бурливых вод десяток серебристых хариусов...
В беседку Андрей вошел, когда солнце уже близилось к закату. Ветер не утихал, казалось, даже набирал новую силу. К ночи может надуть дождя. С озера, невидимого из беседки, доносилось поскрипывание весел в уключинах, веселые голоса. Значит, ужин окончился, и 'бессердечники', любители лодочных гонок, спешат посостязаться в резвости, покачаться на волнах, пока еще держится хорошая погода. Он вернется в палату с наступлением темноты. Так не хочется с кем-нибудь сейчас разговаривать.
Андреи сделал несколько карандашных набросков в блокноте. Его увлекли движения мотающихся на ветру длинных и ниточно-тонких березовых ветвей, словно бы с мольбой протянутых к кому-то далекому и неприступному. Вот еще немного бы силы, еще, кинуться вслед, остановить, но опускаются в изнеможении черные нити, осыпанные дрожащей зеленой листвой, и ждут, когда их подхватит новым порывом ветра.
Он налетел, очень короткий, нетерпеливый, и не столько приподнял, сколько закрутил в воздушном вихре коленчато изогнутые концы ветвей. От них отделился один лист, взметнулся к нему, к солнцу, красноватыми лучами пронзающему березовую рощицу, взлетел и сник вместе с ветром, его подбросившим. Беспомощно кувыркаясь и поворачиваясь к свету то ярко-зеленой, то белесой своей стороной, стал падать на землю. Андрею стало жаль этот листочек: хотел улететь далеко, оторвался ст братьев, а теперь будет усыхать одиноко и скручиваться в желтую легкую трубочку, ждать, пока не утащит его к своему дому какой-нибудь муравей.
В ногах разливалась приятная усталость. Опять вспомнился таежный костер. Полежать бы возле него, наблюдая, как вьется теплый голубой огонек, и вслушиваясь, как пощелкивает в пламени сухой пихтовый лапник. Андрей пересел в другой угол беседки, вплотную забранный тесом, откуда обзор был меньше, уже, даже тропинка, ведущая к беседке, не была видна, зато здесь было затишье от ветра, который стал к вечеру прохладней.
Потянуло в дремоту. Андрей не стал сопротивляться, закрыл глаза и спиной привалился к дощатой стене. Мелькнула мысль: а может, здесь и на ночь остаться? Сон одолел его раньше, чем Андрей успел ответить себе на этот вопрос.
5
Проснулся он от скрипа шагов по песку, явно приближавшихся к беседке. Солнце уже закатилось, но было достаточно светло, чтобы разглядеть фигуру человека, возникшую на пороге. От неожиданности Андрей даже вздрогнул, он растерялся, не зная, как ему поступить.
- Можно войти? - спросила Ольга.
- Входите, - чужим голосом ответил Андрей. И поднялся, чтобы уйти.
- Много времени я не отниму у вас, Андрей Арсентьевич, - по-прежнему стоя на пороге, сказала Ольга. - Но я ведь и в санаторий приехала только ради того, чтобы с вами поговорить.
- О чем же? - Это было уже уступкой.
- Разве я знаю, как у нас здесь сложится разговор? При посторонних за обедом он не сложился, - сказала Ольга. И сделала два шага вперед. Конечно, время позднее, скоро стемнеет, но я так долго искала эту беседку.
- Кто вам сказал о ней? И почему вы решили, что я здесь?
- О беседке сказала Серафима Степановна еще за обедом, вскользь, сама. Поверьте, я не задавала ей никаких вопросов. И вообще не задавала никому вопросов. И я не знала, что вы здесь. Искала вас на дорожках вблизи санатория. Стучалась к вам в палату. Ходила по всем маршрутам, даже вокруг озера обошла и не заметила по первому разу ведущей сюда тропинки. - Она отвечала точно, сжато, как на допросе, но в тех мягких интонациях, так запомнилось Андрею, в каких она рекомендовала книги посетителям чаусинской библиотеки.
- Не понимаю цели вашего прихода. - Андрей не хотел вступать в разговор, но разговор продолжался и теперь все труднее было оборвать его.
Ольга сделала еще один шаг вперед. Андрей заметил, что теперь она одета в спортивный костюм и прическа скрыта под завязанным туго платком. Вид у нее утомленного долгой ходьбой человека. А он заставляет ее стоять на ногах. И допрашивает.
- Садитесь, Ольга Васильевна, - сказал Андрей. - По-видимому, и в самом деле нам следует поговорить вдвоем, без посторонних. Ведь я за обедом солгал.
- Был вынужден солгать, - поправила Ольга, - я понимаю. Потому и особенно старательно я вас искала. Я не хочу, чтобы вы лгали. И сама не хочу лгать.
Скамьи, а вернее, грубые лавки из некрашеных досок полукольцом были прикреплены к стенам беседки. И надо было садиться рядом или вести разговор через пустое пространство, которое здесь казалось огромным и подобным арене цирка. Благодарно шевельнув губами, Ольга опустилась на скамью, прикрыла глаза. Андрей стоял в замешательстве. Дико было бы перейти к противоположной стороне беседки. А сесть рядом с Ольгой, хотя бы и в некотором отдалении, значило вновь ей подчиниться. Он помедлил и все же сел рядом, почувствовав, как его сразу обдало легким ароматом сладких духов, смешанных с йодистым запахом озерных водорослей.
- Андрей Арсентьевич, могу я просто начать свой рассказ или должна сначала ответить еще на некоторые ваши вопросы? Я готова, - сказала Ольга доброжелательно, опять-таки словно бы предлагая на выбор читателей интересные книги.
- Как хотите, Ольга Васильевна. - Андрей хотел добавить: 'Меня это мало заботит', но удержался.
- Ох, как трудно начать, - сказала Ольга, - а всего лишь ранним утром сегодня, когда я сошла с поезда, мне казалось, что все будет просто и мы поговорим действительно как старые друзья. И я даже мысленно называла вас Андрюшей. Я так назвала бы вас и сейчас вслух, как это нечаянно сорвалось у меня за обедом, если бы тогда - помните, в Чаусинске? - вы меня ударили по щеке. Теперь я на это не имею права.
Она замолчала. Молчал и Андрей. К чему эта игра в благородство? Свое? Или его, Андреево, благородство? Для чего эти красивые фразы? Но Ольга и всегда так говорила. Пусть говорит как хочет. И что хочет. Только бы поскорее. Он не станет ее перебивать.
- Понимаю, - сказала Ольга. - Да, я повинна в гибели Мирона. Хотя, Андрей... Андрей Арсентьевич, если бы тогда я вышла за него замуж, как обещала - боже, как страшно выговаривать: обещала! - я не принесла бы ему радости. Потому что я его не любила, а думала о другом, которого тоже не любила, но который для меня был интересен своим положением. Подумайте, мне при моей внешности и при моем уме - простите, тогда я так думала - стать женой плотника или женой ответственного работника и с еще большими перспективами на продвижение по службе!
- Зачем вы все это мне говорите? Вы виновница гибели моего брата, которая тогда отказалась даже прочесть его последнее письмо! - Андрей едва сдерживал гнев. Ему вспомнилось, как глотал слезы Мирон, рассказывая об издевках Ольги.
- Говорю, потому что вы мне разрешили. - Голос Ольги был ровен, тих, но какие-то щемящие нотки прорывались в нем. - И еще потому, что не знаю сколько тогда забавлялась бы я с вами и целовалась, если бы именно в тот день, когда вы принесли мне письмо Мирона, Валентин Христофорович не предложил мне с ним зарегистрировать брак. - Ольга запнулась. - И я согласилась. Но поставила условие: через полтора года. Пусть он сначала закончит в Москве курсы повышения квалификации. Ему почему-то не хотелось ехать на эти курсы. А мне хотелось подольше побыть незамужней - вдруг встретится еще кто-то, предпочтительней Валентина Христофоровича. - Она трудно сглотнула слюну. - Почему вы и тогда не ударили меня по щеке, Андрей Арсентьевич? Конечно, в тот день это ничего не изменило бы. Но после я острее чувствовала бы... - что чувствовала? - слова я не найду...
- Мне это безразлично, Ольга Васильевна, - уже не скрывая раздражения, сказал Андрей.
- Я знаю, я думала, у нас иначе состоится эта встреча. И сейчас очень путаюсь. Понимаю, вам не нужна моя исповедь. Но без нее мне не выговорить главного. Ради чего я искала вас. Можно немного еще мне продолжить?
Андрей промолчал. 'Главное' ему было не нужно, 'главное' - цель приезда Ольги. Но если он сейчас оборвет разговор, как вынесет он последние два дня? Ольга покорна, ни на чем не настаивает, она только просит. Но диктует все же она.
- Влюбилась я в Валентина Христофоровича только тогда, когда стала его женой, - снова заговорила Ольга. - Влюбилась не любя, если можно допустить такое нелепое сочетание слов. Но по-другому это свое
