не стал я дознаваться, какое именно дело увенчивается столь удачным образом. Настанет миг торжества - тут и узнаем.
Прибыл я в указанное место в должный день и час, смотрю, а нас народу человек двести. Отмечается юбилей Госкомизобра, и к торжественному заседанию приурочено вручение множества всяких медалей, знаков и почетных дипломов. И ради такого случая приглашен пастырь всех наук Акинфиев, который под бубны и литавры ручки всем пожимает и желает дальнейших успехов. Все по наивысшему разряду. И тут я вообще размагнитился.
И вот пастырь Акинфиев называет мою фамилию и громогласно объявляет, что мне вручается свидетельство об открытии номер такой-то 'Вязкая извратимость нейтрона'. У меня отвисает челюсть.
Никогда ничем подобным не занимался, не представляю даже, о чем речь. Сижу, будто через меня микрофарада разрядилась. А меня с боков подталкивают, поздравляют, прямо-таки выплескивают к президиуму.
Идиотское положение. Что же мне? Раскланяться и косноязычно объявить на весь зал, что я ни при чем? Что все это ошибка?
Это я в деле не теряюсь, а здесь, признаюсь, растерялся. А пастырь наш Акинфиев улыбается мне во всю свою мегалопасть, уж он-то здесь вообще ни сном ни духом, диплом протягивает, и я поясницей соображаю, что не момент устраивать скандал и портить старику развлечение.
'Ну, - думаю, - какие-то секретарши-барышни напутали, так поведем себя с достоинством. Приму - а там разберемся, но я ж этот курятничек разворошу век помнить будут'. И, не помня себя от ярости, хватаю диплом, следую на место. А при всем том гложет меня детское любопытство: что же это за извратимость нейтрона такая и почему она вязкая.
Сел, раскрываю диплом, суюсь в описание - и обомлеваю. Кое-то в физике я понимаю, и мне достаточно взглянуть, чтобы понять: ничто подобное мне и не снилось, а речь идет об открытии огромного практического значения! 'Кому ж это так повезло? - думаю. - И кому же это нынче при моем невольном участии весь вернисаж испортили? И как я перед ним оправдаюсь теперь? Тем, что он наверняка получит диплом, предназначенный мне? Черт знает что! Не потерплю!'
Досада ест напополам с яростью, ничего не вижу, не слышу, галстук меня душит, запускаю два пальца за ворот, с хрустом пуговка от рубашки отлетает. Ничего не соображается, но тут меня в спину толк, передают записку. Разворачиваю: 'Не рыпайся. Все в порядке. Надо поговорить. Сходимся в перерыве у второй колонны слева'. И Пентина подпись,
От этой записки кидает меня совсем в другую сторону, в домыслы, а я этого не люблю. Скорехонько ввожу себя в элементарную медитацию, унимаюсь и жду своего часа.
Объявляется перерыв, и уж тут я, аки бомба-шутиха, взмываю пробкой, искры сыплются, несусь ко второй колонне. А у колонны стоит Пентя Евграфыч, при нем три мужика, которых я знать не знаю, и у всех такой вид, что лучшего дня в их жизни не бывало и больше не будет.
- Поздравляю, Санчо, от всей души поздравляю, - брызжет радостью Пентя, а ты поздравь нас и особенно вот товарища Бахметьева Сергея Васильевича! Поскольку это именно он заведует у нас в институте отделом балалогии, как он в народе именуется.
- К чертям поздравления! - гаркаю. - Объясни, в какую кашу ты меня засадил и что все это значит!
- Ну, это, - отвечает Пентя, - разговор долгий, но мы к нему готовы хоть сейчас, а лучше все же не сейчас - чуть попозже и внизу, где, говорят, чудесный квас с хренком и первостатейная закусь. Айда, ребята!
Мы айдаем, а ребята, поскольку видят, в какой я фазе, на ходу начинают удовлетворять мое законное любопытство, если так можно назвать чувства, обуревающие вашего покорного слугу.
- Понимаете, Александр Петрович, - говорит этот самый Бахметьев, - вязкую извратимость нейтрона открыл прихоцифровой комплекс, построенный на основании любезно предоставленной вами базы данных. Имеем право утверждать, что этот комплекс является не чем иным, как продолжением вашей личности, а лучше сказать, так ее параллельно действующим рукавом. Посему вручение диплома об открытии вам - не только вполне справедливо, но и следует рассматривать как прецедент в правовом отношении. Важнейший прецедент! И мы надеемся, что вы не будете возражать. Вы очень нас обяжете, если не будете возражать.
- Буду! - ору. - Еще как буду!
- Милейший Александр Петрович! - берет меня под руку с другого бока второй Пентин главный калибр. - Позвольте вам заметить, что наш достоуважаемый патрон, представив меня в качестве Аркадия Владиславовича и только, несколько обеднил колорит, если так можно выразиться, хотя эта краткость и вполне объяснима неизбежной сумбурностью первоначального включения в предлагаемые обстоятельства.
- Короче! - рычу.
- А короче, - отвечает, - дело новое, правил и норм нет. Что мы с вами, будучи людьми разумными и не сволочами, сочтем этичным, то этичным и останется. Может быть, на века. И далеко не последнее, над чем следует подумать, это простота в обращении. Чем проще, тем ближе к естеству и, стало быть, к истине. Без бюрократических нагромождений. Я сам отчасти бюрократ и знаю, что получится, если мы дозволим этой породе развернуться на юридической почве. Взвоем. Дайте волю воображению, и вы признаете, что я прав.
- Осторожней! - говорю. - Если я дам волю воображению, от вас тут синь пороха не останется на развод, - говорю. - Это же надо! Приписать мне чужую работу, будто у меня своих мало! Кто вас надоумил?
- Вы сами, дражайший Александр Петрович, - медовым голосом загадочную речь струит отчасти бюрократ Аркадий.
- Саня! Как ты не поймешь - это же не чужая работа, а твоя! Твоя! - с надрывом взывает Пентя. - Это же ты ее придумал. Ты, помноженный на мощь процессорной техники.
- Вот и пишите эту мощь в авторы! - говорю.
- Позвольте! - вмешивается Бахметьев. - Значит, если поэт творит эпопею, пользуясь процессором, вы ему этот процессор в соавторы запишите? Это же нелепость!
- Хорош процессор, который без моего участия такие идеи рожает! Вы меня не уговаривайте, я этого па душу не приму. Стыдно!
- Товарищи! Александр Петрович! - входит в дело Пен-тин резерв. Извините, Чекмарев моя фамилия, я вашим интерфейсом ведаю. Ей-богу, мы пошли по пустякам. Ну, словно принимаем райские сады, остановились при входе над цветочками и заводимся, белый он должен быть или розовый. Смешно! Уж коли на то пошло, то в этой истории есть еще одна заинтересованная сторона, не правда ли, товарищ Балаев? Я имею в виду эту вашу копию и ее мнение на этот счет. Верно?
- Тут что-то есть! - подхватываю.
- Прекрасно! - говорит Чекмарев этот самый. - Вот вы у нее и спросите, что она сама думает об этом деле.
- Чекмарев, Чекмарев! - укоризненно качает головой Владиславович, Нарушаете насчет словаря. Мы же договорились: никаких 'она'. 'Он', Чекмарев, только 'он'. Александр Петрович Балаев. В крайнем случае - 'третий модификат'.
- Караул! - кричу. - Как это 'третий модификат'? Значит, есть еще первый и второй? Вы что, решили выпустить меня массовым тиражом? Кто вам позволил?
- Вот! - говорит Пентя, страшно довольный. - Не говорил ли я вам, друзья дорогие, что технические проблемы - это только половина дела. А вторая половина - это проблемы морально-этические, и вот их-то решать куда труднее. Это вам не платки паять и не разъемчики дергать. Всей, простите, Мордой впахиваемся. Давайте разбираться.
Короче, базар. А этот Чекмарев гнет свое:
- Я совершенно серьезно, Александр Петрович. Давайте позвоним по телефону этому вашему второму 'я' и спросим его мнение.
- Интересно у вас получается! - говорю. - Если я - это я, то мне никому звонить не надо, чтобы с собой посоветоваться. А если я с кем-то советуюсь, - значит, имею дело не с собой. В данном случае, с автором открытия, которого готов признать сколь угодно близким родственником, даже братом-близнецом, если
