хотите помочь другим вы думаете только о благе для своей души... вы лицемеры... Я не куда отсюда не уйду... не уйду... слышите... Ваш мир холодный, и мне эта чернота милее ваших улиц... ваших лиц, которых так много... Я люблю своего брата... одного его люблю... Что вы доктор... Вы бабушку излечить не смогли, не сможете и меня...
'Не иначе, как от брата понабрался!'
- Вот что: Саша - твоя бабушка уже совсем старенькая была. Болезнь в запущенной форме, но и ее можно было спасти, если бы она только согласилась поехать в больницу...
- Лжете... все ваши пустые, успокаивающие слова... Если человек хочет жить, если он любит жизнь, он вырвется от любого недуга... А я не хочу становиться таким как вы, не хочу ступать в ваш мир; не хочу влюбляться и ходить под ручку по вашим суетным улицам, не хочу ходить по полям, зная, что тысячи, тысячи страдают... не хочу ваших квартир... не хочу вашего подлого уюта... пошли вы все со своим миром, со своими принципами, со всем, чем живете вы... Я уйду...
- Саша, ты говоришь не верно; ты во мраке сейчас... Это болезнь в тебе говорит... Но вспомни: ты, ведь сам рассказывал мне о весне, как вы с братом по полям, лесам...
- Но когда я вырасту, я стану все чувствовать все по иному, по вашему; или исстрадаюсь, как мой брат...
- А что он сейчас делает?
- Стихи пишет... У него уже много... много стихов написано. На него как найдет... он не останавливаясь... не исправляя их пишет... Как он страдает!.. Он всегда, беспрерывно страдает... Какой малейший звук из вашего подлого мира донесется, так он застонет, голову обхватит, по столу ей провозить начнет; понимаете вы?.. Я люблю его, я очень его люблю; и вам меня от него не увести...
- Так он тебя выставил?
- Ну, я на кухне сидел, кашлял, но он услышал; ему этот кашель - как игла каленая, но скоро он уже вернется, скоро он прощенья у меня молит станет, но ведь я его люблю! Я поцелую его!
- Ну вот, что: нам с ним предстоит серьезный разговор. Он с надрывом; но тебя то он куда тянет...
Сашка хотел что-то сказать, но зашелся кашлем, и оглушающие теплые капли ворвались мне в ухо.
- Сейчас, сейчас! - держась за теплую, покрытую коркой уже запекшейся крови руку, прошел до квартиры. Сашка все кашлял, а где-то на четвертом этаже покатилась железная банка.
Нащупал грязную кнопку, надавил - никаких звуков...
- Он.... - задыхался Сашка.
- Провод оборвал. - закончил я. - Ну хорошо, же! Хорошо; не откроет сейчас - дверь выломаю. Мне все равно; нам есть о чем поговорить...
Одной рукой я держал Сашу, так как боялся, что он вырвется, убежит в темноту, а я не хотел его отпускать - я поклялся, тогда, что исполню свой замысел: во-первых, серьезно поговорю с Николаем; а если вновь орать будет, так заткну ему рот; и второе - заберу с собой Сашу, отведу его в больницу - чего бы мне не стоило. Иначе, на моей совести будет смерть ребенка.
Стучать пришлось недолго; через минуту дверь медленно открылась и в бледно-розовом свете предстал, какой-то мертвец восставший из могилы, или жертва вампира; какое-то страшное, оплывшее лицо; глаза блистали из глубин черных провалов и, к счастью, я их почти не видел.
Голос, когда он зашептал, был совсем уставшим, изможденным:
- Оставьте нас, пожалуйста. Неужели вы думаете, что вы счастливее нас? Ваше счастье - обман и вы все рано или поздно... - он не договорил, схватился за голову.
- Вы мучаете и себя, и ребенка. - постарался вымолвить спокойно я.
- Уйдите, пожалуйста...
- Если я уйду; то допущу убийство! Вашему брату необходима помощь... Вы понимаете, что он может умереть?
- Умереть. - произнес он страшным, отчаянным голосом.
- Не хочу слушать... - так я начал говорить, но тут Саша вырвался от меня и прошмыгнул за спину Николая.
- Я не позволю! - выкрикнул я, когда Николая стал закрывать предо мною дверь.
Я навалился на эту обитую старым, проржавленным железом дверь, и тут обнаружил, что какая-то небывалая, нечеловеческая сила давит на нее: это не мог быть изможденный Николай. Значит - дом.
- Убирайся! Убирайся! - звериный, полный ненависти вопль, казалось, что Николай выскочит сейчас ко мне и просто перегрызет глотку. - Не возвращайся, слышишь ты - лжец! Убирайся в свой... мир!
Я со всех сил давил на дверь, от натуги скрипел зубами, но она даже не дрогнула от моих усилий; медленно, плавно и неукротимо, словно пресс, закрылась она.
- Черт! Откройте же! - помню - со всех сил забарабанил тогда руками и ногами, и так, с яростью, рвался минут пять. Потом замер, прислушиваясь - ветер воет, больше ничего.
Как-то я почувствовал, что Николай стоит с другой стороны, прислонился ухом и слушает.
Тогда я приложил губы к щели между железом и стеной, и зашептал:
- Ты пойми, что если Саша умрет, то ты останешься один. Неужели, ты не любишь его? Неужели, позволишь, чтобы умер он?.. Подумай, как ты сможешь после этого писать свои стихи?
- Убирайся прочь. - плачущий стон, потом визг. - Прочь же, лжец!
- Но ведь ты не знаешь людей; одни плохие, но их совсем мало; другие нормальные, есть же и прекрасные люди, Николай! Этот мир еще жив, ты просто не видишь, не хочешь видеть...
- Хорошие - смешно... Хорошие бояться плохих, потому что плохие сильны! Таков ваш подлый, грязный мирок!
- Живи как знаешь, но за что ты своего брата губишь?!
- Эй, Саша! Скажи-ка ему, что ты думаешь.
Кашель и едва слышный стон:
- Я ему уже все сказал, пускай уходит.
- Но ведь это ты, Николай, его таким воспитал! - я еще раз ударил кулаком о дверь.
- А моих родителей убил ваш-ваш мир! Убирайся!!! Убирайся!!! У-б-и-р-а-й-с-я!!! - и поток ругательств...
Затылка моего коснулся поток затхлого, жаркого воздуха - вновь во тьме рядом было что-то; шипенье с железном грохотом пробрало меня до костей, но - к черту! Я вновь барабанил по двери.
- Откройте! Я все равно не уйду!..
И тут в соседней, пустой квартире сильно посыпалась что-то, будто обвалилась часть стены или потолка, тут же обвалилась на меня усталость.
Я еще хотел как-то вырваться из сонного состояния, еще пытался кричать что-то вроде: 'Ты же губишь его!' - но уже вяло, через силу.
Состояние было такое, словно я несколько дней не спал; а вокруг в черноте плавно перетекало что-то сладкое, убаюкивающее. Спокойные волны накатывались на меня, расслабляли... И совсем недавно яркие, на грани истерики чувства, расползались теперь в темное, беспричинное спокойствие...
Без удивления, понял я, что теперь немного могу видеть; вот дверь, вот проем соседней, пустой квартиры. Туда и повели меня ноги - я не сопротивлялся: вся моя воля, вся жажда помочь Саше легко растворилось в том, что окружало меня.
Вокруг кружилась колыбельная и я шел-шел, к ее источнику. Помню темный коридор, по бокам которого темнели голые, холодные комнаты и, наконец, большая зала, украшенная зеркалами, в которых отражались мириады свечей - на самом деле не одной свечи не было в том зале. Свет падал из четырех огромных, почти от пола и до конического потолка, хрустальных дверей. За одной видел я прекрасные многоцветные сады с фонтанами и прудами, на которых плавали белые лебеди. Светило нежное солнце и талые воды златились на дальних холмах. За другой дверью - широкие, пшеничные поля, колышущиеся на июльском ветру; там за ними и леса певучие, и река синяя и широкая. За третьей дверью осень: парковые дорожки, деревья, словно облака наполненные лиственным яркоцветьем; мягкий шелест, светлая печаль, темные ручьи. За четвертой дверью - белоснежная зима, с бледным солнцем, но яркими красками, и с далеким перезвоном колокольчиков; среди широких лесных и полевых русских просторов.
Как мы не удивляемся виденному во сне и даже самое необычайное принимаем, как должное, так и я не
