- Ты что, Никитин?
- Так, товарищ лейтенант... Там дом.
- Дом? Какой дом? - не понял он.
- Там... за 'Серпом'. Сейчас одна бабка там живет.
- Ты что, дома не побывал, Никитин?
Я рассказал лейтенанту, как все получилось: как утром приехал на вокзал, потом - в партизанский штаб, на пересыльный пункт.
- Успел бы и домой заехать... горе луковое.
Я чувствовал себя мальчишкой.
- Ну вот что, - рассудил лейтенант, - завтра утром подойдешь ко мне.
...Рано утром я шагал уже по Золоторожскому валу. Слева дымили на заводских путях паровозы; старые, покрытые копотью корпуса с выбитыми стеклами гудели и светились синими огнями в проемах высоких окон. У меня в кармане гимнастерки лежала увольнительная. Антонов заполнил ее утром, подмигнул и сказал:
- Если у бабушки табачок цел... Понял?
- Понял, товарищ лейтенант!
Он встал из-за столика, хлопнул меня по плечу и сказал:
- Сидим тут... без матчасти. И сколько просидим, неизвестно. Но к отбою чтобы как штык!
Я вышел на заставу Ильича, свернул направо. Передо мной лежала площадь Прямикова, на крутом берегу Яузы, на зеленевшей горе, раскинулся Андроников монастырь, полуразрушенный и поникший. Я прошел по скверу, попал на Тулинскую улицу, потом повернул на Малую Андроньевскую, увидел свой дом...
Подошел к окну, постучал. Моя бабка Ольга Петровна выглянула из окна, отдернув занавесочку, с минуту присматривалась ко мне, и глаза ее засветились. Я зашел в ворота, поднялся на ступеньку, подошел к двери, и тут дверь открылась, и бабка, плача, причитая, вытирая слезы, приговаривая, засуетилась и побежала зажигать керосинку, и побежала к комоду, чтобы показать мне письма дяди моего, фронтовика, и письма моего двоюродного брата, и засыпала меня вопросами, на которые я не успевал отвечать, и потом наконец села и стала рассказывать о моей матери. И хотя я почти все знал о ней, я внимательно слушал и читал письма матери из эвакуации, а потом она рассказывала о моей тетке, которая жила на Землянке, о себе самой, о соседях...
- А я вчера Тамарку Пахомову видел, - перебил я ее.
- Брат у нее на фронте, давно не пишет... - сказала бабка. - А я вот в очереди с матерью Кости Бескова часто стою, помнишь?
- Помаю, как же! А как Ромка?
- Ромка на фронте. Замолчал что-то.
- Климовы?
- Оба на фронте, и отец и сын, а младший еще в школу бегает.
- А я ненадолго - проездом. Завтра уезжаю... даже сегодня.
- Да как же так быстро-то?
- Да вот так, к сроку поспеть надо... Давай-ка ключ от сарая, дров нарублю.
- Да дрова-то не получены еще, Валюша. На рогожском складе дрова надо получить...
Я получил дрова, привез и потом до обеда колол их у нашего сарая, где теперь врыты были противотанковые ежи, сваренные из рельсов.
Ко мне подошел паренек в большой серой кепке.
- Валентин, здорово!
- Ты кто?
- Я Серега...
- Серега! Я тебя не узнал.
Это был Сережка Поликарпов с нашего двора. Дом, где он жил, выходил на Библиотечную улицу. Там росли клены, и мы когда-то, лет пять назад, еще собирали кленовые вертушки и пускали их в полет с пожарной лестницы. Теперь он стоял передо мной худой, в длинных широких брюках, сильно выросший. Серые прищуренные глаза его смотрели совсем по-взрослому, хотя он был моложе меня на три или четыре года.
- Закурить хочешь? - спросил он.
- Откуда у тебя?
- Да я работаю... зарабатываю.
- Ну давай!
Мы закурили. Полдень давно миновал, и над кирпичной стеной, отделявшей наш двор от склада, с тонким, едва уловимым свистом проносились стрижи, их черные острые крылья резали синь неба свободно и уверенно: два-три движения, совсем легких, даже небрежных, - и стриж взмывал над нами и проносился, наверное, уже над Крестьянкой или над Таганкой.
- Где работаешь, Серега?
- Да там... - Он замялся, и глаза его как будто раскрылись шире, и в них было что-то от сознания собственной вины, я это угадал, меня не проведешь.
- Ну, так?.. - спросил я снова.
- На базе... - Он сплюнул. Помолчал и добавил: - А ты как на фронт попал?
- Да очень просто. Пошел куда надо и потребовал.
- Меня вот не взяли... - Он затянулся, потом неумело выпустил дым и закашлялся. - По возрасту. Ты в отпуск?
Я рассказал.
- Здорово! - воскликнул он, когда я заговорил о партизанах, о капитане, о друзьях. - Ты теперь туда? - спросил он восхищенно. - На фронт?
- Да, получил назначение.
- А я твоей бабке дрова здесь колоть помогал, в прошлом году. Спрашивал о тебе. Она сказала, давно не писал, я уж подумал, что... А может, мне?.. - Он остановился, потом взглянул на меня, но я не сразу понял значение этого взгляда.
- А чего! - сказал я. - Давай в военкомат!
- Ладно. - Он сплюнул и отвернулся. Заломив кепку, смотрел на вылетевших чиграшей: на соседнем дворе была хорошая голубятня, и было странно видеть в небе совсем мирных, медлительных птиц. - Давай помогу, сказал Серега.
Он вырвал у меня топор и довольно ловко расколол полено, потом еще несколько.
- Я стрелять умею.
- Да ну?
- Валь, сколько еще война продлится, скажи?
- Теперь уж недолго ждать.
- Недолго, все так говорят. Ты скажи, в каком году: в этом или в следующем?
- Думаю, в следующем. Должно быть, в следующем, Серега.
- Нужно, чтобы в этом закончилась, - сказал Серега. - Так?
- Так-то оно так... Повоюем - увидим.
- Валь!..
- Что?
- Да нет, ничего... Поезжай.
- Чудак ты, а куда ж мне деваться?
...Я взял узелок с полотенцем, мылом, чистой майкой и пошел в баню к Рогожскому валу, а когда вернулся, то увидел накрытый стол, и на льняной скатерти бабкин сервиз, и блюдечко с вареньем из рябины, блины из тертой картошки. И сухари, и настоящий чай... Бабка не уставала выведывать у меня про мое житье-бытье, про мои приключения и называла меня мытарем. А я сказал, что мытарь - это сборщик податей.
Я сел с книгами, и она смотрела на меня, и мне стало неловко. Жалела она меня, что ли?.. Снова
