подойдут.
- Сентенции... - Пасюк отмахнулся от тонкостей соседа и вновь задышал над ухом. - К примеру, жрем мы с тобой говяжьи языки и хихикаем над остротами застольных ораторов. Это нормально, это по-человечески. И в рот друг другу мы при этом не заглядываем. Иначе тошно станет. Вот так по всей жизни. Вместо одной правды обнаруживаем десять и тут же запутываемся. Потому как, - на этот раз палец багроволицего Пасюка согнулся крючком и, описав щедрый полукруг, постучал по голове хозяина, - здесь у нас, не поймешь, что. Думаешь, думаешь, а находит все равно будто кто-то вместо тебя.
- Ты игнорируешь энергетику, - снова возразил я. - Мы ищем не потому что надо найти, а потому, что надо _и_с_к_а_т_ь_.
- Браво! - оценил Пасюк.
- И кроме того, пусть не все, но многие из нас желают быть героями.
- Ага, либидо-фригидо! Знаем... И вот, что тебе на это отрапортуем: герой нашего времени, золотце, не супер из Чехословакии или Афганистана, а дезертир - тот, кто наотрез отказывается мчаться на Ближний или Дальний Восток сокрушать чужие дома и проливать чужую кровь.
- И свою собственную, не забывай!
- Не забываю, золотце. Зис импосибл! И все равно повторю: настоящий герой нашего времени - дезертир! Дабы не убить он идет на плаху, на вечное оплевывание и так далее. Как ни крути, это жертва. Не бунт, а именно жертва. Так что давай, братец мой, дернем одну рюмашечку за него.
- Не знаю, - я покачал головой. - А Отечественная? А революция? Один уходит, - тяжесть перекладывается на остальных.
- Во первых, не приплетай сюда Отечественную. Защищаться и завоевывать - разные вещи. А во- вторых, если брать революцию, то здесь дезертиры имели самый настоящий шанс спасти мир. Но не спасли. Потому что совести предпочли присягу.
- Совесть - у каждого своя.
- Зато присяга - общая, - Пасюк сардонически захохотал, ядовито подмигнул левым глазом. - Легко жить чужой волей, верно? Сказали - сделал. Потому что долг! Потому что обязательство перед обществом! А зов сердца... - что зов сердца?.. Муть и ничего более. И никому ничего не докажешь. Оно ведь там внутри, под ребрами. Так просто не вынешь и не продемонстрируешь.
- Только если скальпелем, - хихикнул кто-то из соседей.
- Во-во! Скальпелем!.. - Пасюк мрачновато зыркнул в сторону шутника. - Только для этого помереть надо. Как минимум. А каждый раз помирать, когда кому-то что-то доказываешь... - он развел руками. - В общем давай за терпеливых. На них мир держится.
- Только чтоб тебя успокоить, - я поднял рюмку на уровень глаз и с неудовольствием убедился, что держать посудину ровно уже не получается. Вино капало на скатерть, заливало пальцы. Чтобы окончательно не опростоволоситься и не стать сахарно липким, я торопливо перелил алкоголь в желудок.
- Вот теперь ты снова человек! - объявил Пасюк. - Когда кто-нибудь начинает делить и классифицировать - знаешь, там жанры всякие, подклассы и отряды, меня разбирает хохот. И все же... - те, кто не пьют... Как бы это выразиться помягче...
Он подпер лобастую голову кулаком, и я приуныл, изготовившись слушать его многословное и нелестное мнение о непьющих.
И все-таки минут через пять мне удалось взять тайм-аут. Совершенно неожиданно Пасюку ударили во фланг, и он вынужден был отвлечься. Я занялся жаренной картошкой, а моему собеседнику пришлось отбиваться от обрушившегося на него противника - такого же громогласного Пасюка, но с иной идейной платформой, иными претензиями к человечеству.
- Правда - она всегда правда, а ложь - всегда ложь! - красноречиво надсаживался Пасюк номер два (звали его, если не ошибаюсь, не то Эльдар, не то Эдуард и учился он, разумеется, на филфаке - кажется, уже восьмой год).
- Кое-кому, разумеется, хочется взмутить водичку, - продолжал Эльдар-Эдуард, - но историю не обманешь! В главном мир всегда диктовал двуединое начало: мужчина и женщина, солнце и луна. То же и тут: есть правда, а есть ложь. Правда - естественное благо, ложь - противозаконное зло.
Морщась, Пасюк налил себе коньяка, а мне с отеческой заботливостью плеснул клюквенного морса.
- Ну а как же тогда ложь во спасение? Или таковой нет вовсе?
- Нет и не было! - рубанул Эльдар-Эдуард. - Солгал, значит, предал. Не кого-нибудь, так самого себя.
- Стало быть, если я вижу, что у мамзель кривые ноги, я обязан объявить это ей в лицо, а не расточать комплименты? И про мужа излишне ретивого не забыть, и про годы в виде морщин...
- Демагогия! Такая же демагогия, как пресловутые рассуждения про черную зависть и белую! - Эльдар-Эдуард взмахнул вилкой, чуть-чуть не зацепив соседа, тот вовремя вильнул плечом, с нервным хохотком отодвинулся вместе со стулом подальше.
- Позвольте! Про зависть я ни единым звуком...
- Чушь! - Эльдар-Эдуард не позволил. Тема очевидно была ему близка, ему настоятельно требовалось, чтобы кто-нибудь хоть как-то упомянул ее за столом.
Каюсь, я злорадствовал. Пасюку приходилось несладко, и мне хотелось, чтобы хоть раз в жизни почувствовал каково дышится его оппонентам.
- Не надо притворяться! - Эльдар-Эдуард переправил в рот громадный кус пирога и яростно жевать. Голос его приобрел глуховато-коровий оттенок. - Не надо обелять и маскироваться! Черная зависть, белая... Есть одно единственное чувство - чувство нормальной человеческой зависти! И завидовать по-хорошему это уже не завидовать.
- А что же это, по-вашему?
- Все, что угодно! Любоваться, восхищаться, быть мысленно рядом... Не надо расщеплять этимологических связей. Когда у кого-то есть то, чего нет у меня, и я сожалею об этом, имеет место зависть! Простая, человеческая, без изысков.
- Но могут существовать градации.
- Могут. Кто-то завидует вяло, кто-то от души - и все равно и те, и другие завидуют. Корень остается прежним. А когда начинается припудривание - дескать то-то и так-то, прямо зло берет. Я, мол, завидую ему, но исключительно по-хорошему... Ишь мы какие хорошие стали! Брут, может быть, тоже завидовал. И тоже считал, что по-хорошему...
Пасюку не удавалось вставить ни словечка. Расстроенный, он продолжал подливать себе коньяка, а мне морса. Он словно мстил мне за наскоки своего нового оппонента. В споре их все чаще начинали мелькать подозрительные словечки вроде монады и квиетизма. Философы принялись друг за дружку всерьез, пробуя на зуб, испытывая на гибкость. Сосед с белесыми бровями и такими же белесыми губами стеснительно наклонился ко мне.
- Я извиняюсь, люпмен - это что-то вроде ругательства?
- Вы хотите сказать 'люмпен'? - я в очередной раз передвинул бокал с морсом смуглокожей особе с голубоватой искоркой в глазах и золотистой в уголке улыбки. Меня одарили кивком, морс благосклонно приняли.
- Люмпен - это когда показывают, например, по телевидению 'Алые Розы' Сергея Соловьева или 'Механическое Пианино' Никиты Михалкова, а вы переключаете на детектив или не подходите к телевизору вовсе.
Любитель интеллектуальных тонкостей, сидящий напротив, расслышал мою тираду. Помимо всего прочего он обладал, по-видимому, и тонким слухом.
- Но тот же Соловьев умудрился снять чудовищный 'Дом под звездным небом'. Стоит ли мне после этого подходить к телевизору?
Вероятно, сказывалось влияние Пасюка и Эльдара-Эдуарда. Я ответил с нагловатой уверенностью завсегдатая столичных богем.
- Истинный художник в праве говорить и 'фэ' и 'хэ'. Если уже есть 'Асса' и 'Розы', можно позволить себе и пару бяк. Простительно.
