там беспрестанно звал Дашу, но если ее... Андрей Арсентьевич отгонял от себя страшные слова.
Он припоминал, где прошел ночью. Это был, вероятно, лишь самый окраек малинника, который огромным полукольцом охватывал весь склон сопки, обращенный к Зептукею. Даша могла уклониться значительно вправо, в сторону каменной стены. И необязательно спускаясь все ниже и ниже, как ему уверенно думалось.
Сейчас, судя по одиночным выстрелам Широколапа, Герман Петрович с Зенцовыми делают расширяющиеся круги вокруг палаток. Это поиск, рассчитанный уже на сплошное прочесывание тайги, без надежды, что потерявшийся человек откликнется на голос. Д-да...
Раздумывать больше нечего, надо быстрее исправлять свою оплошность и присоединяться к Широколапу с Зенцовыми.
Но как же тяжело подниматься в гору! Сбросить бы, сбросить давящую боль в груди! Андрей Арсентьевич вышвырнул из-за пазухи банку консервов, подумал и вонзил в ближнюю сосну топор, на него повесил моток бечевы и свою брезентовую куртку. Теперь при нем оставались только двустволка и наполовину опустевший патронташ. Рубашка не стягивала плечи, и дышать ему стало легче.
Он спросил себя: 'Ты много сделал ошибок в жизни. Но какая из них была самой тяжкой? Только эта'.
И припомнилось, что такой же вопрос он задал себе в присутствии Яниша незадолго до отъезда в Ерманчетскую тайгу. Они тогда стояли возле картины, которую Альфред Кристапович упорно называл 'После бури' и которую Андрей Арсентьевич тогда уже начинал покрывать слоем грунтовки. Яниш сказал: 'Любопытно, как ты сам на это ответишь, а я бы назвал вот эту - уничтожение прекрасной картины - самой тяжкой твоей ошибкой. Если не считать, конечно, еще большей ошибкой твое личное, ну, что ли, мужское одиночество. Жду твой ответ'. Он ответил Янишу: 'Много ищу, а нахожу мало. Что после меня останется? Я ничего не успел сказать как художник. В этом самая тяжкая моя ошибка'. И Яниш отрицательно покачал головой: 'Мы все не успеваем сделать то, что нам хотелось бы. Или говорим, попусту сотрясая воздух. А твоя военная 'Герника', а рисунки для академического атласа, а твои сто сорок книг, в которых миллионы и миллионы ребят с такой любовью разглядывают картинки и через них становятся открывателями мира, доброго и прекрасного, разве это пустяк? Ты любишь движение. Так вот, твои картинки - это пружина, которая для тебя, может быть, и незаметно, а приводит в движение лучшие чувства во многих людях. Андрей, Андрей, ты для себя жестоко сузил собственную жизнь, но для других ты ее все же раздвинул. Да! Да! Ты мало нашел? Не знаю. Но если, по-твоему, мало - продолжай поиски. Для человечества. Только ты и сам ведь тоже человечество. Вижу ярость в твоих глазах. Сбавим категорию: просто ты человек. А человеку, как известно, не чуждо ничто человеческое. Например, личное счастье. Поищи и его'. С Янишем трудно спорить. Он всегда бывает прав. Но он не способен с тобою как бы поменяться местами и попробовать прожить всю твою жизнь так, как ты ее прожил. С ошибками. Простыми, обыкновенными. И непоправимыми. На его крестном пути не было Ольги. И не было вдруг открывшей свет Ирины. И с его надзвездного пути вот так странно и необъяснимо не исчезала Даша...
Андрей Арсентьевич поднялся на треть склона, вломился сызнова в какой-то старый бурелом. Как тяжело перелезать через трухлявые, обугленные, полузависшие валежины! Еще трудней подныривать под них, обдирая лицо и шею о мелкий прутняк.
Теперь надо взять наискось, к началу малинника, а потом, забирая все выше, взад и вперед пройтись по нему.
Стукнул не очень далекий выстрел. Ага, Широколап с Зенцовыми тоже, только сверху, приближаются сюда же. Это очень правильно.
Не глядя под ноги, он сделал несколько крупных шагов и вдруг почувствовал, что его неудержимо потянуло вниз. Он ухватился за какую-то случайную вершину ольховника и, чтобы остановить скольжение, резким броском опрокинулся навзничь. Что это? Старая, по кромкам обросшая травой глубокая отвесная яма, в которые, бывало, таежные охотники ловили сохатых. Бог весть сколько их тут накопано, таких ям...
От резкого удара спиной об землю, когда он падал, острее стала боль в сердце. Он потискал левый бок рукой, поднялся. И вдруг из ямы донесся тихий вздох. Повторился...
- Даша!.. - вскрикнул Андрей Арсентьевич. И, превозмогая боль, наклонился к яме.
В ответ он услышал какой-то клокочущий стон, а внизу в полутьме разглядел Дашу, лежащую в странном изломе с запрокинутой назад головой. Он понял. Яма с давних пор стояла прикрытой тонким жердняком в редкий настил, а поверх настила замаскированной пластами живого моха. Жердочки от времени полусгнили, и, когда Даша в сумерках наступила на эту коварную кровлю, она рухнула. Но обломки жердочек оказались все же настолько еще крепкими, что, вонзившись в глинистые стены ямы, словно бы пришпилили ей плечи и шею под самым подбородком. Из ямы тянуло тяжелым запахом прели, сырости. Всю ночь в нее стекала дождевая вода. Даша без памяти, обессилена.
Андрей Арсентьевич выстрелил дуплетом. Вернее, хотел выстрелить. Но двустволка почему-то дала непонятную осечку. Что это значит? Он повертел ружье в руках. Оказывается, при падении расщепилась шейка ложи, цевье отошло и спусковые крючки не работали. Теперь и сигнала ничем не подашь. Вернуться за топором? Он пригодится, чтобы постучать обушком по сухостоинам, а главное, с ним надежнее будет выручать Дашу. Что можно сделать голыми руками?
Но сколько же времени нужно потратить на это? А Даше в яме так тяжело, даже полной грудью дышать она не может.
- Дашенька, Даша, потерпите, я здесь, - позвал Андрей Арсентьевич, понимая, что вряд ли она его слышит.
И сколько ему позволяли силы и нестихающая боль, зашагал торопливо в том направлении, откуда в последний раз прозвучал выстрел Широколапа. Надо скорее, скорее хотя бы с ним соединиться. Тогда все получится проще.
Подъем становился круче, торчали выступающие из-под мохового покрова остроугольные камни. Их приходилось обходить стороной. А когда Андрей Арсентьевич попытался пренебречь этим и поставил ногу на камень, она соскользнула вместе с лоскутком мокрого моха. Он едва-едва сохранил равновесие. А горячий пот облил ему спину.
Надо вышагивать все вверх и вверх. А сколько? Не лучше ли было ему сразу вернуться вниз за топором и действовать в одиночку?
Он попробовал крикнуть. Может быть, Герман Петрович услышит? Услышат Зенцовы?
Но он и сам свой голос не расслышал. Что-то неладное происходило с ним. Присесть бы на две-три минуты. Он нащупал бугорок, поросший багульником, хотел опуститься...
И в этот миг далеко в стороне от него и значительно выше, чем прежде, прогремел одиночный выстрел. Андрей Арсентьевич замер. Стало быть, гнаться за Широколапом и Зенцовыми совсем бесполезно.
- Даша! Даша! - в отчаянии, сухими губами выговорил он, бросаясь обратно и превозмогая свинцовую тяжесть в ногах.
Он скатывался все ниже и ниже, то выпрямляясь в полный рост, то обессиленно припадая к земле и помогая себе руками.
Останавливался, переводя дыхание. И опять бежал вперед. Ему так казалось - бежал. А между тем он двигался совсем медленно, выбивая из-под ног мелкие камешки, которые, подпрыгивая и пощелкивая, катились вниз по склону.
Вот и яма. Мимо нее - к топору? Нет, на это у него может сил уже не хватить. И тогда будет дело совсем невероятного случая, чтобы Герман Петрович с Зенцовыми могли тоже набрести на эту проклятую ловушку. Сейчас ведь они как раз удаляются от нее.
Не раздумывая, что с ним станет потом, Андреи Арсентьевич опустил ноги в яму и, немного тормозя локтями движение, соскользнул в мокрую, душную тесноту. Вырвал концы жердинок из глинистых стен, освобождая Дашины руки. Приподнял ее.
- Дашенька. Даша...
И почувствовал, как в ее обессиленное тело постепенно вливается жизнь. Она приходит в себя, открывает глаза, залепленной грязью ладонью проводит по лицу.
- Где я?..
Время, время... И нестерпимая боль. Сколько еще она продлится? Андрей Арсентьевич поставил Дашу
