быстро. Андрею даже стало неловко самому заходить на выставку. На него оглядывались, просили автографы, высказывали прямо в лицо свои восторги. Похвалы его не трогали, скорее угнетали самой формой своей, возвеличиванием таланта. Велик или мал, талант был его сущностью. И работа была тоже только работой.
Андрею было важно, чтобы не магия имени художника, а его рисунки зачаровывали людей и заставляли их думать и действовать, превращаться как бы в прямых участников событий. Что ему в том, если будут говорить: 'Ах как сильно написано! Какой это мастер!' Должны говорить: 'Узнаю, все было именно так'. - 'Посмотри, наверно, у солдата из всей семьи никого не осталось в живых'. - 'Эх, в руки бы мне сейчас автомат, полоснуть по этим вешателям'. 'А ребенок играет. Чей он?' Вот тогда, если так, для него имеет смысл сделанная им работа. И выставка. Не его личной славы выставка, а его мыслей, обращенных к людям и запечатленных в художественных образах. С людьми немой разговор.
Однажды Андрей попытался все это объяснить Ирине. Она выслушала рассеянно, вглядываясь в рисунок, который Андрей, по ее замечаниям, исправлял уже несколько раз.
'Если бы я не знала тебя достаточно хорошо, - отозвалась Ирина, - я бы сейчас назвала тебя ханжой. Болтуном в лучшем случае. Ему, видите ли, не нужна личная слава. Будто бы истинная, заслуженная слава может существовать сама по себе. Если ты отрицаешь славу, отрицай тогда и собственный талант. А тогда все, что ты нарисовал, попросту бездарная мазня!'
'Ирина, ты меня не поняла. Мне хотелось сказать, что я не ищу и не стремлюсь к славе...'
'А славу великие мастера никогда и не ищут. Она к ним приходит сама. Ты же слишком рано заговорил о славе. Ты отказываешься от того, чего у тебя еще нет. И может быть, вообще не будет. Истинная слава к художнику приходит не в первый день его первой выставки, а сто лет спустя после его смерти. Извини, что сказала так грубо. Но это для выразительности'.
'Ирина! Ну зачем ты перевернула все с ног на голову? Ведь ты же понимаешь...'
'Только что ты утверждал, что я тебя не понимаю!'
'Ирина, ты умная...'
'Спасибо! И ты, Андрей, не безнадежный тупица. Иначе разве стала бы я пропадать целыми днями в твоей мастерской, любуясь твоей работой? Талантливой, очень талантливой. Достойной большого признания. Славы. Вот тут я себе противоречу, но только потому, что в наше время уже начальный успех стало привычным называть славой. Так вот, вернусь от тебя домой, у меня с Алексеем только и разговоров что о выставке. И если бы ты мне рот не зажимал, всех друзей своих тоже заговорила бы. Почему? Потому что я умная тут я с тобой согласна. При дураке-художнике обязательно должна быть умная женщина. И добрая. Тебя я изгрызла своими замечаниями. А во имя чего? Твоего успеха. Вот этот рисунок, - она подала Андрею, - ведь правда хорош, очень хорош? Ты его пять раз переделывал. А посмотри: вражеский танк навис над окопом, рушится под его гусеницами земля, струится и засыпает людей, ближнего к танку уже скрыла до пояса... Сколько секунд для этого нужно?'
'Не секунд - мгновений. А мгновениям я счета не знаю'.
'Тем лучше, мгновений. А сколько мгновений нужно солдату, чтобы успеть швырнуть гранату под танк? Почему же она еще в руке у него?'
'Так он же сейчас как раз ее бросит! Ты вглядись в движение его руки'.
'А ты вглядись в выражение его лица. Оно не совпадает с движением руки. Движение отстало'.
'Ты этого раньше не говорила. - Андрей в замешательстве вертел рисунок, убеждаясь, что Ирина совершенно права. Он и сам давно уже чувствовал в композиции какую-то неладность, а уловить ее не мог. - Пять раз я переделывал совсем другое'.
'Значит, в шестой раз переделаешь это. И проклинай меня, что пять раз ты занимался пустяками'.
Наступило молчание. Андрей знал, что переделает, если надо, и в десятый, и в сотый раз. Но почему последнее слово опять оказывается за нею? Как могло получиться, что, пять раз внося в рисунок поправки, мелкие, несущественные, он, художник, не заметил главного? Да не замечала и сама Ирина, а все же кое- что ее беспокоило, опять и опять она откладывала хороший рисунок в сторону и вот теперь заметила. Конечно, можно спорить, что выражение лица с движением руки необязательно соединимо. Момент испуга, момент прилива ярости и чисто физический толчок крупных комьев земли под колена слились, смешались, а рука... Нет, что же тут спорить? Теперь-то все ясно. Только трудно произнести:
'У тебя очень зоркий глаз, Ирина'.
Она вздохнула. И непонятно: то ли притворно, то ли искренне.
'Ты помнишь, Андрей, в день твоего приезда Алеша сказал, что тебе не хватает хорошей жены, такой, как я. И я взялась помочь тебе в этом. Теперь вижу, нет, мне такой не найти, во всяком случае в Светлогорске. Остается только мне самой развестись с Алексеем и выйти за тебя замуж. Иначе ты пропадешь. Твой талант. И твоя будущая слава'.
'Не пропаду', - сказал Андрей.
А сам подумал, что продолжать подобный разговор вот так, с глазу на глаз, даже в шутку невозможно. Возникает какое-то ощущение особой связанности, словно бы они с Ириной в каком-то заговоре между собой.
Ирина снова вздохнула.
'Конечно, ты не пропадешь в твоем собственном понимании этого слова. У тебя найдется достаточно мужества, чтобы набивать старые чемоданы своими новыми рисунками и потом где-нибудь в Чаусинске забрасывать их на чердак. Если он только просторен и сможет вместить все, что тобою будет сделано. А ты не лентяй, за долгую жизнь ты еще очень много нарисуешь. И кистью напишешь. Ты попомни: работа маслом у тебя еще впереди, от нее ты никуда не уйдешь. А живописные полотна, они крупнее рисунков и на чердаке требуют очень много места'.
'Почему на чердаке?' - сбитый с толку, проговорил Андрей.
'Потому что твою работу нужно тщательно скрывать от глаз человеческих, - разъяснила Ирина. - Иначе к тебе неизбежно придет слава личная слава! - которой ты так боишься. Заметь, я допускаю, что ты не ханжа, не притворщик и действительно слава там не слава, а известность, признание обществом твоего таланта тебя не волнует. Так ведь в этом случае все равно лично мне надо будет что-то предпринимать!'
Она явно забавлялась, потешалась над Андреем, хмуро поглядывающим в сторону. Но это было не злым издевательством, не тонкими шпилечками в бок с желанием ему досадить и вызвать бурную реакцию, а если и вызвать, так только с тем, чтобы несколько выпустить пар и тогда поговорить совершенно серьезно.
Андрей это угадывал. И мог бы взорваться, не рискуя испортить добрые отношения с Ириной. Она все равно не отступит. И, как обещала, 'легкой жизни не даст'. Тогда что же попусту с нею спорить? Этот спор надо продолжить самому с собой.
А Ирина между тем, выдерживая свой добродушно-озабоченный тон, продолжала:
'Поскольку по техническим причинам выйти за тебя замуж я не могу и надежной другой кандидатуры нет, что остается? Тащить тебя всю жизнь за собой, как бычка на веревочке, вызывая дикую ревность Алексея и зарабатывая себе аморалку? Искусство, конечно, требует жертв. И я на любые жертвы готова. Но ты ведь этого не оценишь. Тебе вот и слава совсем не нужна, и женская любовь тоже, я давно подметила это, а мне бы хоть чуточку славы, ну а любви и побольше, не отказалась бы. Д-да, вошли мы с тобой, Андрей, в тупичок. Есть, правда, кроме беззаветной женской любви и жертвенности во имя искусства и дорогого сердцу человека, еще и меркантильный женский расчет. Это когда женщина из таланта мужа выковывает славу, нужную ему или ненужную, себе же - приятную, интересную жизнь. А мужу - духовное одиночество, окончательный уход в мир своих художественных образов и, бывает, раньше времени и в мир иной. Ан- дрюша, такие, как ты, ненавистники женщин чаще всего обзаводятся женами, для которых любовь...'
Андрей ее остановил.
'Знаешь, Ирина, ты лектор очень хороший, и твои лекции на тему семьи и нравственности имеют огромный успех. Но здесь не та аудитория. Слушатели встают и уходят. - Он поднялся. - Как видишь, даже из собственной квартиры'.
'Это меня не касается, - сказала Ирина. - Только не забудь ключи взять с собой. Мне одной тут долго делать нечего. Оставаться до твоего возвращения я не стану. Тем более что меня дома ждут хороший муж, хорошие дочери и вполне понимающая аудитория. И я, следуя твоему любезному приглашению выйти вон, сделала бы это немедленно, опередив тебя, но в затяжном споре с тобой я не успела просмотреть
