происходили в ту пору с военными кораблями.
Макаров был назначен на броненосную лодку 'Русалка' - новый и для той поры вполне современный корабль, хотя и небольшой. Первое же плавание 'Русалки' едва не кончилось гибелью. Однажды, двигаясь вдоль берега на малом ходу, судно задело днищем подводный камень. Толчок был слабый, однако поврежденный корпус дал течь. Тогда-то и выяснилось, что конструкция этого нового корабля настолько неудачна, а средства для ликвидации аварии столь несовершенны, что 'Русалка' при такой погоде и ничтожной пробоине неминуемо должна была бы затонуть. К счастью, берег был близко, и корабль удалось спасти.
Несчастный случай с 'Русалкой' вроде бы окончился сравнительно благополучно и вскоре был всеми забыт. Всеми, но не Макаровым. Ему приходилось уже наблюдать аварии такого рода как с русскими, так и иностранными судами. Теперь он с особой ясностью понял, что, заботясь о скорости хода, вооружении и многом другом, моряки и судостроители мало занимались непотопляемостью.
Гул врывающейся в трюм воды - самый, пожалуй, страшный звук в открытом море. Что делать? Как наложить хотя бы временную заплату на поврежденное днище? Помнится, знаменитый Мюнхгаузен остановил течь на корабле весьма легким способом - он просто-напросто сел на пробоину, использовав некоторую часть своего тела в качестве естественной пробки. Патент на это изобретение, однако, не возьмешь: барон Мюнхгаузен один, а кораблей много... Но Макаров был не бароном-фантазером, а сугубым практиком.
Практичный и сметливый мичман недоумевал: а разве нельзя заранее снабдить суда пластырями? Ныне подобные соображения кажутся простейшими, но ведь многие изобретения, когда они осуществлены, вызывают недоуменный вопрос: почему же раньше-то до этого не додумались?.. Одаренные люди тем и отличаются от всех прочих, что обращают внимание на то, чего не замечают, множество раз проходя мимо, другие.
...Двадцатилетний мичман спокойно, но строго отчитывает пожилого боцмана:
- Почему нет пластыря на корабле? Это твое хозяйство, ты должен был его изготовить и держать в трюме в самой близи от люка. Ты разве не понимаешь, что третьего дня из-за пустяковой пробоины мы все могли бы потонуть?
Боцман смущенно переминается, кашляет, поднося кулак к прокуренным усам.
- Ваше благородие, в наставлении по пароходству не значится подобной утвари, мы завсегда...
- Но тонуть-то нам с тобой пришлось бы, а не инструкции, понимаешь ты это?
- Так точно, ежели приказываете, я тотчас велю матросам изготовить.
- Приказываю. И делай тотчас.
Вскоре несколько дюжих матросов растянули по палубе треугольник плотной сероватой парусины. Ко всем четырем концам намертво прикрепили длинные канаты. Унтер-офицер водил по парусине толстой шваброй, макая ее в ведро с горячей водой. Боцман четко и уверенно командовал. Одному зазевавшемуся матросу, из новобранцев, не задумываясь, дал крепкого тычка в бок (чтобы служба медом не казалась!).
Вскоре все было готово.
- Подсушить парусину, свернуть в рулон и отнести в трюм, - скомандовал мичман.
- Есть, ваше благородие! - ответил боцман.
В Петербурге Макаров тут же поспешил в Публичную библиотеку. В красивом читальном зале с высоченным потолком было торжественно и тихо истинный храм науки. Мичман погрузился в чтение морских изданий, малочисленных наших, многих английских. Вскоре он написал довольно объемистый трактат о пластырях.
Рукопись мичман Макаров отнес адмиралу Попову, своему бывшему начальнику на Тихом океане. Оценка знаменитого флотоводца значила очень много для молодого изобретателя. К тому же адмирал имел в ту пору необычайно большое влияние на флоте: фактически все технические нововведения решались им.
Попов был человек, бесспорно, одаренный, он любил смелые идеи, охотно поддерживал новые начинания. Увы, ему слишком часто мешала собственная неуравновешенность. Вспыльчивость его порой превращалась в каприз или, хуже того, в самодурство. Так случилось и на этот раз: адмирал, бегло ознакомившись с макаровским проектом, назвал его 'незрелым'.
Слов нет, всякий отрицательный отзыв о своем деле неприятен. Но получить его от человека авторитетного, который относится к тебе доброжелательно, - это особенно тяжело. После подобного афронта у иных, видимо, появилось бы желание забросить свой неудачный труд подальше. Макаров писал в те дни: 'Пришел домой совершенно расстроенный. Думал, думал и думал - стал ходить из угла в угол, стал перебирать разные обстоятельства и остался в полном недоумении'.
Всем известна фигура неудачливого изобретателя, этакого 'непризнанного гения', человека нервного и обозленного на весь мир. Разумеется, случаи неприятия новых идей происходили везде и всегда, человеческое мышление порой консервативно. Не лучше ли, однако, даже в самом неблагоприятном случае вернуться к своему детищу и еще раз попробовать усовершенствовать его? Улучшить? Макаров пишет: 'Часто, знаете ли, приходится слышать от кого-нибудь:
- Я, - говорит, - предлагал то и то, да не приняли.
- А отчего не приняли? Потому что проект не был разработан.
- Изобретатели думают, что достаточно заявить, что 'вот, мол, идея, пользуйтесь ею и развивайте'. Ничуть не бывало: прежде свою идею развей, а потом претендуй, что не приняли вещи полезной'.
Тем не менее Макаров добился опубликования своей рукописи в солиднейшем 'Морском сборнике'. Эта работа вызвала всеобщее внимание, и вскоре появился одобрительный отзыв о ней в газете 'Кронштадтский вестник'.
Молодым автором заинтересовался адмирал Григорий Иванович Бутаков командующий броненосной эскадрой Балтийского моря, талантливый и высокообразованный флотоводец, герой Севастопольской обороны. Он командовал отрядом из нескольких паровых судов - очень мало было их тогда в русском флоте! - и смело нападал на превосходящие силы соединенных эскадр Англии, Франции и Турции.
Во время осады Севастополя Бутаков, считая, что решающие бои предстоят на суше, попросил Нахимова назначить его на наиболее опасные батареи. Знаменитый адмирал ответил:
- Нельзя-с, вас нужно сохранить для будущего флота!
Внимание такого человека значило немало.
Бутаков познакомился с Макаровым и предложил ему доложить свои идеи на заседании Морского технического комитета. Вскоре молодой изобретатель выступил перед членами комитета (с честолюбием юности он сообщал в письме к знакомой, что среди них был только один полковник, а остальные адмиралы и генералы).
Успех был полный. Технический комитет принял рекомендации Макарова, а вслед за тем они были одобрены Морским министерством и осуществлены на практике в русском флоте. С тех пор морской словарь обогатился еще одним термином - 'пластырь Макарова'. Имя изобретателя получило известность не только на родине, но и за границей. Через три года Макаров с успехом демонстрировал свой пластырь в качестве экспоната русского павильона на Всемирной выставке в Вене.
Осенью 1870 года он ушел в долгое плавание на паровой шхуне 'Тунгус' этот только что построенный корабль надлежало перевести в порты Дальнего Востока. Плавание продолжалось в общей сложности около двух лет. Лишь 21 августа 1872 года, оставив позади Атлантический и Тихий океаны, избороздив дальневосточные моря, 'Тунгус' прибыл в Николаевск-на-Амуре. Там Макарова ожидало приятное известие: еще 1 января 1871 года по представлению адмирала Бутакова ему было внеочередным порядком присвоено звание лейтенанта.
По давнему морскому обычаю, новую звездочку на погонах полагалось 'обмыть' в кругу друзей. 'Обмывали', как водится, по-русски в лучшем ресторане города, на самом берегу Амура - он так и назывался: 'На берегу'.
В сентябре крабов уже полагалось ловить, так что был заказан отменный суп из них, а под водочку, настоянную на женьшене, шла свежепосоленная икорка, но не мелкая, а крупная, кетовая, размером с добрую фасоль. Ну, понятно, шли тосты за успехи новоиспеченного лейтенанта.
Герой дня чокался охотно (хотя пил, как и всю жизнь, безо всякой охоты), но не скрывал неудовольствия своим нынешним служебным положением.
