дыхания! Это было немыслимо. Меня, спортсмена и философа, мастера во всех возможных смыслах, умеющего контролировать свое тело и разум, остановила вульгарная одышка. Это был шок... А потом меня начало рвать. А потом меня понесло - прямо в беседке, где я нашел временное убежище, - ураган, катастрофа, нокдаун... 'Кто они? - в панике думал я. - Что они со мной сделали? За что они меня преследуют?' В муках вывернувшись наизнанку (раз, другой, третий), я опорожнил заодно и душу - от позорной растерянности. Похоже, за мной никто не гнался. Потеряли след, хищники. Преодолевая чудовищную слабость, я выбрался из пострадавшей беседки, разыскал уличный телефон и позвонил родителям. Никто не ответил! Вновь и вновь набирал я наш домашний номер - пустота, пустота, пустота... Их не могло не быть дома. Нонсенс, ошибка. Или - не ошибка?.. Ярость затуманила рассудок. Не преувеличу, если скажу, что до сих пор не испытывал я этого чувства. Ну, разве что в детстве - в позабытые, выброшенные на помойку времена. Однако слабость была сильнее ярости. Чем я смогу помочь маме, если сначала не помогу себе? Очень кстати мимо ехала 'Скорая помощь'. Я проголосовал, и машина притормозила. Двух минут объяснения и сотенной бумажки хватило врачу, чтобы решить: 'Берем'. Куда везете, поинтересовался я. Куда? В дежурную больницу, в 'Волошинскую'... Очередной удар! Черт, говорю, сдается мне, эта больница пользуется дурной репутацией. Есть такие больницы, в которые лучше не ложиться, даже если выбора у вас нет. Что вы на этот счет думаете, спросил я у командира белых халатов. 'Этика врача, - поморщился он, - не позволяет обсуждать с пациентами подобные вещи...' Лучше бы он помочился на меня, сортир на курьих ножках, не так противно было бы. Ох уж эта их 'этика врача'! Своих близких, небось, не спровадит в гнилой барак, где заправляют грубые и ко всему безразличные мясники. А мы для таких чистюль кто? 'Пациенты', никто... Может, лучше в одну из больниц скорой помощи, подаю я голос. На Костюшко, на Вавилова? Или, например, в Институт скорой помощи на Бухарестской? Да что вы так волнуетесь, зевнул врач, дезинтоксикационные мероприятия везде одинаковы... и капельницы везде одинаковы... вот что, друг, кричу я водителю, тормозни-ка ты здесь, возле Консерватории! Они все посмотрели на меня, как на дебила, однако возражать не стали. И сотенную, разумеется, возвращать не подумали, выгружая капризного пациента обратно на тротуар. Просто неподалеку от этой красивой старинной площади, которую я приметил сквозь окна автофургона, жил не кто иной, как Коля Кожух... Собственно, я бы ничего не имел против 'Волошинской', если бы не два обстоятельства. Первое: невидимые подонки, кто бы они ни были, найдут меня в этой больнице на счет 'раз'. Вполне возможно, увы, что никакая другая больница мне не подходила по той же причине. Не найдут на счет 'раз', найдут на 'два' или 'три'. Найдут! Эта удивительно ясная мысль только при упоминании об 'этике врача' пришла мне в голову... И второе. Именно в 'Волошинской' трудилась редчайшая из женщин, звали которую по-восточному изысканно - Идея Шакировна. Твоя жена, Щюрик. Та самая, которую ты называешь попросту Идой. Что за Шакир дал своей дочери имя 'Идея'? Взглянуть бы этому чудаку в глаза... И вспомнилось мне, как упомянул ты вскользь на учительской конференции, что твоя Ида как раз сегодня ночью дежурит. Работала она старшей медсестрой приемного покоя больницы. Очень уж не хотелось мне представать перед ней в этаком разобранном виде. Перед кем угодно, только не перед ней. Вот почему я спрыгнул, можно сказать, с подножки разогнавшегося экспресса. Тем более, к тому моменту мне опять ощутимо полегчало - кто ж знал, что временно... Брошенный один в ночи, я думал о твоей жене, Щюрик, и естественным образом вспомнил о тебе самом. Я вспомнил странную твою шутку с конфетой, я вспомнил, что за истекшие сутки моего голодания ничего кроме этой мятно-ментоловой дряни в рот не брал, а также я подумал о том, что убойный освежающий эффект, производимый твоим угощением, как нельзя лучше помогает спрятать любой посторонний привкус... И едва не поплывшая картина мира вдруг обрела точку Равновесия. Да что за чушь, рассердился я сам на себя. Да зачем Щюрику было это делать? Что за шекспировские страсти, в которых нет главного - мотива? Отсутствие дороги - это бесконечное количество дорог, такова тайная мудрость жизни. Если смысл тебе не виден, значит, ты слишком высок для него. Наклонись... Я наклонился и увидел смысл. Неужели такое возможно, опять не поверил я себе. Я себе не поверил, черт меня побери! Но если я сам себе не верю, кто же мне поверит? Как поделиться с людьми кошмарной догадкой? Лишь одно не вызывало теперь сомнений. Загадочные 'они' преследовавшие меня, не существовали! Наваждение растаяло. Стремительно раскрутившийся заговор, страх собственного дома - все это было помрачением мозгов, вызванным интоксикацией. Неведомый яд резвился в моих жилах, рождая бред преследования... Я обнял водосточную трубу и стоял так вечность. Да, мне удалось справиться с психозом, отыскав настоящее решение задачи. Но получил ли я облегчение? Один страх сменился другим.
3. Коан о бесстрашном коте, прогнавшем мудрую собаку
- Клочков, - шелестит пленник губами. - Я. - Может, ты унесешь куда-нибудь дохлого кота? Воняет же. - Вы ощущаете запахи? Лично я - уже нет. - Хорошо, будем нюхать. В чем я должен тебе признаться, Клочков? Храбрится, герой... Ну что ж. Загибаем пальцы. - На вопросы 'кто' и 'как' мы знаем ответ. Остается 'зачем'. Мотивы, господа отравители. Ваши мотивы весьма любопытны публике. - Да с чего, с чего ты взял, что это я!.. - опять входит Щюрик в штопор. С чего ты вообще взял, что тебя... ну, это... - Есть аксиома, и есть теоремы, - говорю я. - Мы занимаемся теоремами. Значит, признаваться ты не хочешь? - В чем? - Отлично. - Я встаю и приношу в комнату телефон. - Сейчас ты исполнишь один звонок. - Кому? - Видишь ли, я приготовил тебе подарок. Уверен, ты мечтал об этом все последние годы. Надеюсь, в знак благодарности твой трусливый язык, наконец, развяжется. Сейчас мы наберем телефонный номер... - Что ты опять задумал? - трясется он. Я его понимаю: неизвестность ломает и не таких картонных солдат. Я продолжаю интриговать - пока есть кураж, пока злая воля вновь не скрутила мое тело, пока не сделан последний шаг... Номер набран. - Доброе утро, - говорю я. - Это квартира профессора Русских? (Глаза у Щюрика вдруг стекленеют - как у вытащенного из воды сома.) Вас беспокоит Барский, муж Идеи Шакировны... - после чего быстро подношу трубку к уху нашего героя. - Вызовите милицию! - жалко кричит он. В трубке - короткое кваканье, затем - гудки. - И что сказали? - интересуюсь. Щюрик отвечает не сразу. - Сказали, идиотская шутка. - И правильно! В семье траур, а ты к ним со своей ерундой. Снова набираю номер. - Вторая попытка. Просто позови профессора, - предупреждаю я. - Давай без срывов, иначе мы никогда не дойдем до сути. - Андрея Гавриловича, пожалуйста, - вымученно произносит он. Пауза длится и длится. Я наслаждаюсь моментом... - Что?! - ужасается Барский. - Когда?! Разговор окончен. Я отнимаю телефон от его плоского, бесформенного уха. Он стоит неподвижно, как манекен, словно забыв, где он, с кем он. - Русских убили, - сообщает он непонятно кому. - Сегодня рано утром. - Хорошая новость, не так ли? - радуюсь я. Он обнаруживает меня в поле своего зрения. - Так это ты сделал? Ты... - Не волнуйся, с друзей денег не беру. Черт, да заткнет кто-нибудь этого идиотского пса? Откуда-то из глубины квартиры неожиданно выползает в прихожую толстый рыжий кот. Вот она, местная достопримечательность! Щеки подметают пол. Пугливо посматривая на меня, он медленно движется по замысловатой траектории, по пути брезгливо нюхает, поджав лапу, свои грязные блюдца, пятится и наконец останавливается возле туалета. Когтями поддев дверь, кот просачивается в темную щель - и нет его... - О! - умиляюсь я. - Что сие? - Вот влипли, - бормочет Щюрик, опасно раскачиваясь, - вот влипли... - как заевший в проигрывателе диск, - вот влипли...
Зеркальная гладь прошлого:
...Кожух, когда надо, может быть очень хорошим парнем. Во всяком случае, для своих. Учитывая, что его сняли с бабы (или кого там с кого сняли), он имел полное право пристрелить меня на месте. Когда я намекнул ему о терзающих меня подозрениях, он заржал мне в лицо. Он ржал так страшно, как не ржал никогда. Еще немного, и развалился бы от запредельных вибрационных нагрузок, однако обошлось. - Пора тебе к мужу, чернильница, - с сожалением сказал он своей черноволосой учительнице, - Работу над ошибками сделаем завтра, слово офицера. Вот тебе деньги на такси... Через пять минут мы остались одни. Рассказывай подробно, потребовал Коля. Я рассказал. Хотя, какие там подробности? Бросающие в дрожь симптомы плюс умозаключения... Что ты лепишь, заговорил он серьезно. Щюрик тебя отравил? Не смеши мою портупею! Тебя-то с какой стати? Вот если бы он поднял руку на одного финта по фамилии Русских, я бы ни на секунду не засомневался, что это правда. Да я в любую дикость поверю, вдруг рассердился Кожух, - в карающего всадника без головы, в диверсионную операцию с применением шаровой молнии, - но при одном условии! Жертвой свихнувшегося Щюрика должен быть Андрей Гаврилович Русских, заведующий отделением гинекологии в Волошинской больнице. И никто другой. Вот, полюбуйся... Мы посмотрели несколько фотографий. Солидный дядя в белом халате на фоне обшарпанной больничной стены, он же - в строгом костюме на кафедре, он же - в плаще и с собакой на поводке. Морды были мне знакомы. И Андрея Гавриловича, и его собаки. Я регулярно встречал этого человека на бульваре, понятия не имея, кто он такой. Мир, ограниченный одним городским районом, воистину тесен. - На этом парне Щюрик и бзикнулся, - потыкал Коля пальцем в фото. - И на таких, как этот.
