- Расстрелять.
Повернулся и ушел к штабному автомобилю. Солдатский круг расступился. Парни из разведроты (двое или трое?) увели японцев за сопку. Оттуда донеслось несколько коротких автоматных очередей.
Странно, конечно...
Но мы все, кто был как бы зрителем и свидетелем в этой сцене, полковника Оганесяна не осудили. Никто из нас. Злые мы были на них. За какую-то непонятную жестокость. Не отдельных японцев, а вообще - за жестокость японского военного духа, что ли.
Эта ихняя особенность поразила нас сразу же после перехода границы, когда штурмовали приграничную укрепзону. Была на японской стороне высота Верблюд - двуглавая сопка с дотом на каждой вершине. Склоны перед сопкой пристреляны 'кинжальным огнем' с двух направлений, соседний, 637-й полк, который брал эту сопку, уложил перед этими 'дотами' (долговременная огневая точка) целый батальон.
Но это-то все нормально, как на всякой войне.
Страшное было в другом: когда захватили эти огневые точки, оказалось, что пулеметчики в них (уже убитые, их в конце концов забросали гранатами) были прикованы к пулеметам цепями.
'Камикадзе' - смертники.
А в первую ночь на японской уже территории группа этих камикадзе вырезала расчет реактивной установки 'Катюша'. Ребята спали прямо на земле, японцы сняли часового и гвардейским минометчикам вспороли животы. Каждому. Уйти, конечно, не сумели, их поймали, и тут же - никаких судов на войне не бывает - сами солдаты разожгли огромный, как на языческих праздниках костер, и штыками загнали смертников в пламя.
Долг платежом красен.
Око за око.
Зло порождает зло - что там еще, подходящее к случаю?
Фронтовики, ребята, которые с запада приехали, - народ был уже и привычный. А нам-то было всего по 17 лет. Я, помню, несколько дней после этой ночи не мог проглотить даже трофейные японские галеты, пресные и совершенно не имеющие никакого запаха или вкуса.
Не любили мы японцев тогда.
На слуху и на памяти были и вальс 'На сопках Маньчжурии', Цусима, крейсер 'Варяг', озеро Хасан и речка Халхин-Гол...
Не любили мы их.
VI
А тут в день ультиматума полковник Оганесян приехал, посмотрел и молча уехал. Минут за тридцать до полуночи подогнали к лагерю два аэродромных прожектора и три ДШК - зенитные установки, по четыре крупнокалиберных пулемета в каждой, смонтированные в кузовах 'студебекеров'. Расставили всю эту 'технику' вдоль ограды напротив заводской стены по ту сторону лагеря. Там был какой-то брошеный завод и стена одного корпуса, прямо как скала, обрывом поднималась над бараками.
Ровно в двенадцать часов ночи вспыхнули прожекторы, и через аэродромные усилители понеслись команды: 'Прицел!.. Азимут!.. Длинными очередями... Огонь!' - и двенадцать крупнокалиберных стволов расстелили над бараками огненное гремящее покрывало. Пули в стену за лагерем бьются, искры летят. Светло, как днем, стало.
Никто, конечно, из бараков не вышел.
Часовые наши наблюдали, видели через окна: как только все началось, они с нар на пол все повалились и так на полу до рассвета и пролежали.
VII
После этого полуночного фейерверка в лагере опять стало тихо. Больше ультиматумов нам не предъявляли. Но теперь 'нежелательный процесс' возник на нашей стороне колючей проволоки.
Началось все с той огромной кучи оружия, которую японцы накидали у нашего шлагбаума, когда мы у них 'принимали капитуляцию'. В тот же день выставили часового у этого бесхозного арсенала, и в табели по постам он стал числиться как 'пост № 1'. И в тот же день (вернее, в ту же ночь) у этого поста появились китайцы из соседних деревень.
Как раз в это время на территории, освобожденной нами от японской оккупации, началось создание административного устройства будущей Китайской Народной Республики. Шла регистрация местного населения, и каждый явившийся к месту регистрации 'с оружием в руках' почти автоматически зачислялся в ряды хунхузов - борцов народного сопротивления оккупационному режиму. В ближайшие дни на 'посту № 1' цена одной японской винтовки системы 'Орисака' установилась на отметке в одну четверть ханжи - китайской рисовой водки.
Всю поступающую 'валютную наличность' наш старшина взял под свой контроль, и во время еды (завтрак, обед и ужин) каждому караульному отмеривалась порция - полная до краев крышка от трофейного солдатского котелка. Мы потом смерили: ровно пол-литра помещалась. То есть каждый получал в сутки полтора литра этого экзотического самопального напитка. Страшная, между прочим, была вещь! Очень уж вонючая, мы по первости пили ее, зажимая нос пальцами.
Потом привыкли.
Но дисциплина у нас стала серьезно хромать. Дивиденды от деятельности 'поста № 1' все увеличивались, и ароматы ханжи все чаще разливались в воздухе и в перерывах между приемами пищи. Тут еще скука, старики ждали демобилизации, потом слух прошел, что наш полк скоро расформируют. В общем, время было какое-то такое неопределенное, разболтанное, дисциплины положенной не было.
Но все это - трофейное оружие, ханжа - было, так сказать, внешним усугубляющим обстоятельством. Главное было в нашей полной 'профнепригодности'. Мы были полковой артиллерийской батареей. За шесть месяцев в учебном полку и за два месяца непрерывных ежесуточных маршей и маневров в условиях горно- лесистой местности вблизи границы (перед наступлением) из нас сделали наводчиков, заряжающих, подносчиков снарядов, связистов, разведчиков-наблюдателей... меня вот - командиром орудия. И всех вместе нас обучили главному: поддерживать огнем действия пехоты, находясь в ее боевых порядках. Война в Маньчжурии была короткой, однако она показала, что мы с этим как-никак, худо-бедно, но справились.
А тут?..
Ну какие мы, к лешему, были 'охранники'! Это же, как ни крути, совсем другая 'специализация'. Тут нужны были конвоиры, надзиратели, надсмотрщики, вертухаи... что там еще? Ну и, соответственно, какая-то иная 'профессиональная' психология.
Ну вот, например, стоят солдаты на постах, часовые: и что они? 'Чего здесь охранять-то?! Был бы объект какой, а то япошки эти гребаные - торчи тут из-за них. Холодно!..'
А и одеты-то мы были, Господи, кто в чем.
Это ведь конец сорок пятого года, в стране голод, самый настоящий голод был. Все войска за пределами страны были переведены на местное, подножное, так сказать, довольствие. А мы как ушли в наступление в ботинках сыромятных, в обмотках перестиранных, шинелях и бушлатах бывших в употреблении... в походе еще обносились все в лоскуты!
Трофейное обмундирование понапялили на себя - кто что!
И мундиры, и ботинки, и ремни с японскими пряжками, шапки ихние солдатские, то ли из волчьего, то ли из собачьего меха - ужас! Посмотришь, бывало: солдаты, не солдаты... Армия, не армия...
А что нам было делать? Холодно, по ночам морозы уже стояли. Ребята на угловых постах натаскают в канавы и в кюветы дорожные бревен, столбов поваленных, досок, костры запалят, сидят греются. И патрульные часовые, которые вдоль ограды двигаться должны, - они тоже здесь. Подойдут к костру, посидят побазарят и пошли на другой угол.
К другому костру!..
VIII
В ту ночь в караульном помещении слышу вдруг: Бах! Ба-бах!.. Стрельба на объекте! Я поднял караул в ружье, трех караульных с собой и побежал на выстрелы, к угловому посту:
- Что такое?!
- Японцы убежали...
- Как - убежали?!
Патрульный, конечно, здесь же, у костра.
- Где? - спрашиваю.
- Да вон там... - отвечает, а сам трясется весь. - С той стороны, где кухня... разрезали проволоку и
