Тем временем его окружают все.
Похоже на отпечаток утюга, определяю я. Тыльная сторона. Хотя бы в полотенце заворачивала.
Кино-о! стонет Алла.
Герман Игоревич, скалится Убыйбатько, вы бы сбегали в медэкспертизу, взяли справку о побоях и в суд!
Кепкин теперь предельно лаконичен. Он берется за ручку двери, обводит всех взглядом исподлобья:
Пар-ла-зи-ты! и выходит.
Минуту в лаборатории длится веселье, потом все утихомириваются. Только Андруша еще долго хмыкает и крутит головой над схемой.
Все-таки Кепкин перебил настроение, отвратил от идеи. Слишком многое напомнил. 'Да, но что создала его лаборатория?' Вот именно: одни попытки и провалы. Под водительством Павла Федоровича Уралова.
Неужели он и здесь выкрутится на ученом совете? Вероятней всего, да.
Ведь вышел он цел и невредим из всех вариантов провала 'мигалки', даже катастрофических, в которых сотрудник погиб. В таких случаях снять начальника следует хотя бы из соображений приличия, а вот нет, обошлось. Доктор Выносов за него горой, пестует в ученые.
Но сейчас Паша шатается, Герка прав. И если поднапереть всем, то?.. Ведь он еще 'и. о.', диссертации не сделал.
...Ну. вот отвратив от эксперимента, втянул меня другим концом в водоворот лабораторных страстей этот черт картавый. Так я завязну надолго.
Закончу-ка я лучше опыт на сварочном станке, закруглюсь
хоть с этим для душевной свободы.
Прилаживаю снова на нижнем электроде наполовину изуродованную матричную полоску. Осторожно подвожу верхний штырь к искорке германия с никелевой, с мушиный след, нашлепкой.
Дожимаю педаль и... хруп!
Мысленно произношу ряд слов, заменяемых в нашей печати многоточиями.
Нет, я что-то не так делаю. Надо иначе. Как?..
ГЛАВА V. ПАВЕЛ ФЕДОРОВИЧ ДЕЛАЕТ ПАССЫ
Карась любит, чтобы его жарили в сметане. Это знают все кроме карася. Его даже и не спрашивали не только насчет сметаны, но и любит ли он поджариться вообще.
Такова сила общего мнения.
К. Прутков инженер. Мысль No 95.
На подоконнике зазвенел телефон. Встаю, подхожу, беру трубку:
Да?
Лаборатория ЭПУ? Попрошу Самойленко.
Я слушаю, Альтер Абрамович. Здравствуйте.
Алеша, здравствуйте. Алеша, ви мне нужен. Надо якомога бистро списать 'мигалку'. Она же ж у вас на балансе! Зачем вам иметь на балансе неприятности? Надо списывать, пока есть что списывать.
Ясно, Альтер Абрамович, вас понял. Иду.
Делаю мысленный реверанс станку и идее: ничего не попишешь, надо идти. Хотел попробовать, честно хотел, но... то Кепкин, то вот Альтер не дают развернуться.
Техник Убыйбатько, подъем! Пошли в отдел обеспечения, 'мигалку' будем списывать.
Ну-у, я только распаялся! недовольно вздыхает Андруша. Встает, снимает со спинки стула пиджак в мелкую клетку, счищает с него незримые пылинки, надевает. Придирчиво осматривает себя: туфли остроносо блестят, на брюках стрелочки все в ажуре, от и до. Андруша у нас жених.
Мы идем.
...Тот разговор во времянке, статья из 'Ла вок де текнико' и 'мигалка' три источника и три составные части Нуль-варианта. Из разговора родилась теория, статьи дали первый намек на ее практичность, открыли путь к методу. А из 'мигалки' возник наш советский эмоциотрон.
(Собственно, название 'эмоциотрон' нам было ни к чему куда вернее бы 'вариатрон' или 'вариаскоп'. Но на начальство, в частности, на доктора Выносова, неотразимо действуют доводы типа 'Так делают в Америке', особенно если не уточнять, что в Южной. А что там делают, эмоциотроны? Значит, и быть по сему.)
Сейчас можно смотреть на все происшедшее философски: нет худа без добра. Ведь именно -потому, что не получился нормальный вычислительный агрегат, мы и смогли, добавив по Сашкиной идее необходимые блоки, преобразовать его в персептрон-гомеостат, чувствительный к смежным измерениям. Благодаря этому получились наши интересные исследования, мир расширился.
Только нет у меня в душе философичности, эпического спокойствия.
...На кой ляд Паша поставил 'мигалку' на баланс? Ах да, это же было готовое изделие: Электронно- вычислительный Автомат ЭВА-1. Все мы свято верили, что сделали вещь.
Тогда лаборатория наша (как и все в этом новом институте) только начиналась. Начиналась она с молодых специалистов Радия Тюрина, Германа Кепкина, Лиды Стадник, которая сейчас в декрете, Стрижевича и меня; Толстобров появился через год. Молодые, полные сил и розовых надежд специалисты ни студенты, ни инженеры. Экзамены сдавать не надо, стипендия... то бишь зарплата неплохая, занимаешься только самым интересным, своей специальностью... хорошо! Первый год мы часто резвились с розыгрышами и подначками, по-студенчески спорили на любые темы. При Уралове, конечно, стихали, двигали науку.
Уралов... О, Пал Федорыч тогда в наших глазах находился на той самой сверкающей вершине, к которой, как известно, нет столбовых дорог, а надо карабкаться по крутым скалистым тропкам. 'Мы, республиканская школа электроников', произносил он. 'Меня в Союзе по полупроводникам знают', произносил он, потрясая оттиском единственной своей (и еще трех соавторов) статьи. И мы, как птенчики, разевали желтые рты.
Нас покоряло в Паше все: способность глубокомысленно сомневаться в общеизвестных истинах (тогда мы не догадывались, что он просто с ними не накоротке), весомая речь и особенно его 'стиль-блеск' лихо, не отрывая пера от бумаги, начертать схему или конструкцию, швырнуть сотруднику: 'Делайте!' и неважно, что схема не работала, конструкции не собиралась, потом приходилось переиначивать по-своему, главное, Паша не отрывал перо от бумаги. Это впечатляло. В этом смысле у него все было на высоте, как у талантливого: вдохновенный профиль с мужественным, чуть волнистым носом, зачесанные назад светлые кудри, блеск выкаченных голубых глаз и даже рассеянность, с которой он путал данные и выдавал чужие идеи за свои.
Впрочем, должен сказать, что к концу первого года работы над 'Эвой', я ясно видел, что Павел Федорович в полупроводниках разбирается слабовато; впоследствии выяснилось, что Кепкин и Стриж были также невысокого мнения о Пашиных познаниях в электронике, а Толстобров и Тюрин о его научном багаже в проектировании и технологии. Но каждый рассуждал так: 'Что ж, никто не обнимет необъятное. В моем деле он не тумкает, но, наверное, в остальных разбирается. Ведь советует, указует'.
Автомат создавали в комнате рядом с нашей (в Нуль-варианте он, модернизированный, и сейчас там); затем распространились и сюда, в 'М-00'. Тюрин и Стрижевич выпекали в вакуумной печи у глухой стены твердые схемы на кремниевой основе: промышленность таких еще не выпускала. Возле окна мы с Лидой Стадник собирали из них узлы, блоки ощетиненные проводами параллелепипеды, заливали их пахучей эпоксидкой, укладывали в термостат на полимеризацию. У соседнего окна Толстобров с лаборантом в два паяльника мастерили схемы логики. В дальнем полутемном углу Кепкин, уткнув лицо в раструб импульсного осциллографа ИО-4, проверял рабочие характеристики полуготовых блоков. Посреди комнаты техник Убыйбатько клепал из гулких листов дюралюминия панели и корпус 'Эвы'.
А Павел Федорович величественно прохаживался по диагонали, останавливался то возле одной группы, то возле другой:
Гера, теперь проверьте на частоте сто килогерц.
Алексей... э-э... Евгеньевич, Лида! Плотней заливайте модули, не жалейте эпоксидки.
Радий... э-э... Кадмиевич. ну как тут у вас? Темпы, темпы и темпы, не забывайте!
Э-э... Андруша! А ну, не перекореживайте лист! Покладите его по-другому.
Кепкин высвобождал голову из раструба, глядел на Пашу, утирая запотевшее лицо, восхищенно
