демобилизует активность духа. Вечное сомнение отступления, искупительная жертва, вечное присутствие гасящих волн, взаимно угнетающих резонансов.
Состояние «я могу», в котором пребывает мог, есть чистое состояние – высокий и плавный подъем духа (а не разовый толчок). Средоточие сознания вписано в ОС плотно, без промежутков. «Я» не вырывается из непривычной поначалу слегка головокружительной невесомости («не трепыхайся», как говорит в этом случае мог стажеру, начинающему опробовать ОС), а удерживается в этом уровне, заполняет или наполняет его. Сомнение не проникает в ощущение «я могу», а остается за рамками, там, где и положено быть сомнению – в состоянии чистой рефлексии (т.е. в ином чистом состоянии).
Интересно, что для удачи, для успеха во всем, что делается из ОС, не приходится зачастую прилагать никаких дополнительных усилий (усилия вложены только в поддержание ОС); замысел, нужный результат или, как говорят моги, практика получается сама собой. Вообще, противиться человеку, находящемуся в ОС, очень трудно. Более того, противление здесь вообще возможно лишь в крайнем раздражении (или вызывает раздражение как результат «побочный эффект»).
Многим знакома ситуация, когда «не выходит» – например, дозвониться, устроиться в гостиницу, получить какую-либо справку. Мы обращается к товарищу: «Попробуй ты, у тебя легкая рука». Или: «У тебя есть нужное обаяние»… И у него получается. Все стоят, пытаются пройти, не пускают. Но вот появляется кто-то, без тени сомнения входит – и его не задерживают: такое и в голову не приходит (речь, конечно, не идет о тривиальном блате). Все сие суть вариации ОС. Либо разовые, по наитию, либо стойкие, культивированные вплоть до полной естественности – как у могов.
То есть иметь дело с состоянием «я могу» приятно не только изнутри, как с собственным состоянием, но и извне. Когда к тебе обращается некто, пребывающий в удаче, он первым делом попадает на реакцию, предназначенную для дружественного ответа, как бы безошибочно входит через нужную дверь. Кажется, что нельзя мешать такой удачливости, обрывать эту легкость и возвышенность духа и наоборот, надо содействовать. Человек может очаровывать, пребывая в ОС. Но в принципе, «очарование» есть лишь побочный эффект Основного Состояния; самоощущение того, с кем пересеклась траектория пребывающего в «я могу». Когда говорят, что «женщины любят удачливых» – имеется в виду нечто подобное. «Обаятельный», «очаровательный», «неотразимый» – вот некоторые феноменологические описания, попытки названий человека, пребывающего в Основном Состоянии, воссоединенного со своим могуществом. Внешняя имитация состояния «я могу», имеющая много градаций – от плохонькой карикатуры до приличного внешнего подобия – именуется иначе: наглость или хамство (или, «по-научному» – агрессивность). Наглость отличается от ОС не только «отсутствием начинки», т.е. внутренней пустотой (как чучело от живого существа), но и ответной реакцией: вместо любования, дружелюбия, своеобразной любовной снисходительности, уступчивости – наглость вызывает у немогов робость, переходящую в страх либо раздражение, переходящее в ярость. С позиций кодекса могов наглость наказуема, ее проявления пропускать мимо ушей «не рекомендуется». Присутствующий при этом мог или стажер производит «санобработку» – сбивает спесь тем или иным способом, причем делается это почти инстинктивно (примерно так: когда вам говорят «здравствуйте», очень трудно промолчать в ответ), без видимых эмоциональных проявлений. Такую функцию действительно можно назвать санитарной, или экологической, – как бы защитой окружающей среды. Мне нравится, как работает Фань.
– Федя, ты что, – вкрадчиво окликает Фань видавшего виды детину, лезущего без очереди к почтовому окошку. Тот оборачивается и басовито ответствует: Какой я тебе Федя, да я тут с утра стою, да я вообще…
– А кто же ты? – с немалым любопытством вопрошает Фань, рассматривая детину, как энтомолог – редкий экземпляр бабочки.
– Ты вспомни, как тебя зовут?
Не вовремя впавший в наглость немог, уже слегка оттесненный из очереди, открывает рот, собираясь громогласно послать фраера подальше, но вдруг соображает, что и в самом деле забыл свое имя.
– Вот-вот, и я о том же. Что-то с памятью твоей стало, Федя.
Наблюдать за сменой выражений лица растерявшегося немога – истинное удовольствие. Думаю, что и Фань любит пополнять коллекцию выражений и, возможно, испытывает нечто похожее на чувства филателиста, вкладывающего новую марку в альбом. Фань явно склонен к импровизациям, и, по-видимому, санобработка входит у него именно в практику, а не в рутину.
Ну вот. Выдержав небольшую паузу, Фань продолжает:
– Ты, Федя, не огорчайся. Ты еще вспомнишь. Постоишь в уголке и вспомнишь. Иди, постой в углу.
Вспотевший немог, в глазах у которого уже плохо скрываемый страх и какая-то беззащитность, бормочет: «Ты… вы чего? Я это… Я пойду». Он делает неуверенные шаги, почесывает затылок, как-то неуклюже перемещается к двери. В эти моменты, когда какой-нибудь очередной Федя стоит спиной к нам, у меня всегда шевелится в глубине души сомнение: вдруг бросится бежать и убежит или просто уйдет. И видно, что немог всеми силами пытается уйти, но пройдя какое-то расстояние до двери, оборачивается и встречает пристальный взгляд мога. – Вон в тот уголочек, Федя, – ласково говорит Фань и кивает головой. «Федя» уже с меньшей неуклюжестью и с большей обреченностью идет в указанный угол.
Мог говорит негромко, но, как правило, в зале воцаряется тишина. Фань нарушает неловкое молчание: «Не беспокойтесь, товарищи. Это мой пациент, с ним бывает». Затем еще минуту очередь по инерции молчит. Но находится некто самый «любезный» и предлагает Фаню: «Да вы подойдите без очереди – вам, наверное, срочно, у вас ведь перевод?»
– Нет, мне телеграмму отослать.
– Ну тем более. Это срочно. Вы подходите.
– Благодарю вас. Но, может быть, другие возражают…
Столь нелепое предположение единодушно отвергается очередью, где совсем недавно каждый тихо мечтал удавить всякого впереди стоящего: «Что вы, что вы, какие могут быть возражения… Надо – значит надо».
Фань подходит к окошку и протягивает бланк. Затем, уходя, он и Феде говорит несколько ободряющих слов: «Ты не волнуйся, юноша. Ты обязательно вспомнишь свое имя. И фамилию непременно вспомнишь. Постоишь полчасика в уголочке – и вспомнишь. А там и очередь твоя подойдет».
Немог, неразборчиво и заикаясь, произносит что-то вроде «спасибо»…
Далее. Как было сказано, «чары» в общем случае являются побочным эффектом, эпифеноменом пребывания в состоянии «я могу». Завороженность, очарование возникают сами собой, путем простого контакта с аурой пребывающего как подзарядка от высокой одухотворенности. Правда, с позиций «третьего», находящегося вне контакта, деятельность из состояния «я могу» порою воспринимается как высокомерие, нарушение исходного равенства («я такой же, как ты»), и в этом есть доля истины.
Ибо высокомерие пребывающего в ОС действительно означает высокую меру человеческих возможностей, меру могущества, а не ее имитацию. Высокомерность осуждается и отвергается с позиций низкомерности, с позиций исходного равенства в бессилии. Обращение кажется высокомерным тому, кто привык к низкой мерке, считая ее единственно достоверной ипостасью человека.
Унижение впервые дает себя знать по контрасту с наличием более высокого уровня – возвышения, возвышенности духа ( в том числе и в самом прямом, энергетическом, «антигравитационном» смысле).
В сущности, все униженные – это не пожелавшие или не сумевшие возвысить себя; чем больше их количество, тем сильнее социальная тяга вниз; как раз необжитость высокого уровня внушает подозрительность ко всякому пребывающему в нем, тот отрицательный оттенок, связанный с понятием высокомерия.
Но высокомерие – это и напоминание, и спасительный шанс принять ту же мерку, во всяком случае, утверждение того, что высокая мерка есть.
Очень точное наблюдение можно найти у Гегеля: «Великий человек имеет в своем облике нечто такое, благодаря чему другие хотят назвать его своим господином; они повинуются ему вопреки собственной воле, вопреки их собственной воле его воля есть их воля» [3].
Трудно сказать точнее об отношении окружающих к могу, пребывающему в ОС. Словно бы Гегель совершал прогулки вместе с могами по линиям Васильевского острова.
Можно высказать и такое соображение: необходимость хранения высокой мерки, необходимость того, чтобы она не стерлась в эстафете поколений (что было бы невосполнимой потерей человечества, утратой
