Ваганетов посветлел лицом.
- Нет, мы пока еще пару-тройку... - он сделал ударную паузу и взялся за рюмку, - десятков... - опять пауза, - таких малышек держим. Правда, Талгат Ниматович?
- Сергей, еще раз прошу, говори только за себя, - ответил казах, но уже без всякой злости. - Предлагаю за хозяйку дома.
Выпили. Жена, хоть я и смотрел на нее умоляюще, отправилась якобы укладывать ребенка. Мы же налили по следующей.
И вот после нее Кожамкулов стал быстро терять резкость очертаний. Жесткости в скелете поубавилось, суровость, которая очень шла к его азиатскому лицу, расползлась в какую-то, наоборот, отчаянную улыбку - что вот он себя уронил и теперь все секрет узнают, какой он пьяница горький, будут смеяться над его беспамятной оболочкой. Я даже кивнул ему: мол, погружайся спокойно. Но уже приглашать не нужно было: Кожамкулов, словно ребенок, который прячется за ладошками, тихонечко налил одному себе полную рюмку и, выждав секунд десять, изобразил на лице удивление: как же так, все выпили, а он пропустил? Отставание было ликвидировано, и какое-то время, пока жидкость двигалась по пищеводу, переводчик ее внутренним взором сопровождал. Но, как только она достигла желудка, перевел фокус на меня:
- Думаете, казахский мой родной?
В тоне появились пузырьки агрессии.
- Думаю, да. - Я ответил вполне искренне, но наползающую тучу это не остановило.
- Хочу заметить, что в моем вопросе ответ уже содержится, и вы напрасно делаете вид, что он вам неизвестен.
- А какой ответ? - заинтересованно вставил Ваганетов. Его простодушие несколько смягчило Кожамкулова.
- До одиннадцати лет я в русском детдоме воспитывался. Сестра меня забрала, только когда работать пошла.
Воцарилось молчание. Физически чувствовалось, как оно заползает в зияющий провал между сиротством Кожамкулова и моим теплым, домашним детством.
- Александр, чего не наливаешь, прокиснет! - Ваганетов шахматным манером двинул ко мне рюмку. - Давай за вас, Талгат Ниматович. За вашу докторскую. - И, отвернув голову в мою сторону, театральным шепотом объявил: - По моторам в стране первый человек.
- Был! - отрезал Кожамкулов. - Теперь все первые.
Выпили.
- Половинишь, Александр.
- Половиню, Сергей.
Полминуты ушло на закусывание, и тут Кожамкулов вдруг резко поднялся из-за стола. Я перепугался, что опять его на скандал повело, но, вглядевшись, обнаружил полное отсутствие в глазах злобы и вообще всего.
- Готов, - громко констатировал Ваганетов, как будто казах не мог его услышать.
Он и не услышал - постоял, покачался и вдруг, словно догоняя свой центр тяжести, кинулся вон из комнаты.
- Не суетись, Александр, - пресек мою попытку последовать за гостем Ваганетов, - очухается через полчасика.
Все же было интересно, как пойдет процесс очухивания. Выглянул в коридор. Кожамкулов стоял перед зеркалом, опершись рукой о раму, и давил взглядом на точку, помещавшуюся вне пределов материального мира. Надежды, что он быстрее чем за полчаса совместит ее с плоскостью зеркала, и впрямь не было. Успокоенный, я вернулся в комнату.
- Вглядывается? - осведомился Ваганетов.
Я кивнул.
- Потом грустить будет и все раздавать. Мужик святой. Захотел бы, любые бабки мог сшибать: какой хошь двигатель - хоть с иномарки, хоть какой - послушает и сразу говорит, где что. Я, когда гараж покупал, расплачиваюсь, а дед, хозяин, мне вдруг лепит: 'По- хорошему с вас надо бы лишнюю тысячу взять'. 'Счас, - говорю, - с какой радости?' 'С такой, что у вас с автомобилем теперь никаких забот не будет. Соседний с вами бокс занимает, можно сказать, лучший в Москве механик'. Точно, забот никаких, делаю-то я сам, но гайки вертеть ума не надо, главное - знать чего.
- Как-то он для такого мастера больно нище одет.
- А потому что дурак. Кандидат, а дурак. Денег не берет! - Ваганетов ретроспективно рассердился на товарища, но не столько за непрактич ность, сколько за нарушение рыночных основ жизни. - А что в институте получает, все сестре в Кокчетав шлет. Да еще пьет, как лошадь.
Телефонный звонок вклинился в разговор с обычной своей бесцеремонностью.
- Сережа, как ваши дела, привез Ваганетов материалы?
- Привез. Уже все перевели, спасибо Талгату Ниматовичу.
- Как перевели?! - взревела Эльвира. - Зачем?
Странное это удовольствие: притопить ближнего, - ведь сидело же внутри меня знание, что Ваганетову влетит за казаха, - а потом тянуть к нему спасительную руку.
- Затем, что на вашем 'Крекекексе' проспекты имеются только на казахском. Без Сергея я бы вообще не знал, что делать.
- Ну да, а теперь узнали, когда он с этим алкашом к вам заявился. Гоните обоих в шею!
Приказ был явно невыполним, и я застыл с трубкой в руке, ожидая, пока течение времени отнесет его от меня подальше.
- Дайте-ка этого умника сюда! - угли в голосе Эльвиры дышали жаром.
Тезка мой по бизнесу не сразу смирился с неизбежностью, заключенной в протянутой к нему трубке. Он целиком сосредоточился на тыканье вилкой в папиросный кусок ветчины, который без наматывания не подцепишь. Тыкал, тыкал, я стоял с телефоном - долго это продолжаться не могло.
Текст выволочки почти целиком поступал в ушное отверстие адресата, до меня долетали только те пассажи, которые женщина выделяла жирным шрифтом. Но звука и не требовалось, само действие Эльвириной речи на Ваганетова было достаточно красноречиво. При полном сохранении геометрических размеров на нем с каждой поступавшей по проводам фразой все больше и больше обвисала кожа. В какой- то момент я даже испугался, что она уже никогда до прежней упругости не натянется. Но короткие гудки, гневным многоточием завершившие Эльвирин монолог, немедленно вернули моему напарнику прежнюю наполненность.
- 'Уволю!..' Шла бы она! Как машину чинить - Талгат Ниматович, Талгат Ниматович. Да я ее две штуки вонючих где хошь заработаю.
Какую боль причинила мне эта фраза, не могу и передать. То, что я всю жизнь списывал на фортуну, оказалось вовсе не фортуной, а строгим законом движения человеческих судеб, в котором записано, что таким, как Ваганетов, уж две-то тысячи в месяц обеспечены. И жена моя этот закон тоже откуда-то знает - почему и уверена, что мне нигде, никогда, ничего не заработать.
'А что ж он тогда так Эльвириного звонка испугался? - ухватился я за соломинку и сам же добровольно ее отпустил: - Нисколько не испугался, а просто его организм знает, какую реакцию на свой гнев хочет получить хозяин'.
Ни малейшей у счастливчика Ваганетова вины передо мной не было, но по извечной человеческой слабости за свою колченогую судьбу захотелось спросить с него.
- Сергей, мне за красивые глаза денег не платят, так что давайте прощаться, работа ждет.
- Ну ты, Александр, и фармазон! - Зуб даю, что Ваганетов не знал значения этого слова, но употребил его очень к месту. - Ладно, давай подписывай, а то кататься все любят.
И он положил передо мной бумагу следующего содержания: 'Трудовое соглашение между: с одной стороны, ЗАО 'Ассоциация независимых астрологов-исследователей (АНАСИС)' и с другой, г-ном Кожамкуловым Талгатом Ниматовичем в том, что он в срок до...' В графе 'вид работ' стояло: 'перевод с французского на русский каталогов фирмы 'Крекекекс'.
- Почему с французского? - удивился я, хотя главное вранье содержалось в пункте 'объем работ'.
Там красовалась цифра совсем неправдоподобная - три печатных листа.
- А Зульфия не пропустит, будет орать, что мы ей липу подсовываем. Откуда казахский, когда фирма французская!
Смекалки Ваганетову было не занимать.
- А что Эльвира скажет на ваши три листа?
- Ничего не скажет, подпишет, как миленькая. Машину-то чинить надо, а Талгат из рук деньги не берет. Да и брал бы, свои все равно платить неохота.
Когда мы вышли в коридор, Кожамкулов только-только начал понимать принцип действия зеркала.
- Сергей, - обрадовался он и ласково провел рукой по отражению Ваганетова, - сердце у тебя золотое. У него сердце золотое, - повторил он, обращаясь уже ко мне. - Можно я вашу собачку угощу?
Собачка вертелась рядом в рассуждении как бы оказаться на улице. Япозволил, не очень понимая, что может быть у гостя припасено такого съедобного для пса. Кожамкулов полез в карман, порылся и вытащил мятую купюру достоинством в десять рублей.
- Если вас не затруднит, купите ей что-нибудь от моего имени.
Я поднял глаза на Ваганетова - тот взглядом приказал брать.
- Извинитесь за нас перед супругой, сердце у нее золотое. Сестра мечтала о такой жене для меня, а я... - Казах махнул рукой. Чувство вины перед всеми земными тварями заполнило его до краев, грозя пролиться слезами. - Сережа, надо хозяйке посуду помочь убрать.
- Напомогался уже.
Ваганетов довольно грубо перехватил подавшегося было в комнату приятеля и с ловкостью санитара стал облачать в плащ. Но тот вдруг вырвался, вытянулся в струнку.
- Александр, прошу вас с супругой ко мне пожаловать в субботу.
Видно, растерянность изобразилась на моем лице уж очень явно.
- Зря я вам навязываюсь...
Кожамкулов уронил голову, и снова его накрыло отвращение к собственной персоне, которое он всю жизнь, повинуясь инстинкту самосохранения, гнал из себя из трезвого водкой, а потом пьяный в нем же и тонул.
Пес выходящих на волю гостей проводил тоскливым взглядом зека. На меня он даже смотреть не хотел - обиделся, подлец, что свалившиеся на него денежки я украдкой сунул Кожамкулову в карман плаща.
Казах совсем выбил меня из рабочего состояния. Он все не шел из головы, в то время как там должны были находиться приборы фирмы 'Крекекекс'. Но Эльвира не случайно
