Дорогами Победы

немецкого летчика и реактивного истребителя. Очевидно, так же падал на разрушенные кварталы поверженного в прах и пепел фашистского Берлина шестьдесят второй по счету вражеский самолет, сбитый выдающимся асом нашего времени, ныне трижды Героем Советского Союза генералполковником авиации Иваном Никитовичем Кожедубом.

Стремительным и яростным был последний штурм фашистской столицы, в котором с подлинным боевым вдохновением сражались и пехотинцы, и артиллеристы, и танкисты, и летчики. И вот уже горит мрачное здание рейхстага, а над пни, победно ревя моторами, проносятся группа за группой наши могучие бронированные ИЛы, ещё с сорок лерзого года прозванные гитлеровцами 'черной смертью'.

А в это время огромный почти в два метра ростом, командир этой дивизии у стен поверженной цитадели фашизма рассказывает о том, как два дня назад штурмовали её летчики. С этим богатырем - подполковником Александром Георгиевичем Наконечниковым - мы познакомились задолго до Берлинской операции, ещё лотом сорок четвертого года, на фронтовом аэродроме, недалеко от маленького белорусского городка Пружаны. Во время войтгы мне не однажды приходилось выполнять в задней кабине ИЛа, отправляющегося на боевое задание, обязанности воздушного стрелка. Я должен был лететь с очередной шестеркой ИЛов из полка Наконечникова на штурмовку фашистского бронепоезда. Ведущим шестерки был запланирован Герой Советского Союза капитан Волгин, а я включен в боевой расчет в экипаж старшего лейтенанта Балацко. И вдруг минут за тридцать до нашего взлета из разведки возвратилась пара 'Ильюшиных'. На одном из них в задней кабине висел на привязных ремнях убитый воздушный стрелок. Наконечников сурово посмотрел на меня и сухо сказал:

- Ты вот что, капитан. Ты в строевых списках моего полка пе состоишь. Нечего тебе летать. Видишь, вся кабина в крови. Плохое предзнаменэвалие.

К нашему разговору прислушивались стоявшие рядом летчики. Кивнув на них, я тихо сказал:

- Товарищ подполковник, подумайте, какими глазами будут глядеть на меня летчики вашего полка, еели я откажусь от вылета?! Что они скажут?

Наконечников сердито засопел и смягчился:

- А знаешь, ты, пожалуй, прав. Я бы тоже на твоем месте так поступил. Лети.

Александр Наконечников был человеком сложной и очень интересной судьбы. Еще юношей, в двадцать один год от роду, принимал он участие в боевых действиях республиканцев во время гражданской войны в Испании, летал на самолете СБ бомбить фашистов. А потом - Сталинград, Орловско-Курская битва, Речица, Бобруйск, Минск, Брест, Польша... Мы крепко-накрепко с ним подружились. Александр Георгиевич оказался не только великолепным мастером штурмовых ударов по врагу, человеком большого мужества и летного мастерства, уважаемым всем личным составом полка, а затем и дивизии, но и духовно богатым человеком, тонким ценителем литературы, прекрасным собеседником и отзывчивым другом.

Несколько лет спустя в романе 'Летчики', работая пад образом доброго, покладистого, отважного в воздухе капитана Кузьмы Ефимкова, я постарался воплотить в нем многие черты характера, присущие Александру Георгиевичу. Да и только ли? Дружба с ним и с летчиками его дивизии была тем материалом, на основе которого создавались многие главы в книгах 'Космонавты живут на Земле', 'Жили два друга', 'Взлет против ветра'.

А недавно законченную повесть о последних месяцах р.ойны я посвятил памяти своего фронтового друга Героя Советского Союза Александра Георгиевича Наконечпикова.

Никогда не забуду, как после капитуляции гитлеровской Германии на запыленном 'виллисе' въехали мы и запруженный ликующими советскими войсками Берлин и остановились у главного входа в рейхстаг. Вокруг высокого широкоплечего подполковника с золотой пятиконечной звездочкой на кителе вдруг образовалась целая толпа. Капитан-артиллерист протянул Наконечникову заппчшую книжку.

- Товарищ подполковник, надоело царапать на этом паскудном доме, указал он рукой на обожженный рейхстаг. - Черкните лучше вы что-нибудь на память. Ведь вы уже отработались. Вам можно и автографы раздавать.

- Да, мы уже отработались, - медленно, кашш-то дрогнувшим голосом ответил Наконечников п, человек далеко не сентиментальный, смахнул неожиданно навернувшуюся слезу.

И я его понял. Очевидно, вспомнил в эту минуту Александр Георгиевич и грязное от зенитных разрывов небо над волжской твердыней - Сталинградом, небо, в котором так нелегко было маневрировать на 'Ильюшине', атакуя цель, вспомнил десятки пилотских могил на всем протяжении своего боевого пути от Сталинграда до Берлина, и то, как бросал он комки сухой жесткой земли на крышки гробов, в которых лежали незрячие и обгорелые его боевые товарищи.

Это было тридцать лет назад. Невиданная победа советского воина над мрачными силами фашизма, его освободительный марш по Европе давно ужо стали гордостью истории, и в особенности того поколения советских людей, которое никогда не слышало пальбы зениток и тонкого пронзительного воя авиабомб, не видело, как взрываются мины и снаряды. И всем этим оно обязано ему солдату 1941 - 1945 годов в пропахшей дымом сражений и простреленной шипели. Солдату, в каком бы звании он ни был и какого бы цвета погоны ни носил!

1975