Александр Александрович чувствовал душевное смятение и растерянность и никак не мог справиться с этими чувствами. Разное бывало, особенно в первые годы крупных ядерных исследований: люди, по своей неопытности или от несовершенства защиты, заражались радиоактивной пылью, попадали под просачивающиеся излучения ускорителей. Иногда выходили из управления реакторы. Это были аварии, несчастные случаи, но это были понятные несчастья... А сейчас? Тураев чувствовал интуицией старого исследователя, что случилась не простая авария. За этой катастрофой таилось что-то огромное, не менее огромное, чем нейтрид. Но что? С глухой, завистливой печалью чувствовал он, что не ему, восьмидесятилетнему старику, предстоит вести эти исследования: здесь нужна сила, бешеное напряжение мысли, энергия молодого воображения. Голуб и Сердюк! Что ж, они погибли как солдаты. Такой смерти можно только позавидовать. А ведь именно Иван Гаврилович сейчас так нужен для расследования этой катастрофы, которую он вызвал и от которой погиб. У него была и сила, и страстность исследователя, и молодая голова...
Александр Александрович отогнал бесполезные печальные мысли, положил жетоны в карман и тяжело встал: нужно действовать. Он вышел во двор.
На асфальтированных дорожках и лужайках небольшими группами стояли сотрудники. Они выглядели праздно среди тревожной обстановки в синих, желтых, коричневых плащах и пальто, в красивых шляпах и, должно быть, чувствовали это. Весть о том, что профессор Голуб и Сердюк находились в лаборатории вчера вечером, в момент взрыва, передавалась вполголоса. Никто ничего толком не знал.
Сердюк? Так я ж его вчера видел, здоровался! удивлялся басом стоявший невдалеке от Тураева высокий, плотный мужчина. Он вчера к нам в бюро приборов счетчик частиц приносил ремонтировать!
Как будто это обстоятельство могло опровергнуть случившееся.
Прислонясь к дереву, плакала и беспомощно вытирала руками глаза красивая черноволосая девушка кажется, лаборантка из лаборатории Голуба. Возле нее хмуро стоял светловолосый молодой человек с непокрытой перебинтованной головой и в плаще с поднятым воротником тот, который вчера видел вспышку в семнадцатой из окна высоковольтной лаборатории...
По дороге в свой институт Николай Самойлов пытался, но никак не мог осмыслить происшедшее. Только увидев покосившееся, ободранное взрывом здание главного корпуса, серо-зеленые комбинезоны аварийной команды, тревожные кучки сотрудников, он почувствовал реальность нагрянувшей беды: 'Ивана Гавриловича и Сердюка не стало! Совсем не стало!..'
Выйдя из машины, он снял шляпу, чтобы охладить голову ветром, да так и стоял в раздумье перед скелетом корпуса, пока от холода и тоскливых мыслей его тело не пробил нервный озноб. Что же случилось? Диверсия? Нет, пожалуй... Неужели то, о чем Иван Гаврилович говорил тогда, в парке, и чего он, Самойлов, не хотел понять?
Николай увидел академика Тураева в легком распахнутом плаще, с посиневшим морщинистым лицом и подошел к нему.
Здравствуйте, Александр Александрович! Он пожал сухую, старческую руку. Я привез два нейтрид- скафандра для... Не найдя нужного слова, он кивнул в сторону разрушенного корпуса. Помолчал. Думаю, что в лабораторию идти нужно мне. Я знаю положение всех установок, я хорошо знаю скафандры. И, замявшись, добавил менее решительно: Я ведь почти два года работал у Ивана Гавриловича...
Тураев смотрел на высоченного Самойлова, подняв голову вверх, внимательно и даже придирчиво, будто впервые его видел. Они нередко встречались и в институте, и на нейтрид-заводе, и на конференциях, но сейчас отсвет необычайности лежал на этом молодом инженере, как и на всем вокруг... Высокий, чуть сутулый, продолговатое смуглое лицо с крупными чертами; лоб, перерезанный тремя продольными морщинами; ветер растрепал над ним светлые прямые пряди волос; хмурые темные глаза; все лицо будто окаменело от холода и горя. 'Молод, силен... Да, такому это по плечу. Сможет и узнать и понять... Эх, хорошо быть молодым!' Не зависть, а какое-то светлое отцовское чувство поднималось в Александре Александровиче. Помолчав, он сказал:
Что ж, идите, если не боитесь... Только одному нельзя, подберите себе ассистента.
Ассистента? Хорошо, я сейчас спрошу у наших инженеров.
Самойлов повернулся, чтобы идти, но в это время знакомый взволнованный голос окликнул его:
Николай, подожди!
К нему подходил Яков Якин, хмурый, решительный, с белой повязкой на лбу. Они поздоровались.
Что это у тебя? показал Самойлов на повязку.
Собираешься идти в семнадцатую? не отвечая, спросил Яков.
Да...
Возьми меня с собой.
Тебя? поразился Николай. Неприятно подумалось: 'Славы ищет?' Что это тебе так захотелось?
Понимаешь... Я видел все это... Вспышку, Голуба, Сердюка, сбивчиво забормотал Якин. Я тебе хорошо помогу. Тебе там трудно будет понять... Труднее, чем мне. Потому что я видел это! Понимаешь? Больше никто не видел, только я... Из окна своей лаборатории. Понимаешь? Я уже пытался пройти, сразу...
Так про это ты сможешь просто рассказать, потом... Самойлов помолчал. А в лабораторию мне бы нужно кого-нибудь... он запнулся, понадежнее.
Эго слово будто наотмашь хлестнуло по щекам Якова; в них бросилась кровь. Он вскинул голову:
Слушай, ты! Ты думаешь... Только ты такой хороший, да? Голос его зазвенел. Неужели ты не понимаешь, что со мной было за эти годы? Думаешь, я и теперь подведу, да? Да я... А, да иди ты к... Он отвернулся.
Николай почувствовал, что обидел Яшку сильнее, чем следовало. 'Тоже нашелся моралист! выругал он себя. Сам-то немногим лучше...'
Слушай, Яша! Он взял Якова за плечо. Я не подумав сказал. Беру обратно слово! Слышишь? Извини...
Яков помолчал, спросил, не оборачиваясь:
Меня берешь с собой?
Беру, беру... Все! Пошли за снаряжением...
По дороге к машинам Николай внушительно поднес кулак к лицу Якина:
Ну, только смотри мне!
Яков молча улыбнулся.
Натягивая на себя тяжелый и мягкий скафандр, покрытый нейтридной пленкой, Яков негромко спросил:
Коля, а от чего он предохраняет?
От всего: он рассчитан на защиту от огня, от холода, от радиации, от вакуума, от механических разрывов... В прошлом году я в таком скафандре бродил по луже расплавленной лавы. Так что не бойся...
Да с чего ты взял, что я боюсь?! снова вспылил Якин.
На этом разговор оборвался. На них стали надевать круглые шлемы с перископическими очками. Высокий плотный инженер из бюро приборов тот, который недавно удивлялся, что Сердюка, которого он вчера видел, нет больше в живых, проверил все соединения и стыки, ввинтил в шлемы металлические палочки антенны. Николай включил миниатюрный приемо-передатчик в наушниках послышалось сдержанное дыхание Якина.
Яша, слышишь меня?
Слышу. Якин повернулся, медленно кивнул тяжелым шлемом.
Перестань сопеть!.. Слышите нас, товарищи?
Да, слышим, ответил в микрофон высокий инженер. Он сдержанно кашлянул. Ни пуха, ни пера вам, хлопцы. Осторожно там.
К черту! в один голос суеверно ответили Яков и Николай.
Две странные фигуры с большими черновато блестящими головами, горбатые от кислородных приборов на спине, тяжелой походкой вошли в накренившееся здание главного корпуса.
Они прошли по черному, обгоревшему коридору угли хрустели под ногами и вошли в семнадцатую лабораторию. Вернее, туда, где совсем недавно была лаборатория. До сих пор Николай как-то глушил в себе ощущение случившегося несчастья потом, на досуге, можно будет размышлять и жалеть, сейчас надо
