ехали при тех же условиях, проехали тихо, без оваций со стороны жителей. Мы подъехали с парохода на лодках к яхте президента, мне салютовали. Когда мы вошли на яхту, президент взаимно представил уполномоченных и их свиты и затем сейчас же пригласил завтракать. Я ранее выражал барону Розену опасение, чтобы японцам было дано в чем-нибудь преимущество перед нами, и в особенности настоятельно указывал на то, что я не отнесусь спокойно к тому, если Рузвельт во время завтрака провозгласит тост за нашего царя после тоста за микадо. Я боялся, чтобы президент по неопытности в подобных делах и как типичный американец, не особенно обращающий внимание на форму, не сделал какой-либо оплошности в этом отношении. Барон Розен обо всем этом предупредил еще в Нью-Йорке товарища министра иностранных дел, долго раньше служившего в Петербурге в американском посольстве. Он был назначен заниматься конференцией и уполномоченными, он заранее установил, так сказать, церемониал, чтобы избежать каких- либо неловкостей. Что касается тоста, то он был связан с целью президента, таким образом редактированной, чтобы тост провозглашался одновременно за обоих монархов.
Конечно, первая встреча с японцами была очень тягостна в смысле нравственном, потому что как бы там ни было, а все-таки я являлся представителем хотя и величайшей страны света, но в данном случае на войне побитой, и побитой не вследствие отсутствия с нашей стороны мужества, не вследствие нашего бессилия, а вследствие нашей крайней опрометчивости.
Я ранее знал Комуру, когда он был посланником в Петербурге, а также часть его свиты. Комура, несомненно, имеет много выдающихся качеств, но наружностью и манерами не особенно симпатичен. Этого нельзя сказать о других японских государственных людях, с которыми мне пришлось встречаться, например: Ито, Ямагата, Курино, Мотоно.
После завтрака с нас, президента и главных уполномоченных, сняли группу. Президент отправился на своей яхте к себе домой, а мы, уполномоченные со свитой, - русские на приготовленное военное судно, а японцы - на приготовленное для них, и к вечеру оба судна снялись и пошли в Портсмут. Все время главным уполномоченным оказывались воинские почести.
На другой день по приезде в Портсмут утром я сел на наше судно, которое стояло в нашем распоряжении все время нашего пребывания. Оба судна - наше и японское - ночью вошли в гавань. Мы высадились при парадной встрече и салюте из пушек и отправились пешком в адмиралтейский дворец. Я принял почетный караул. То же самое было проделано и для японцев, которые высадились после нас.
В адмиралтейском дворце находилось все портсмутское общество и начальство. Оно было представлено уполномоченным, и затем всем был предложен завтрак, после которого мы поехали в экипажах в город. Кортеж открывал товарищ министра иностранных дел, за ним ехали японские уполномоченные, потом русские и затем вся свита. Везде на улицах стояла публика, а в главной части города стояли шпалерами войска. Публика оказывала внимание японским уполномоченным, ехавшим в первой коляске, но затем, увидев нас, возобновляла с большой силой знаки своего сочувствия. Когда мы проезжали между войсками, то несколько раз послышался крик: 'Здравия желаем вашему превосходительству'; обернувшись в сторону крика, я увидел солдат, отдававших честь. Это были евреи в рядах американского войска.
Нас привезли в ратушу. Здесь нас встретил губернатор со всеми членами правительства города. Губернатор сказал речь, затем сняли со всех фотографическую карточку группой. Церемония была окончена, и мы отправились к себе в гостиницу. На другой день начались заседания конференции. Мучительное и тяжелое время!
Хотя мы жили с японцами в одной и той же гостинице, мы друг другу визитов не делали, а только обменялись по приезде в Портсмут карточками. Только раз в конце конференции я попросил зайти второго японского уполномоченного, чтобы условиться относительно времени одного из последних заседаний: это было тогда, когда я заявил японцам, что ни на какие дальнейшие уступки я не соглашусь и что совершенно излишне тратить время, и когда между Комурой и его правительством происходили заминки в сношениях, не решались - прервать заседания или согласиться на мои предложения. В это время в Токио боролись две партии, одна, во главе которой находился Ито; она настаивала на том, чтобы согласиться на мои предложения, а другая военная, находившая необходимым настаивать на контрибуции, а иначе продолжать войну. Тогда именно президент Рузвельт, испугавшись, что общественное мнение в Америке все более склоняется к России и что окончание переговоров ничем может возбудить общественное мнение против него и японцев, телеграфировал микадо, советуя согласиться на мои предложения. Комура получил приказ уступить, но сам Комура был против уступки и потребовал приказа непосредственно от микадо, отчего и произошла заминка во времени заседаний. Так по крайней мере сообщили мне корреспонденты газет, находившиеся в постоянных сношениях с лицами свиты Комуры.
Японцы держали себя на конференции сухо, но корректно, только часто прерывали заседания, чтобы посоветоваться. На конференции присутствовали только уполномоченные, т. е. я, барон Розен, Комура, японский посол в Вашингтоне и три секретаря с каждой стороны. Говорили я и Комура, только несколько раз в дебатах участвовали вторые уполномоченные. Я хотел, чтобы присутствовали также ассистенты, но Комура, не знаю почему, решительно сему воспротивился. Некоторые ассистенты были приглашены только на одно заседание. Это решение крайне огорчило Мартенса, и он все время не мог успокоиться. Я и барон Розен, мы ездили на конференцию без ассистентов, а Комура брал их с собой и держал их в комнатах, отведенных для японских уполномоченных. С ним был один советник, бывший адвокат, американец в Японии, который затем несколько лет тому назад поступил на службу в японское министерство иностранных дел и там играет большую роль, хотя и не показную. С этим-то советчиком Комура постоянно ходил советоваться.
Будучи в адмиралтейском дворце, мы - русские и японцы - виделись между собой частным образом только во время непродолжительного завтрака. Я все время от пищи болел и говорил об этом Комуре, когда он справлялся о моем здоровье. Комура же мне всегда отвечал, что он чувствует себя превосходно, но как только окончилась конференция, он опасно заболел в Нью-Йорке, одни говорят - тифом желудка, другие - нервным потрясением.
После подписания мира русские и японцы начали между собой видеться, и лица свиты Комуры говорили нашим, что Комура подписал мирные условия вопреки своим убеждениям и что ему готовится незавидная участь в Японии. Действительно, когда в Японии сделались известными мирные условия, в Токио вспыхнула смута, памятник, сооруженный при жизни Ито, был разрушен толпой. Токио было объявлено на военном положении, войскам пришлось действовать, были раненые и убитые. Когда Комура вернулся в Японию, ему не только не дали никакой награды, но он был вынужден покинуть пост министра иностранных дел и удалиться в частную жизнь. Только потом, когда все успокоилось, он был назначен послом в Лондон. Я же был восторженно встречен, возведен в графство, затем наступила революция, которую мне пришлось подавить как вопреки моему желанию назначенному председателем Совета министров. Оставляя по собственному желанию этот пост, я удостоился милостивого рескрипта и новой выдающейся награды, но затем уже попал в опалу...
Так играет судьба людьми через людей!..
Когда я подписал мир, то это было для всех и для государя довольно неожиданно. Когда я ехал из гостиницы в адмиралтейский дворец в день, когда последовал мир, я сам наверное не знал, состоится соглашение или нет. Государь, получив мою телеграмму о заключении мира, видимо, не знал, как ему к этому отнестись, но когда он начал получать от всех монархов самые горячие и искренние поздравления и когда эти поздравления начали сыпаться со всех концов мира, то он укрепился в сознании, что то, что сделано, сделано хорошо, и только тогда он послал мне благодарственную телеграмму. Его поздравил также самым восторженным образом германский император, и это понятно, император этот уже успел в Бьорках втянуть Россию в новое несчастье, может быть, еще горшее, нежели Японская война, на случай, если состоится мир в Портсмуте.
Когда мне Рузвельт говорил, что весь мир желает, чтобы был заключен мир между Россией и Японией, и я ему заметил: 'Разве и германский император также этого желает?', он мне ответил, что, несомненно, да. Тогда уже состоялось свидание в Бьорках, а ведь Рузвельт находился в очень близких корреспондентских отношениях с императором Вильгельмом. Первый - типичный по духу американец, большой патриот, второй - типичный по духу немец, еще больший патриот; таким образом, оба главы государств представляют духовное выражение своих наций. Как тот, так и другой - молодцы, оба оригинальны, неспокойны, резки, скоропалительны, но умеют держать такт в своих головах*.
Естественно, что оба нашли между собой много точек соприкосновения, но, конечно, это не значит, что их отношения могли послужить к особому сближению Америки с Германией. Во-первых, Рузвельт есть временный калиф: сегодня он президент, а завтра простой американский гражданин. Во-вторых, ведь так
