Обь' в этих водах; и пока сохранится шанс, пусть один из тысячи, из миллиона, я из Антарктики не уйду - это уж говорю вам, как Мастер, со всей ответственностью.
Лосев кивает направо, в четырех кабельтовых айсберг. В свете прожекторов видны многочисленные гроты, изломы Айсберг старый, весь в шрамах, да еще угол наклона как у Пизанской башни: опасный бродяга, один бог знает, сколько ему еще быть на плаву. Может, с месяц продержится, а может, через минуту опрокинется. Обойти бы его стороной, да не выйдет, весь локатор в светлячках: айсбергов справа как собак нерезаных. 'Красотища!' восторгается Белов. Я показываю ему кулак: сглазишь, сукин сын. Проходим, держась самой кромки, с почтительнейшим уважением. Пронесло...
Смотрю на Колю Белова и припоминаю один разговор. По пути в Антарктиду мы коротали вечера вместе - Коля, Андрей Гаранин и Серега Семенов, старые кореши. Коля, как обычно, заводил Андрея, крыл его старомодность и обзывал бродячим философом. Спорили в тот раз не помню о каком пустяке, потом, как часто бывает, зацепили по дороге предмет посолиднев и в конце концов добрались до вечности: что после нас рассыплется в прах, а что останется. Коля, хотя и летчик, человек приземленный, такая тема не его конек, и он пытался потопить ее в потоке остроумия: вечно и неизменно, мол, наше стремление воспроизводить себе подобных субъектов; мы с Серегой посмеивались, а Андрей терпеливо дождался, пока запас Колиного юмора не истощился, и слово за слово втянул нас в серьезный разговор. В нашем быстро меняющемся мире, говорил тогда Андрей, есть ценности преходящие и вечные. Люди приходят и уходят, ветшают одни теории и возникают другие, выбрасываются на свалку машины, еще вчера казавшиеся совершенством, и даже спутники и космические корабли не так волнуют, как совсем недавно, в гагаринские времена. Эти ценности преходящи, через тысячелетия историки будут лишь вскользь упоминать о них в своих монографиях. Но есть вечная ценность, которая будет во все века будоражить души: светлые идеалы человечества.
- Но они тоже меняются,- возразил Белов.
- Не все и не всегда,- ответил Андрей.
- Назови вечную ценность - и я сдаюсь!
- Пожалуйста. 'Не оставляй человека в беде'.
У нас, моряков, есть свои обычаи, у летчиков и полярников свои неписаные и никем не утвержденные. Родились они в незапамятные времена, от кого - не размышлял, наверное, от самой жизни, выношенного ею опыта, и так уж получилось, что нет для нашего брата ничего важнее, чем их соблюсти и не опозорить себя по молодости или на старости лет. Семья может не узнать, начальство простит, а старый друг не подаст руки. В высоких широтах больше инструкций и приказов людьми правит Полярный закон. Много в нем есть параграфов, кровью написанных и сердцем утвержденных, и главный из них тот, о котором сказал тогда Андрей: 'Не оставляй человека в беде'.
А их одиннадцать - там, на станции Лазарев. Они тоже отзимовали свое и должны возвратиться домой. Должны во что бы то ни стало, иначе их вера в Полярный закон будет подорвана!
Не все поймут меня правильно. Не слышал, а знаю, в каютах кое-кто меня поливает: 'Заупрямился, старый черт, не иначе с женой по радио поругался наказывает'. Быть такого не может, чтоб не поливали, осточертели холодные воды хуже горькой редьки. Насчет запланированного ремонта, перерасходов уже намекали - так, между прочим, за обедом в кают-компании. А на вторую зимовку людей оставить дешевле? Это как и что считать. По деньгам, может, и дешевле, а вы мне скажите: сколько стоит месяц полярной тоски? Я-то знаю, сколько: один год жизни. И Семенов знает и Гаранин, они не в вертолет - в закон верят. Жаль, что старые полярники, хранители закона, понемногу расстаются с высокими широтами - естественная убыль, а молодежь избалована техникой, уж слишком верит в ее всемогущество. Коля Белов с чьих-то слов рассказывал, что Чкалов то ли в шутку, то ли всерьез бросил; 'Авиация кончается с теплым туалетом'. Пошутил, наверное, но все равно здорово сказано. Прошлого не вернешь, но как-то обидно, что дороги, на которых гибли первопроходцы, для нынешней молодежи пустяк: похрапывают в самолете, даже вниз лень взглянуть...
Ладно, молчу, разворчался, старый хрыч, молодежь ему, видишь ли, не угодила. В том, что нам за пятьдесят, но молодежь виновата, друзья мои...
Ох, Серега, Андрей, знали бы вы, каково мне сейчас...
Самойлов погасил сигарету, кивнул Лосеву и направился в радиорубку. И оттуда в эфир понеслось:
- Дизель-электроход 'Обь' вызывает станцию Лазарев, 'Обь' вызывает Лазарев, Самойлов просит Семенова, прием...
БАРМИН
Уже несколько дней бушует пурга, и мы, как пришпиленные жуки, торчим в помещениях под толщей снега.
На третий день я открываю великую истину: высшее благо, дарованное человеку природой,- это сон. В забвении человек всемогущ: он побеждает страдание и обретает крылья; ни волшебная лампа Аладдина, ни философский камень не делают человека таким богатым, сильным и счастливым, как это делают сновидения. А главное, сои, как ничто другое, убивает время. Супермен будущего, которому сон заменяют таблетки, вызывает у меня жалость: этот несчастный лишится иллюзий, блаженных часов отрешения от жизни. Он никогда не поймет мудрости прекрасных слов поэта: 'Я б хотел забыться и заснуть...'
Тихо забившись в свой угол, я продолжаю размышлять. Мы сидим в кают-компании, каждый из нас вроде бы занят своим делом, но это лишь видимость: наши уши, как локаторы, настроены на доносящуюся из радиорубки морзянку.
- Пи-пи-пи! - Веня подходит к двери радиорубки, прислушивается.- Костя, о чем пищит морзянка?
Костя Томилин делает вид, что не слышит. Он уже целый час выводит аршинные буквы на склеенных в длинную ленту синоптических картах.
- Док,- Веня с заговорщическим видом кивает в сторону Томилина,- выжми из него расшифровку.
Для таких натур, как Веня, бездеятельность - смертная мука. Один маломощный дизелек на трех механиков - насмешка над Веней Филатовым, которого распирают молодость, сила и неутолимая жажда деятельности.
- Костя, голубчик,- проникновенно говорю я,- ты же известная полярная сирена, очаруй 'Обь', примани ее к нашему пустынному берегу своей сладкозвучной морзянкой!.. О чем они там, Костя?
Томилин многозначительно молчит. Они, радисты, хорошо воспитаны, разглашать эфирные новости имеет право только начальник.
- Тайны мадридского двора! - Разочарованный Веня прижимает к себе гитару, берет аккорд.
Так что вы не беспокойтесь,
Климат здесь вполне хороший.
То, что я забыл галоши,
Вас тревожить не должно.
И добавлю, что к тому же
Зонтик тоже здесь не нужен,
Потому что видел лужи
Я последний раз в кино...
Я люблю, когда Веня поет. Не столько потому, что мне так уж нравится его исполнение, сколько потому, что па это время он целиком погружается в себя и перестает цапаться е Дугиным, что всем уже надоело.
- Фонтан иссяк? - Костя откладывает карандаши и удовлетворенно смотрит на им же созданное произведение искусства.- Помоги повесить, бард. У тебя кнопки, док?
Мы вешаем на стену плакат:
ДО ПРИБЫТИЯ 'ОБИ' ОСТАЛОСЬ 'О' ДНЕЙ
- Женька, подай красный карандаш,- не слезая с табурета, просит Дугина Веня.- Здесь вкралась опечатка.
- Испортишь! - пугается Томилин.- Какая там опечатка?
Веня зачеркивает ноль и ставит над ним жирный вопросительный знак.
- Пожалуй, правильно,- оторвавшись от книги, замечает Груздев.- Пятый день сплошные вопросительные знаки.
- Пробьется,- весомо говорит Дугин.
- Когда - вот в чем вопрос,- с гамлетовским скептицизмом изрекает Груздев.
- А чем нам плохо? - с той же весомостью продолжает Дугин.- Живем не в балке, а в теплом доме, и, главное, суточные опять же идут.
Груздев смотрит на него с затаенной насмешкой.
- Удовлетворяйся малым,- бормочет он,- и крохи большого будут для тебя счастьем.
