несколько Р, задающих друг другу вопросы, откуда-то снизу слетела кровавая струйка и тут же по склону пробежали некто двое, взявшиеся за руки.
- А кто мы? - спрашивал Р.
- Мы частички сна Оора.
- А где мы?
- Мы внутри Оора и каждый из нас есть Ооор, ибо без частичек нет и целого.
- А кто такой Оор?
- Дух, который парит среди звезд; и видения его столь же реальны, как и окружающий его космос; мы эти видения - мы бессмертны так же, как и он.
Тут выяснилось, что они стоят пред храмом сплетенным из слизкой, зеленой земли; по поверхности храма ползали и сажали семена Тью Дрог-Дроги.
- Хочешь, я тебя съем? - спросила у Р Этти.
- А зачем?
- Ты просто поймешь, что все мы частичка сна Оора - оказавшись у меня внутри, ты окажешься в этом самом месте.
- Да ешь, пожалуйста.
Этти проглотила Р и он оказался в том же самом месте только теперь он был храмом по которому ползали Дрог-дроги и безразлично взирал на входящих в него Этти и Аштута.
* * *
Прошли миллионы лет сладкого сна и вот Оор очнулся: оказывается, звездный ветер отнес его в иную часть галактики, что, впрочем, было совсем неважно. Ооор чувствовал себя хорошо отдохнувшим; тем более уверенности придавал растянувшийся огненным щитом Оуа; этот раскаленный красный блин накрывал уже всю галактику, хоть толщины в нем было всего несколько сантиметров - но и этой толщины должны было хватить, если Оор не ошибся, а он не мог ошибиться...
Без труда перенесся он к этому красному щиту, послал ему импульс приветствие; тот, однако, отвечал ему воплем дикого, бесконечного ужаса за миллионы лет Оуа лишился разума и единственное, что осталось в нем были ужас, и мощь.
Растянувшийся во все стороны на тысячи световых лет, он все еще питался из черной дыры и все эти годы взирал на наползающую раскаленную тьму - миллионы лет она все приближалась и жар в ней был столь велик, что разрушались даже и атомы; она должна была поглотить и его...
Оор попытался утешить Оуа, сказать, что потом его ждет награда; но тут понял, что любые утешения давно уже бесполезны...
Оставалось совсем немного: пять-шесть столетий.
Межгалактический газ был совсем уже близко; и уже не было видно за ним иных галактик...
Оуа - это кровавое огненное поле, размеры которого мог постигнуть разве что Оор или какой-нибудь другой Эллев, стонал жалобно, иногда заходился пронзительным воплем и тогда по поверхности его бежали оранжевые волны.
Оставалось двадцать лет: черная дыра была разодрана надвигающейся довременной тьмою; тогда Оор постиг ее истинные размеры, и суть; и сказал:
- Оуа, теперь совсем немного. Благодаря тебе, будут спасены пятьдесят миллионов звездных систем. Ты уж помни об этом... Оуа об этом, конечно, не помнил и по прежнему не понимал и не чувствовал ничего, кроме ставшего за миллионы лет одиночества бесконечным, ужаса.
Четыре, три года осталось... Оор почувствовал как что-то вязкое, пришедшее извне, заползает в его сущность. Шипение слышалось из той тьмы где даже и атомы не могли существовать. Оор отступил за кровавого Оуа, прошептал:
- Теперь вся надежда только на тебя, не подведи.
Два года, один год... Вот он - затерявшийся среди миллионов лет, краткий миг столкновения!
Нет, Оор, не ошибся, тогда, миллионы лет назад - он правильно определил сложнейший, не поддающийся воссозданию химический состав Оуа, точно определил его реакцию на столкновения с межгалактической тьмою. Они столкнулись и Оуа сразу же затвердел, стал прочнее любого другого вещества в галактике - те несколько сантиметров плоти его сдерживали теперь наплыв межгалактического жара; и чем сильнее был этот жар, тем больше затвердевал Оуа; чем больше становилось давление, тем тоще становился он, поглощая в себя эту тьму... Ооор подождал пятьсот тысячелетий по истечении которых все облако, врезаясь постепенно в Оуа, спрессовалось в глыбу, протяжностью во всю галактику, и толщиной в несколько десятков световых лет. Теперь глыбу требовалось провести через пояс темных галактик к одному из квазару: шару раскаленного газа, в несколько раз большему, чем самая массивная из галактик - только квазару было под силу переварить, расплавить эту глыбу: однако это было задание уже другого Элля, который только родился в центре родной галактики.
* * *
Такова история путешествия Оора, уберегшего галактику от значительных повреждений. Ему, если бы могли, выразили бы благодарность пятьдесят миллионов звезд и семьсот тысяч крутящих вокруг них, или между ними цивилизаций; находящихся, правда, по большей части в зачаточном состоянии.
Оор, таковой благодарности не требовал, да и утомительно было бы выслушивать речь каждого муравья из спасенного муравейника. Нет - его утомили эти домашние дрязги - он, ведь, выполнил этот старый, как космос обычай, исполнил одно доброе дело во благо родной галактики; и теперь вернулся в центр ее, чтобы получить благословение к началу странствий и постижению ИСТИНЫ за пределами космоса.
ВИЗИТЫ В МЕРТВЫЙ ДОМ
Началась вся эта история в серый, промозглый день, в середине ноября. Погода стояла отвратительная: в такую лучше всего сидеть дома с чашкой крепкого чая и читать навевающий неторопливые размышления классический роман.
К сожалению, в такую погоду люди, а особенно городские, часто заболевают и мой долг - долг врача, обязывает преодолевать любые ненастья, чтобы помочь им.
Обычно, утром мне выдают список сделавших накануне в 'Медицинскую помощь' звонок, с которым я и хожу по адресам, осматриваю больных, назначаю лечение; если это пожилые люди хожу к ним часто, приношу необходимые лекарства, и, несмотря на разницу в возрасте (мне сейчас только 29) быстро нахожу с ними общий язык; да, многие из них мне уже, как родные бабушки да дедушки - кто пирог испечет, кто любимого моего крепкого чайку заварит.
Ну так вот - в тот день последней в списке была Анна Михайловна: одинокая пенсионерка, живущая в маленькой, но уютной, наполненной запахом парного молока комнатке. На улице уже темнело; тугими порывами ударял в окно морозный ветер несущий мокрый снег, а в комнатке тепло - Анна Михайловна только приняла лекарство от боли в сердце и теперь на кухоньке заваривала чайник, да готовила яблочный пирог.
Я намеривался посидеть у нее до темноты - послушать фронтовые истории, которых знала она великое множество, да и во многих делах героических сама принимала участие: недаром в коробочках хранились у нее многие ордена, медали, которые одевала Анна Михайловна только на 9 мая.
Но сначала надо было позвонить в 'Медицинскую помощь' - узнать, не поступало ли новых неотложных звонков.
- А вот и ты, Сережа! - раздался в трубке голос медсестры Кати.
- Да, слушаю. - негромко говорил я, вдыхая аромат крепкого чая.
Голос ее мне сразу не понравился: обычно спокойный, он только в самые тяжелые минуты становился слегка подрагивающим - теперь же от волнения она иногда даже сбивалась:
- Поступил еще один звонок.
- Понятно, значит, не придется мне у Анны Михайловны почаевничать.
- Да... видно...
- Так, я записываю.
- Что?
- Ну, адрес...
- Конечно, адрес. Просто сбилась немножко после этого звонка. Знаешь, голос такой... мерзкий, как у змеи.
- Да что ты... - я покосился на Анну Михайловну, которая вошла в это время с кухоньки с подносом наполненным вкусно дымящимися дольками яблочного пирога.
- Да, да, Сереж, ты не смейся. То ли мужчина, то ли парень говорил и, казалось, что он сейчас вот
