иллюзией. Престиж. Понимаешь?
– Не совсем.
Чародей пошевелил рукой, и терраса исчезла. Под ними была пропасть, бездна, утыканная внизу торчащими из пены морской каменными зубьями. Они стояли на узенькой ленточке из темных плит, цирковым мостиком протянувшимся от дворика Аретузы к поддерживающей иллюзорную террасу колонне.
Геральт с трудом сохранил равновесие. Будь он нормальным человеком, не ведьмаком, ему б не удержаться. Но даже он был захвачен врасплох. Чародей, конечно, заметил его резкое движение, да и выражение лица, несомненно, как-то изменилось. Ветер покачнул его на узкой дорожке, пропасть взвыла зловещим шумом волн.
– А ведь ты боишься смерти, – ухмыльнулся Вильгефорц. – Все-таки ты ее боишься.
Тряпичная куколка глядела на них глазками-пуговками.
– Он тебя обманул, – проворчала Йеннифэр, прижимаясь к ведьмаку. – Никакой опасности не было, он наверняка страховал тебя и себя левитационным полем. Рисковать он не стал бы. Что дальше?
– Мы перешли в другое крыло Аретузы. Он провел меня в большую комнату, скорее всего – кабинет одной из учительниц, а то и ректорши. Мы присели за стол, на котором стояли песочные часы. Я уловил аромат духов Лидии и понял, что она побывала в комнате до нас…
– А Вильгефорц?
– Вильгефорц спросил…
– Почему ты не стал чародеем, Геральт? Тебя никогда не прельщало Искусство? Только откровенно.
– Откровенно? Прельщало.
– Так почему же ты не внял гласу влечения?
– Решил, что разумнее внимать гласу рассудка.
– То есть?
– Годы ведьмачества научили меня соизмерять силы с намерениями. Знаешь, Вильгефорц, когда-то я знавал краснолюда, который в детстве мечтал стать эльфом. Как думаешь, стал бы, если б последовал гласу влечения?
– Это что же, сравнение? Параллель? Если да, то совершенно неудачная. Краснолюд не мог стать эльфом. Ибо у него не было матери-эльфки.
Геральт долго молчал. Наконец сказал:
– Ну конечно. Можно было догадаться. Ты немного покопался в моей биографии. Можешь сказать зачем?
– Может, мне привиделась такая картина в Галерее Славы: мы двое за столом, а на латунной табличке надпись: «Вильгефорц из Роггевеена заключает пакт с Геральтом из Ривии».
– Это была бы аллегория, – сказал ведьмак, – под названием «Знание торжествует над невежеством». Я предпочел бы картину более реалистическую: «Вильгефорц объясняет Геральту, в чем дело».
Вильгефорц сложил пальцы рук на уровне рта.
– Разве не ясно?
– Нет.
– Ты забыл? Картина-то, которая мне привиделась, висит в Галерее Славы, на нее глядят люди будущих поколений, которые прекрасно знают, в чем дело, какие события отражены на полотне. Изображенные там Вильгефорц и Геральт договариваются и заключают пакт о взаимопонимании, в результате чего Геральт, внемля гласу не какой-то там тяги или влечения, а истинного призвания, вступил наконец в ряды магов, положив конец тому не очень осмысленному и лишенному будущего существованию, которое вел до сих пор.
– Подумать только, – сказал ведьмак после очень долгого молчания, – еще совсем недавно я считал, будто уже ничто не в состоянии меня удивить. Поверь, Вильгефорц, долго я буду вспоминать этот банкет и здешнюю феерию событий. Воистину, это достойно картины под названием «Геральт покидает остров Танедд, лопаясь от смеха».
– Не понял. – Чародей слегка наклонился. – Я запутался в вычурностях твоей речи, густо пересыпанной изысканнейшими оборотами.
– Причины непонимания мне ясны. Мы слишком различны, чтобы понять. Ты – могущественнейший маг из Капитула, достигший единения с Природой. Я – бродяга, ведьмак, мутант, болтающийся по миру и за деньги уничтожающий чудовищ…
– Вычурность, – прервал чародей, – сменилась баналом…
– Мы слишком различны. – Геральт не позволил себя прервать. – А тот пустячок, что моя мать была, совершенно случайно, чародейкой, этого различия стереть не может. Кстати, из чистого любопытства: кем была твоя мать?
– Понятия не имею, – спокойно сказал Вильгефорц.
Ведьмак тут же умолк.
– Друиды из Ковирского Круга, – продолжил чародей, – нашли меня в канаве в Лан Экстере. Приютили, воспитали и выучили. На друида, разумеется. Знаешь, кто такие друиды? Это такие мутанты, бродяги, которые болтаются по миру и поклоняются священным дубам.
Ведьмак молчал.
– А потом, – продолжал Вильгефорц, – в ходе некоторых друидских ритуалов вылезли наружу мои способности. Способности, которые определенно и неоспоримо позволяли установить мою родословную. Породили меня, конечно, случайно, два человека, из коих по меньшей мере один был чародеем.
Геральт молчал.
– Тот, кто мои скромные способности обнаружил, был, само собой, случайно встретившимся чародеем, – спокойно продолжал Вильгефорц. – И он же решил оказать мне колоссальную услугу: предложил обучаться и совершенствоваться, а в перспективе – вступить в Братство магов.
– И ты, – глухо проговорил Геральт, – принял предложение.
– Нет. – Голос Вильгефорца становился все холоднее и неприятнее. – Отказался в крайне невежливой, даже просто в хамской форме. Вывалил на дедуню всю злобу. Хотел, чтобы он почувствовал себя виноватым, он и вся его магическая кодла. Виноватым, конечно, из-за канавы в Лан Экстере, виноватым в том, что один или два прощелыги магика, лишенные сердца и человеческих чувств поганцы, кинули меня в канаву после рождения, а не до него. Чародей, конечно, и не понял меня, и не возмутился тем, что я ему тогда сказал. Пожал плечами и пошел прочь, заклеймив тем самым себя и своих соратников печатью бесчувственных, невежественных, заслуживающих величайшего презрения подлецов.
Геральт молчал.
– Друидами я пресытился, – продолжал Вильгефорц. – Поэтому покинул священные дубравы и ринулся в мир. Хватался за все, многого стыжусь до сих пор. В конце концов стал наемником. Моя дальнейшая жизнь потекла, как ты, вероятно, догадываешься, по известному руслу: солдат героический, солдат побежденный, мародер, грабитель, насильник, убийца, наконец – беглец, удирающий на край света от веревки. Ну драпанул я на край света. И там, на краю света, познал женщину. Чародейку.
– Осторожнее, – шепнул ведьмак, прищурившись. – Осторожнее, Вильгефорц, смотри, чтобы притягиваемые за хвост подобия не завели тебя слишком далеко.
– Подобия уже кончились. – Чародей не опустил глаз. – Потому что я не справился с чувствами, которые испытывал к той женщине. Ее чувств я не понял, а она и не пыталась мне помочь. Я ее бросил. Потому как она была, выражаясь научно, промискуитична, а проще говоря, хотела всегда, с кем угодно, где угодно и как угодно, а ко всему прочему была воплощением невежественности,
