Однажды люди там пытались зажить по-новому, слиться с природой. Они приняли мученическую смерть. Дикая страна. Ошибка была в том, что они с самого начала противопоставили себя всему остальному миру.
Под Ольденбургом, мысленно добавил я, перетряхнув в голове архивы. Начало века. Материалы следствия, оставленные потомкам, рассказывали о ничем не мотивированных погромах, спровоцированных сбрендившими лицеистами. О провокаторе в лице директора лицея, которого потом судили и расстреляли... Что тут было возвышенного?
Я не выдержал, засмеялся.
- Ничего-то у вас не выйдет, друзья,- доверительно сообщил я этому симпатичному пареньку.- Сколько таких было до вас, которые собирались человека менять! Но я - с вами. Я с вами, честное скаутское.
Возможно, я бы еще что-то сказал, прежде чем удалиться, возможно, мне что-то ответили бы, но тут с неба слаженно упали микролеты класса 'колибри' - три аппарата, три точки, образовавшие равносторонний треугольник,- и в центре этой фигуры оказался наш лоток. С кожаных сидений поспрыгивали пилоты в костюмах и галстуках. Не теряя темпа, они двинулись упругим шагом к нам, а чуть поодаль сел четырехместный 'кузнечик', из которого почему-то никто не вылез. Судя по звукам, где-то ктото продолжал садиться, но другие летательные аппараты были мне не видны.
- Это за мной,- всхлипнул продавец, посерев лицом. Он схватил со стола электронный блокнот и выдрал дрожащими пальцами кристалл из гнезда. Блокнот умер мгновенно, без мучений. Кристалл был брошен на асфальт и раздавлен каблуком в крошево: мальчик наивно полагал, будто этаким образом что-то уничтожает. Не подозревал, бедняга, что опытный эксперт прочтет всю его информацию не то что с обломков - с пыли.
Когда к нам подошли, он торопливо собирался, бросая газеты и журналы на пневмотележку. Однако ему сказали; 'Да вы не волнуйтесь', а мне сказали: 'Ну ты, спокойно!', а потом ему сказали: 'Счастливо оставаться', а мне сказали: 'Добро пожаловать', и я понял, что впервые за несколько минувших часов у меня есть хоть какой-то план действий.
Подошедшие, увы, не представились.
- Не могу идти, сандалия порвалась,- поспешил я заговорить - прежде, чем в воздухе мелькнут наручники.
Один непроизвольно посмотрел вниз, и этого было достаточно, чтобы я его выключил. С двумя другими дело обстояло сложнее, они сразу отскочили - зубы стиснуты, разрядники наизготовку,- но из 'кузнечика' высунулся некто и каркнул что было сил:
'Не стрелять!' Очевидно, это был старший, ответственный за операцию. Я и сам догадывался, что стрелять они не станут ни при каком раскладе, разве что ампулой со слонобоем, да и то сомнительно, ибо номер ячейки в неведомой камере хранения был только в моей голове. Как моя драгоценная голова отреагирует на слонобой, особенно после утренней нейроволновой атаки? Рисковать они не могли, вряд ли им годился для беседы клинический идиот. И я пошел.
Это была непростая работа, но все же легче, чем в Маниле. После Манилы никакая работа не покажется трудной. Было даже любопытно, каким образом эти двое меня остановят, и вскоре ответ был получен - в виде разодранной на мне рубашки. Одному я сломал руку, второй поймал зубами собственный разрядник, а слева набегал еще кто-то, и справа - еще кто-то, и оба неудачно упали, и потом, уже за моей спиной, долго пытались подняться. Меня трудно остановить, если я куда-то иду. Сандалии мешали: их я сбросил; лохмотья, оставшиеся от рубашки, осыпались сами. Сказать, что план действий был прост, значит ничего не сказать,- он был единственно возможен. Знал я их методы, сам не раз брал таких мерзавцев, какого сделали нынче из меня. Бежать куда-либо в сторону, прорываться, прятаться было глупо, кольцо вокруг наверняка уже замкнулось. Интересно, думал я, нашли они что-нибудь в вокзальных камерах хранения? Или это вовсе не ОНИ вздумали сейчас меня похитить? Тогда кто?
Сзади и сбоку мчалось подкрепление, которое явно запаздывало. Я двигался прямо на 'кузнечик', одолевая плотный, как стена, воздух. Вертолет крутил лопастями с видимой неохотой, однако эта вялость была обманчива: аппарат с импульсным взлетом исчезает с места практически мгновенно. Лишь бы пилот не ударился в панику, молил я, лишь бы не нажал на кнопочку. Навстречу мне вылезал старший, надсаживая голосовые связки:
'Стой, дурак, полиция!' Он был такая же полиция, как я культовый писатель, поэтому я не стал вступать с ним в прения, я дернул его за галстук вниз, себе под ноги, и, удобно оттолкнувшись от его спины, как от трамплина, запрыгнул в салон вертолета. 'Ты сам или помочь?' - поинтересовался я у пилота, Тот оказался сообразительным малым, а может, человека просто напугали мои шрамы вкупе с босыми ногами,- он канул из кабины прочь, и больше мне никто не мешал.
Управляться с разными типами летательных аппаратов нас учили еще на первом курсе разведшколы. Мне, бывшему космопроходцу, было это не сложнее, чем отфокусировать фотонный реактор. Я включил пневмоускоритель и взял рычаг на себя. Небо резко придвинулось, уши заложило, город остался глубоко внизу. Мгновенно сориентировавшись, я пошел обратно к земле, превращая параболу в спираль. Вряд ли кто-то успел полюбоваться моим полетом и, тем более, 'схватить за хвост' траекторию посадки. К Университету, безмятежно мыслилось мне, куда же еще. Что за холм образовался на ровном месте, что за кочка такая?..
Я сел на набережной, возле конечной станции фуникулера. Дом Строгова прятался метрах в тридцати - среди шелковицы и диких абрикосов. Виден был только стеклянный теремок, откуда старик любил смотреть на звезды, и был виден фрагмент высокого крыльца, ступеньки которого спускались прямо к мозаичной мостовой. Смелее, это же Учитель, подбадривал я сам себя. Если не сейчас, то когда? Дадут ли мне такую возможность позже?
Я спрыгнул на мостовую и сразу увидел Славина с Баневым. Братья-писатели стояли у парапета, опираясь локтями о гранит, и смотрели вниз, на купающихся. Меня они не замечали. Я подошел, промокая носовым платком ссадину на плече (один из падающих бойцов проехался по мне своей кобурой). Ссадина кровоточила.
- А я просто хотел его навестить,- цедил сквозь зубы трезвый Славин.- И все, понимаешь? Все! Не прощаться, не салютовать у гроба! Или ты тоже думаешь, как и эти ваши классики с современниками, что русский медведь уполз в берлогу умирать?
- Ты прекрасно знаешь, во что я ставлю мнение генералов от литературы,- отвечал Банев напряженным голосом.- Но ты никогда не задавал себе вопрос, зачем он здесь?
Судя по всему, сложный был у них разговор.
- Избушка, избушка,- позвал я,- повернись к морю задом, ко мне передом.
Они мельком глянули на меня.
- Откуда ты такой? - равнодушно спросил Славин.
- Из морской пены.
- Я же тебя просил, не надо к нему сегодня.
- Не было такого,- возразил я.- Открою страшную тайну. В этом мире вообще ничего не было и нет, кроме моих больных фантазий.
Виктор Банев молчал. Теперь он смотрел не на море, а на крыльцо, ведущее в дом Строгова.
- Ты от местного психиатра, что ли? - посочувствовал Евгений.
- Нет, одна знакомая богиня рассказала.
- Все мираж, в том числе одежда,- задумчиво произнес Банев. Очевидно, он имел в виду мой внешний вид.- Послушай, Славин, мы не договорили. Так почему, по-твоему, Дим-Дим здесь поселился?
- Дим-Дим - в Дим-Доме...- усмехнулся Славин.- Не надо усложнять, Виктуар. Во-первых, Строгов привык жить вне России, вернее, успел за долгие годы отвыкнуть от России; во вторых, ответ ясен. Он спрятался от мира. В том числе от нас, между прочим. Написал все, что мог и что хотел, и теперь думает, что сказать людям ему больше нечего. Разве не для того мы здесь, чтобы переубедить его?
- Только кретин может стараться переубедить писателя, который все написал,- с неожиданной резкостью отозвался Банев.- Писательская жизнь, как известно, редко совпадает с человеческой, потому что гораздо короче. Лет десять, пятнадцать, от силы двадцать, в течение которых пишутся основные книги. Ты что, не понял вопрос?
- Не глупее некоторых,- обиделся Славин.- Я тебе, Банев, вот что скажу. Строгов полсотни лет
