другая и чуть-чуть чужая...
Конечно, он был, как всегда прав: каждая новая шляпка - это вещь не случайная. Нина Андреевна испытывала просто непреодолимое желание обновить головной убор, если у неё появлялся очередной воздыхатель.
Никто не знал, как её голова раскалывалась от беспокойных мыслей, боязни, переполнявшей радости, страха, неутолённого любопытства, азарта игры и Бог знает от чего ещё, - и всё это до тех пор, пока её 'химку' не прикрывала очередная шляпка: или романтически-мечтательная с лентами и кружавчиками, или с загадочной вуалью, или простенькая из цветной соломки, или строго-аристократическая, или нечто экстравагантное, напоминающее по форме тюбетейку или таблетку.
Каждая шляпка была вроде как эмблемой чувств, 'визитной карточкой' возникших отношений. И если кто об этом и догадывался, то только хронически одинокая Римма Петрова, её преданная подруга.
***
Очередная новая шляпка была по счёту девятнадцатой, и купила её Нина Андреевна, смешно сказать, ради Семёна Александровича. Вторая шляпка для одного и того же мужчины!
В беспокойной жизни Нины Андреевны такого ещё не бывало. Уходя, она всегда уходила гордо и навсегда, и не дожидалась, когда её попросят закрыть за собой дверь - прихлопывала её сама. И никто не мог остановить её и вернуть, потому что она была по-своему мудрой и отчаянной женщиной: всё хорошее когда-нибудь кончается, а потому не прозевай надвигающийся дефицит чувств и принимай меры.
Она не выносила ссор, попрёков, разбирательств, пустых хлопот, и никогда, ни за что не бросила б своего Антона, даже в мыслях этого не держала: он был надежный, сильный и крепко к ней привязан, а все остальные это так, для куража, разнообразия и полноты ощущений.
Та девица из 'Интуриста', пригревшаяся возле Семёна Александровича, как-то мало занимала Нину Андреевну. В себе она была уверена и если бы захотела, то эта профурсетка испарилась бы как мираж и наваждение, а Семён Александрович ещё бы и на коленях каждый день стоял. Ох, отвела бы душу, так и сунула б букет цветов меж золотых его зубов: ешь, пакостник, давись своими гвоздиками! Но зачем? Он ей наскучил.
И вдруг - столько воды утекло! - позвонил и, будто ничего не случилось, сказал:
- А мне приснился сон. Ты была в голубом платье и с красной розой в руке. Я так давно тебя не видел, а тут - такой сон...
- Но у меня нет голубого платья. Я не люблю этот цвет. Ты забыл?
- Не забыл. Но красная роза - эмблема любви.
- Да уж...
- Может, нам стоит встретиться?
- Не знаю, - как можно равнодушнее ответила Нина Андреевна, а у самой сердце так и зашлось ходуном. Какое странное совпадение! На днях от нечего делать перебирала старые фотографии и на одной увидела Семена Александровича, даже нет, не всего его, а только спину: он как раз уходил, когда фотограф щёлкал всю их компанию. И таким одиночеством повеяло от его чуть сутуловатой фигуры, что Нина Андреевна даже расстроилась: считала, что Семён - это воплощённая самодостаточность, а вот поди ж ты...
Кажется, это была та вечеринка, на которой Семён что-то пытался ей сказать, но она, увлеченная Володей с телевидения, хохотала как сумасшедшая, сыпала заранее выученными остротами, пролила красное вино на платье и снова смеялась, и не обращала никакого внимания на отставного своего возлюбленного. А этот Володя, кстати, не стоил испорченного платья: как ни сводила его пятновыводителем сама, как ни старалась, оно лишь больше сделалось, из розового в жёлтое превратилось, и никакая химчистка не захотела помочь: 'Вещь безнадёжно испорчена', - отвечали приемщицы. Ну, а телевизионщик этот слабаком оказался. Как уж она его ни заводила: и массаж головы ему делала, и всего обцеловывала, и даже ласкала ртом то, что у него ниже живота, но эта вялая, сморщенная, будто перемороженная сосиска не хотела реагировать, а Володя, лениво поглаживая её затылок, вздыхал, сволочь:
- Не любишь ты меня, милая. Не хочешь полностью взять. Ну, попробуй, порадуй меня. Мне нравится, как ты обхватываешь его губами и медленно-медленно втягиваешь внутрь...
Фу, пошлость какая! Володя комментировал каждое её движение, будто репортаж с футбола вёл:
- Язычок быстро скользит по стволу члена, губки сосут головку... Ооооооооо! Пальчики правой руки ласкают основание члена, левая рука занята яичками...
Тьфу! Как она не поняла сразу, что Володе скучно с ней. А ведь она, между прочим, даже мужу этого не делала. Володя был первым. Очень уж ей хотелось, чтобы этот красавчик взбодрился, и чтобы ему с ней было хорошо. Но он лишь позволял себя любить, а сам особо не напрягался. Ей даже казалось, что все его бурные романы, о которых шушукались львицы города Ха, - это нечто обязательное, повышающее его имидж. На самом деле ему никто не был нужен. А Семён решил, что у неё с Володей настоящая любовь. И не стал мешать. Вот дурашка-то!
И вот она теперь в кондитерской. Зеркала, прозрачное стекло, дымчатые вазы, цветы - всё сверкало и благоухало, и все эти пирожные и торты в витринах, умело подсвеченные снизу, создавали особую атмосферу уюта и шика.
- Чудо как хорошо! - изумлённо шепнула Нина Андреевна. - Рэкетиров не боишься? К такому местечку они, как бабочки к огню, слетаются...
- Чепуха, - сверкнул золотом зубов Семён Александрович. - Я никого не боюсь. Кроме тебя.
- Что, такое пугало?
- Это, может, и не оригинально, но ты для меня как шампанское, которое неожиданно бьёт в голову...
- Пробкой? - уточнила Нина Андреевна и тут же поняла, что переиграла: Семён не любил глупого кокетства.
- Это тебя твоя шляпка не только от пробки, но и от пули защитит, неловко пошутил Семён Александрович. - А я свою лысину ничем не прикрываю. Не люблю...
В его глазах сверкнули холодные льдинки - значит, злится. Но шляпку всё-таки оценил: сказал, что к лицу, и сразу видно - дорогая, не ширпотреб. А потом, как бы между прочим, заметил, что устал от одиночества, хочется покоя, уюта, и чтобы в доме была хозяйка.
Нина Андреевна поняла, к чему он клонит, но на всякий случай решила этого не показывать, хотя - кто бы мог подумать! - сердце так и запрыгало веселой канарейкой по жердочкам грудной клетки.
' Дура престарелая', - обругала она себя, но ничего не могла поделать со сладким томлением, перехватившим горло. Это даже показалось ей противоестественным: пора грехи замаливать, благочестие и все добродетели вспомнить, может, наконец сходить в церковь - некрещёная ведь, прости Господи, а вдруг да существует загробная жизнь? Неохота в пекло угодить. А крестик, может, спасёт, а?
- Ладно, - сказала Нина Андреевна. - Ты мне помог сэкономить на объявлении в газету. Я уже и текст сочинила, очень простой: 'Дама возраста элегантности с массой недостатков и кучей достоинств ищет спутника жизни'.
- Шаблонно, - поморщился Семен Александрович. - Никто не клюнет, разве что какой-нибудь бомж. Солидная женщина должна писать точнее: ' У состоятельной вдовы - работающей пенсионерки есть всё, кроме любви...'
- Ну ты и зануда, - обиделась Нина Андреевна и даже ногой топнула, ручкой всплеснула. Но всё, однако, уладили флакончик духов 'Фиджи' и обещание подарить кольцо с сапфиром.
***
Нина Андреевна отвыкла от присутствия в доме ещё одного человека и потому время от времени конфузилась. То постель не заправит - утром дорога каждая минутка, некогда, да и кто увидит эти смятые простыни? То кучу посуды в раковине оставит. Она обычно перемывала её, когда не оставалось ни одной чистой тарелки. И пол мыла раз в неделю. Дверь в туалет никогда за собой не защёлкивала, а тут только усядется, как Семён входит. Сначала он молчал, мрачнел, а потом бурчать стал.
Нина Андреевна, по правде говоря, тоже была не в восторге от некоторых его привычек, например, есть перед телевизором и одновременно читать 'Приамурскую звезду', главную местную газету. И не из-за того сердилась, что под креслом рос холмик крошек, а потому что ей хотелось поговорить. Он отвечал невпопад: 'да - нет', рассеянно кивал, а если и оживлялся, то для того, чтобы прокомментировать какую-нибудь заметку.
Самое интересное, так это то, что Нина Андреевна уже через месяц спрашивала себя, на кой ей ляд всё это нужно: не высыпаться из-за богатырского храпа Семена Александровича, тратить время на стирку его
